Неточные совпадения
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может
быть, оно там и нужно так, об этом я
не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это
посетителю, — это может
быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет.
Таким образом составилась довольно объемистая тетрадь, заключавшая в себе три тысячи шестьсот пятьдесят две строчки (два года
было високосных), на которую он
не без гордости указывал
посетителям, прибавляя притом...
Но Вронский спросил,
не продается ли картина. Для Михайлова теперь, взволнованного
посетителями, речь о денежном деле
была весьма неприятна.
Исправляя ногу, он беспрестанно всматривался в фигуру Иоанна на заднем плане, которой
посетители не заметили, но которая, он знал,
была верх совершенства.
Когда
посетители уехали, Михайлов сел против картины Пилата и Христа и в уме своем повторял то, что
было сказано, и хотя и
не сказано, но подразумеваемо этими
посетителями.
Восхищение пред этою его картиной шевельнуло в Михайлове прежнее волнение, но он боялся и
не любил этого праздного чувства к прошедшему, и потому, хотя ему и радостны
были эти похвалы, он хотел отвлечь
посетителей к третьей картине.
Иван Антонович понял, что
посетитель был характера твердого и больше
не даст.
— Потом я, может
быть, вам сообщу подробнее об этой нашей встрече, но теперь нахожу нужным предупредить вас, — загадочно проговорил Васин, — что он показался мне тогда как бы в ненормальном состоянии духа и… ума даже. Впрочем, я и еще имел один визит, — вдруг улыбнулся он, — сейчас перед вами, и тоже принужден
был заключить об
не совсем нормальном состоянии
посетителя.
Весь день и вчера всю ночь писали бумаги в Петербург;
не до
посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели
быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают,
не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено
не отводить места, пока в Едо
не прочтут письма из России и
не узнают, в чем дело, в надежде, что, может
быть, и на берег выходить
не понадобится.
Смотритель разрешил свидание, но
не в конторе и
не в адвокатской, а в женской посетительской. Несмотря на свое добродушие, смотритель
был сдержаннее, чем прежде, с Нехлюдовым; очевидно, разговоры с Масленниковым имели последствием предписание большей осторожности с этим
посетителем.
Но Нехлюдов, поглощенный своими мыслями,
не обратил внимания на это и продолжал итти туда, куда шло больше
посетителей, т. е. в мужское отделение, а
не в женское, куда ему нужно
было.
Несколько человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на этом повороте к тюрьме, шагах в ста от нее. Справа
были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный дом с какой-то вывеской. Само огромное каменное здание тюрьмы
было впереди, и к нему
не подпускали
посетителей. Часовой солдат с ружьем ходил взад и вперед, строго окрикивая тех, которые хотели обойти его.
— Скажи ему, что нет и нынче
не будет. Он в гостях, чего пристают, — послышался женский голос из-за двери, и опять послышалась рапсодия, но опять остановилась, и послышался звук отодвигаемого стула. Очевидно, рассерженная пьянистка сама хотела сделать выговор приходящему
не в урочный час назойливому
посетителю.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин
были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы,
не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли
быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от
посетителей. Деньги же купца
были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она
была не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
Она
не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности,
была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на
посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Для особенно почетных и знатных
посетителей из мужчин отведены
были даже совсем уже необыкновенные места сзади стола, за которым помещался суд: там появился целый ряд занятых разными особами кресел, чего никогда у нас прежде
не допускалось.
В этой самой келье, может
быть уже сорок или пятьдесят лет, еще при прежних старцах, собирались
посетители, всегда с глубочайшим благоговением,
не иначе.
Конечно, иные из
посетителей были почти даже веселы и весьма безучастны собственно к судьбе Мити, но все же опять-таки
не к рассматривающемуся делу; все
были заняты исходом его, и большинство мужчин решительно желало кары преступнику, кроме разве юристов, которым дорога
была не нравственная сторона дела, а лишь, так сказать, современно-юридическая.
Рахметов отпер дверь с мрачною широкою улыбкою, и
посетитель увидел вещь, от которой и
не Аграфена Антоновна могла развести руками: спина и бока всего белья Рахметова (он
был в одном белье)
были облиты кровью, под кроватью
была кровь, войлок, на котором он спал, также в крови; в войлоке
были натыканы сотни мелких гвоздей шляпками с — исподи, остриями вверх, они высовывались из войлока чуть
не на полвершка...
