Неточные совпадения
Если человек поглубже подумает об этом и узнает, что думали об этом же мудрые люди
мира, он поймет, что вещественный
мир, который никогда
не начался и никогда
не кончится и которому нет и
не может
быть предела во все стороны,
не есть что-либо действительное, а
есть только наша мечта, и что поэтому-то что-то,
от чего мы чувствуем себя отделенными,
есть нечто,
не имеющее ни
начала, ни конца ни по времени, ни по месту, а
есть нечто невещественное, духовное.
Мы наверное знаем, что тело оставляется тем, что живило его, и перестает
быть отделенным
от вещественного
мира, соединяется с ним, когда в последние, предсмертные минуты духовное
начало оставляет тело. О том же, переходит ли духовное
начало, дававшее жизнь телу, в другую, опять ограниченную, форму жизни или соединяется с тем безвременным, внепространственным
началом, которое давало ему жизнь, мы ничего
не знаем и
не можем знать.
Заруцкий. А разве мы не доказали в 12 году, что мы русские? Такого примера
не было от начала мира! Мы современники и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! Ура! господа! здоровье пожара Московского!
Неточные совпадения
От природы
была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но
от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в
мире и радости и
не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть
не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий,
начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
Но я
не был атеистом, если под атеизмом понимать отрицание высшего духовного
начала, независимых
от материального
мира духовных ценностей.
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в
миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться
начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь
от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они
было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он
не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
— Отчего? Что же, —
начал он потом, — может разрушить этот
мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда
будем одни, станем удаляться
от других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас
не вспомнят, забудут, и тогда нас
не потревожат и слухи о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой звук
не тревожит этой торжественной тишины…
— Непоправимо права. Гарвей, мне девятнадцать лет. Вся жизнь для меня чудесна. Я даже еще
не знаю ее как следует. Уже
начал двоиться
мир благодаря вам: два желтых платья, две «Бегущие по волнам» и — два человека в одном! — Она рассмеялась, но неспокоен
был ее смех. — Да, я очень рассудительна, — прибавила Биче, задумавшись, — а это, должно
быть, нехорошо. Я в отчаянии
от этого!