Неточные совпадения
От природы
была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но
от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в
мире и радости и
не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть
не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий,
начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
Но я
не был атеистом, если под атеизмом понимать отрицание высшего духовного
начала, независимых
от материального
мира духовных ценностей.
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в
миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться
начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь
от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они
было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он
не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
— Отчего? Что же, —
начал он потом, — может разрушить этот
мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда
будем одни, станем удаляться
от других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас
не вспомнят, забудут, и тогда нас
не потревожат и слухи о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой звук
не тревожит этой торжественной тишины…
— Непоправимо права. Гарвей, мне девятнадцать лет. Вся жизнь для меня чудесна. Я даже еще
не знаю ее как следует. Уже
начал двоиться
мир благодаря вам: два желтых платья, две «Бегущие по волнам» и — два человека в одном! — Она рассмеялась, но неспокоен
был ее смех. — Да, я очень рассудительна, — прибавила Биче, задумавшись, — а это, должно
быть, нехорошо. Я в отчаянии
от этого!
— Вы слишком раздражены теперь, Наталья Алексеевна, —
начал он, — вы
не можете понять, как вы жестоко оскорбляете меня. Я надеюсь, что со временем вы отдадите мне справедливость; вы поймете, чего мне стоило отказаться
от счастия, которое, как вы говорите сами,
не налагало на меня никаких обязанностей. Ваше спокойствие дороже мне всего в
мире, и я
был бы человеком самым низким, если б решился воспользоваться…
Я прогорел, как говорится, дотла. На плечах у меня
была довольно ветхая ополченка (воспоминание Севастопольской брани, которой я, впрочем,
не видал, так как известие о
мире застало нас в один переход
от Тулы; впоследствии эта самая ополченка
была свидетельницей моих усилий по водворению
начал восточной цивилизации в северо-западных губерниях), на ногах соответствующие брюки. Затем, кроме голода и жажды — ничего!
Право, если бы
не было свободной и гордой Англии, «этого алмаза, оправленного в серебро морей», как называет ее Шекспир, если б Швейцария, как Петр, убоявшись кесаря, отреклась
от своего
начала, если б Пиэмонт, эта уцелевшая ветка Италии, это последнее убежище свободы, загнанной за Альпы и
не перешедшей Апеннины, если б и они увлеклись примером соседей, если б и эти три страны заразились мертвящим духом, веющим из Парижа и Вены, — можно
было бы подумать, что консерваторам уже удалось довести старый
мир до конечного разложения, что во Франции и Германии уже наступили времена варварства.
Если человек поглубже подумает об этом и узнает, что думали об этом же мудрые люди
мира, он поймет, что вещественный
мир, который никогда
не начался и никогда
не кончится и которому нет и
не может
быть предела во все стороны,
не есть что-либо действительное, а
есть только наша мечта, и что поэтому-то что-то,
от чего мы чувствуем себя отделенными,
есть нечто,
не имеющее ни
начала, ни конца ни по времени, ни по месту, а
есть нечто невещественное, духовное.
Мы наверное знаем, что тело оставляется тем, что живило его, и перестает
быть отделенным
от вещественного
мира, соединяется с ним, когда в последние, предсмертные минуты духовное
начало оставляет тело. О том же, переходит ли духовное
начало, дававшее жизнь телу, в другую, опять ограниченную, форму жизни или соединяется с тем безвременным, внепространственным
началом, которое давало ему жизнь, мы ничего
не знаем и
не можем знать.
Собственная же природа
мира, насколько он отличается
от Софии,
есть именно его ύλη (в аристотелевском смысле), ничто, вызванное к бытию, но в себе
не имеющее бытия, причем
начало его бытия
есть София.
И, однако, это отнюдь
не значит, чтобы вера
была совершенно индифферентна к этой необоснованности своей: она одушевляется надеждой стать знанием, найти для себя достаточные основания [Так, пришествие на землю Спасителя
мира было предметом веры для ветхозаветного человечества, но вот как о нем говорит новозаветный служитель Слова: «о том, что
было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни (ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая
была у Отца и явилась нам), о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам» (1
поел. св. Иоанна. 1:1–3).].
«После этой жизни нет возрождения: ибо четыре элемента с внешним
началом удалены, а в них стояла с своим деланием и творением родительница; после этого времени она
не имеет ожидать ничего иного, кроме как того, что, когда по окончании этого
мира начало это пойдет в эфир, сущность, как
было от века, станет снова свободной, она снова получит тело из собственной матери ее качества, ибо тогда пред ней явятся в ее матери все ее дела.