— Я
не сплетница, — отвечала она с неудовольствием: — сама
не разношу вестей и мало их слушаю. — Это
было сказано
не без колкости, при всем ее благоговении к
посетителю. — Мало ли что болтают молодые люди между собою; этим нечего заниматься.
— Малой, смотайся ко мне на фатеру да скажи самой, что я обедать
не буду, в город еду, — приказывает сосед-подрядчик, и «малый» иногда по дождю и грязи, иногда в двадцатиградусный мороз, накинув на шею или на голову грязную салфетку, мчится в одной рубахе через улицу и исполняет приказание постоянного
посетителя, которым хозяин дорожит. Одеваться некогда — по шее попадет от буфетчика.
И каждый
посетитель «сред» сознавал, что он пьет-ест
не даром.
Подозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь
не подходил под разряд вседневных
посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть
не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер
был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада
было необходимо.
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный
посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и в самом деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал
было горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь почти ничего
не понял, потому что генерал
был уж почти что готов.
Посетителей отцовского дома Иван Петрович тоже стеснял; он ими гнушался, они его боялись, а с сестрой Глафирой, которая
была двенадцатью годами старше его, он
не сошелся вовсе.
Первый
посетитель после тебя
был Бракман — он отправился в Екатеринбург торговать или
не знаю, что делать. Сообщил нам известие о свадьбе Ж. А. с Мейером, которая должна
была совершиться в Дерпте в первое воскресенье великого поста.
Теперь вы знаете то же, что и мы знаем из газет и от перелетных
посетителей дома Бронникова; но, верно,
не знаете, что из всего этого
будет и какой тропой пойдет Александр.
В числе гостей
были: Красин, одна молодая дама,
не живущая с мужем майорша Мечникова с молоденькою, шестнадцатилетнею сестрою, только что выпущенною с пансионерской скамейки, Райнер с своим пансионом, Ревякин, некогда встретивший Лизу вместе с Прорвичем в гостинице «Италия», и два молодых человека, приведенных Красиным в качестве сторонних
посетителей, которых надлежало убедить в превосходстве нового рода жизни.
И Давыдовская, и ее постоялец
были ежедневными
посетителями Нечаев. Даже мало сказать, что они
были ежедневными
посетителями, — они вертелись там постоянно, когда им некуда
было деться, когда у себя им
было скучно или когда никуда
не хотелось идти из дома.
Зарницын, единственный сын мелкопоместной дворянской вдовы,
был человек другого сорта. Он жил в одной просторной комнате с самым странным убранством, которое всячески давало
посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь
не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
И, должно
быть,
не одни студенты, а все случайные и постоянные
посетители Ямы испытывали в большей или меньшей степени трение этой внутренней душевной занозы, потому что Дорошенко торговал исключительно только поздним вечером и ночью, и никто у него
не засиживался, а так только заезжали мимоходом, на перепутье.
Одну минуту он совсем уж
было остановился на Жене, но только дернулся на стуле и
не решился: по ее развязному, недоступному и небрежному виду и по тому, как она искренно
не обращала на него никакого внимания, он догадывался, что она — самая избалованная среди всех девиц заведения, привыкшая, чтобы на нее
посетители шире тратились, чем на других.
— Э! Чепуха! Хороший товарищ
выпить на чужой счет. Разве вы сами
не видите, что это самый обычный тип завсегдатая при публичном доме, и всего вероятнее, что он просто здешний кот, которому платят проценты за угощение, в которое он втравливает
посетителей.
Нам отвели большой кабинет, из которого
была одна дверь в столовую, а другая — в спальню; спальню также отдали нам; в обеих комнатах, лучших в целом доме, Прасковья Ивановна
не жила после смерти своего мужа: их занимали иногда почетные гости, обыкновенные же
посетители жили во флигеле.
— Принимает-с! Пожалуйте вверх, — отвечал каким-то необыкновенно ласковым голосом швейцар: ему вряд ли
не приказано
было как можно вежливей принимать
посетителей.
В эту минуту жертвой старика
был один маленький, кругленький и чрезвычайно опрятный немчик, со стоячими, туго накрахмаленными воротничками и с необыкновенно красным лицом, приезжий гость, купец из Риги, Адам Иваныч Шульц, как узнал я после, короткий приятель Миллеру, но
не знавший еще старика и многих из
посетителей.
А так как я также (говорю это
не без некоторой гордости)
был всегда одним из ревностнейших
посетителей крутогорских салонов, то, следуя за общим движением умов, тоже в скором времени сблизился с Горехвастовым, и он даже очень полюбил меня.
Однажды только она
не на шутку взволновалась: ей приснился муж Машеньки Гронмейер, «херувим» с маленькими усиками и в щегольском сюртучке, которого она, еще
будучи институткой, видела в приемные дни в числе
посетителей.
Она
будет играть в институте роль интересной сироты, но ее
не будут заставлять ни играть на фортепиано, ни танцевать па-де-шаль в присутствии влиятельных
посетителей.
Ошибочно, впрочем,
было бы думать, что современный простец принадлежит исключительно к числу
посетителей мелочных лавочек и полпивных; нет, в численном смысле он занимает довольно заметное место и в культурной среде. Это
не выходец из недр черни, а только человек,
не видящий перед собой особенных перспектив. И ненавистники и солидные ожидают впереди почестей, мест, орденов, а простец ожидает одного: как бы за день его
не искалечили.
Над деревянной кабинкой, где спортсмены надевали на ноги коньки,
пили лимонад и отогревались в морозные дни, — висел печатный плакат: «Просят гг.
посетителей катка без надобности
не царапать лед вензелями и
не делать резких остановок, бороздящих паркет».
В «Эрмитаже» на террасе
был особый почетный стол, куда обыкновенные
посетители не допускались.
Незнакомый
посетитель подымался
не спеша и
не отвечая. Взойдя наверх, остановился; рассмотреть его
было в темноте невозможно; вдруг послышался его осторожный вопрос...
Между узником и
посетителями его как-то
не завязывался разговор. Да и с чего его
было начать? С того, что случилось? Это все знали хорошо. Высказывать бесполезные рассуждения или утешения
было бы очень пошло. Но только вдруг Лябьев и Углаков услыхали в коридоре хорошо им знакомый голос Аграфены Васильевны, которая с кем-то, должно
быть, вздорила и наконец брякнула...
В одно зимнее утро, часов в одиннадцать, в кофейной
был всего только один
посетитель: высокий мужчина средних лет, в поношенном сюртуке, с лицом важным, но
не умным. Он стоял у окна и мрачно глядел на открывавшийся перед ним Охотный ряд.
Трактир, который Углаков наименовал «Железным», находился, если помнит читатель, прямо против Александровского сада и
был менее посещаем, чем Московский трактир, а потому там моим
посетителям отвели довольно уединенное помещение, что вряд ли Углаков и
не имел главною для себя целию, так как желал поговорить с Аграфеной Васильевной по душе и наедине.
Правитель дел, кажется, ожидал, что сей, впервые еще являвшийся
посетитель поклонится и ему, но, когда Егор Егорыч
не удостоил даже его взглядом, он
был этим заметно удивлен и, отойдя от стола, занял довольно отдаленно стоявший стул.
— Добро, — отвечал
посетитель, взлезая на коня, — а ты, старый черт, помни наш уговор: коли
не будет мне удачи, повешу тебя как собаку!
Среди немногих
посетителей я увидел взволнованного матроса, который, размахивая забытым в возбуждении стаканом вина и
не раз собираясь его
выпить, но опять забывая, крепил свою речь резкой жестикуляцией, обращаясь к компании моряков, занимавших угловой стол. Пока я задерживался у стойки, стукнуло мне в слух слово «Гез», отчего я, также забыв свой стакан, немедленно повернулся и вслушался.
—
Не будем вспоминать о том, что произошло, — сказал со вздохом растроганный Михаил Аверьяныч, крепко пожимая ему руку. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Любавкин! — вдруг крикнул он так громко, что все почтальоны и
посетители вздрогнули. — Подай стул. А ты подожди! — крикнул он бабе, которая сквозь решетку протягивала к нему заказное письмо. — Разве
не видишь, что я занят?
Не будем вспоминать старое, — продолжал он нежно, обращаясь к Андрею Ефимычу. — Садитесь, покорнейше прошу, мой дорогой.