Августин, который говорит: «Хотя
мир духовный (ангелов) превыше времени, потому что,
будучи сотворен прежде всего, предваряет и сотворение самого времени; несмотря, однако ж, на то, превыше его господствует вечность самого Творца,
от Которого и он чрез сотворение получил свое
начало если
не по времени, которого
не было еще, то по условию бытия своего.
В человеке
есть духовное
начало, независимое
от мира и
не детерминированное
миром.
— Конечно. И нужно
было, чтоб огонь ударил в небо и чтоб лава полилась по
миру. А что грязь и смрад, — так что же делать! Неужели ты думаешь, что, если бы все
от нас зависело, мы
не действовали бы иначе? Дисциплинированные, железные рабочие батальоны, пылающие самоотверженною любовью к будущему
миру, обдуманная, планомерная реорганизация строя на новых
началах… Эх, да смешно говорить! Ей-богу, как будто институтки в белых пелериночках, — и разговаривай с ними серьезно!
Живя почти что на самом Итальянском бульваре, в Rue Lepelletier, я испытал особого рода пресноту именно
от бульваров. В первые дни и после венской привольной жизни
было так подмывательно очутиться опять на этой вечно живой артерии столицы
мира. Но тогда весенние сезоны совсем
не бывали такие оживленные, как это
начало входить в моду уже с 80-х годов. В мае, к концу его, сезон доживал и пробавлялся кое-чем для приезжих иностранцев, да и их
не наезжало и на одну десятую столько, сколько теперь.
Не только в природе, но и в истории
есть эта хаотическая, буйная стихия. И Тютчев предчувствует исторические катастрофы, торжество сил хаотических, которые опрокинут космос. Тютчев консерватор, который
не верит в прочность консервативных
начал и устоев. Он строит реакционную утопию для спасения
мира от хаотической революции. Он воображал, что христианством можно пользоваться как консервативной силой. Его чисто политические стихотворения слабы, замечательны лишь его космические стихотворения.
Достаточно ей
было побыть в покоях полчаса, как ей
начинало казаться, что она тоже робка и скромна, что и
от нее пахнет кипарисом; прошлое уходило куда-то в даль, теряло свою цену, и княгиня
начинала думать, что, несмотря на свои 29 лет, она очень похожа на старого архимандрита и так же, как он, рождена
не для богатства,
не для земного величия и любви, а для жизни тихой, скрытой
от мира, сумеречной, как покои…
У них
были, конечно, свои читатели; но вплоть до
начала 70-х годов о них
не только никто
не кричал, но и
не всякий критик признавал за ними их настоящее творческое достоинство. Жили они вдали
от журнального
мира, мало знались с литературной братией, работали много, но
не спешно; словом, вели существование настоящих артистов, преследующих свои художественные идеалы. Многим
было известно, что они люди обеспеченные,
не нуждающиеся вовсе в срочной денежной работе.
Чтобы бороться воинственно со злом и неправдой, чтобы революционизировать жизнь, создавать жизнь новую, для этого нужно признать самостоятельный источник зла и порабощения в
мире [В христианстве
было разработано учение о грехе, его последствиях и избавлении
от него, но совсем
не было раскрыто учение о зле как
начале самобытном.
Только пойми, кто ты, и как, с одной стороны, ничтожно то, что ты ошибочно называешь собою, признавая себя в своем теле, как необъятно велико то, что ты сознаешь истинно собою, — твое духовное существо, — только пойми это и
начни каждый час своей жизни жить
не для внешних целей, а для исполнения того истинного назначения твоей жизни, которое открыто тебе и мудростью всего
мира, и учением Христа, и твоим собственным сознанием,
начни жить, полагая цель и благо твоей жизни в том, чтобы с каждым днем всё больше и больше освобождать дух свой
от обманов плоти, всё больше и больше совершенствоваться в любви, что в сущности одно и то же; только
начни делать это — и с первого часа, дня ты почувствуешь, какое новое и радостное чувство сознания полной свободы и блага всё больше и больше
будет вливаться в твою душу и — что больше всего поразит тебя — как те самые внешние условия, которыми ты так
был озабочен и которые всё-таки так далеки
были от твоих желаний, — как эти условия сами собой (оставляя тебя в твоем внешнем положении или выводя из него) перестанут
быть препятствиями и
будут только всё большими и большими радостями твоей жизни.