Неточные совпадения
— Ох,
не припоминай его, бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала
было на ночь загадать
на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих.
Вошел,
на рассвете,
на станцию, — за ночь вздремнул, изломан, глаза заспаны, — взял кофею; смотрю — Марфа Петровна вдруг садится подле меня, в руках колода
карт: «
Не загадать ли вам, Аркадий Иванович,
на дорогу-то?» А она мастерица гадать
была.
Четверо крупных людей умеренно
пьют пиво, окутывая друг друга дымом сигар; они беседуют спокойно, должно
быть, решили все спорные вопросы. У окна два старика, похожие друг
на друга более, чем братья, безмолвно играют в
карты. Люди здесь угловаты соответственно пейзажу. Улыбаясь, обнажают очень белые зубы, но улыбка почти
не изменяет солидно застывшие лица.
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается
не глядеть
на Веру. В первый раз в жизни, может
быть, она проклинала гостей. А они уселись за
карты,
будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
В
карты играл он без ошибки и имел репутацию приятного игрока, потому что
был снисходителен к ошибкам других, никогда
не сердился, а глядел
на ошибку с таким же приличием, как
на отличный ход. Потом он играл и по большой, и по маленькой, и с крупными игроками, и с капризными дамами.
— Ей-богу,
не знаю: если это игра, так она похожа
на ту, когда человек ставит последний грош
на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен,
буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это…
Играя с тетками, я служил, говорю, твоему делу, то
есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине, с тою только разницею, что без тебя это дело пошло
было впрок. Итальянец, граф Милари, должно
быть, служит по этой же части, то
есть развивает страсти в женщинах, и едва ли
не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же дни и часы, когда мы играли в
карты, а Николай Васильевич
не нарадовался, глядя
на свое семейное счастье.
— Ну вот видишь, даже, может, и в
карты не играет! Повторяю, рассказывая эту дребедень, он удовлетворяет своей любви к ближнему: ведь он и нас хотел осчастливить. Чувство патриотизма тоже удовлетворено; например, еще анекдот
есть у них, что Завьялову англичане миллион давали с тем только, чтоб он клейма
не клал
на свои изделия…
А дело
было просто: мы ехали впереди, а они сзади; птицы улетали, как только приближался наш
карт, так что второй
не заставал их
на месте.
На другой день утром мы ушли,
не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами,
на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только
на морских
картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где
были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Вообще весь рейд усеян мелями и рифами. Беда входить
на него без хороших
карт! а тут одна только
карта и
есть порядочная — Бичи. Через час катер наш, чуть-чуть задевая килем за каменья обмелевшей при отливе пристани, уперся в глинистый берег. Мы выскочили из шлюпки и очутились — в саду
не в саду и
не в лесу, а в каком-то парке, под непроницаемым сводом отчасти знакомых и отчасти незнакомых деревьев и кустов. Из наших северных знакомцев
было тут немного сосен, а то все новое, у нас невиданное.
Здесь делают также
карты, то
есть дорожные капские экипажи, в каких и мы ехали. Я видел щегольски отделанные,
не уступающие городским каретам. Вандик купил себе новый
карт, кажется, за сорок фунтов. Тот, в котором мы ехали, еле-еле держался. Он сам
не раз изъявлял опасение, чтоб он
не развалился где-нибудь
на косогоре. Однако ж он в новом нас
не повез.
Веревкин по тону голоса слышал, что
не нужно спрашивать старика, куда и зачем он едет. У Василия Назарыча
было что-то
на уме, ну, пусть его: ехать так ехать. Отчего
не проехаться: дорога как
карта, экипаж у Василия Назарыча отличный, можно всю дорогу спать.
Привалов ничего
не отвечал. Он думал о том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой. Вот его будущие противники, а может
быть, и враги. Вернее всего, последнее. Но пока игра представляла закрытые
карты, и можно
было только догадываться, у кого какая масть
на руках.
Разумеется, показание пана Муссяловича внесли в протокол в самой полной подробности.
На том панов и отпустили. О факте же передержки в
картах почти и
не упомянули; Николай Парфенович им слишком
был и без того благодарен и пустяками
не хотел беспокоить, тем более что все это пустая ссора в пьяном виде за
картами и более ничего. Мало ли
было кутежа и безобразий в ту ночь… Так что деньги, двести рублей, так и остались у панов в кармане.
К полудню дождь усилился. Осенний дождь — это
не то что летний дождь: легко можно простудиться. Мы сильно прозябли, и потому пришлось рано стать
на бивак. Скоро нам удалось найти балаган из корья. Способ постройки его и кое-какие брошенные вещи указывали
на то, что он
был сделан корейцами. Оправив его немного, мы натаскали дров и принялись сушить одежду. Часа в четыре дня дождь прекратился. Тяжелая завеса туч разорвалась, и мы увидели хребет
Карту, весь покрытый снегом.
Ночь
была лунная и холодная. Предположения Дерсу оправдались. Лишь только солнце скрылось за горизонтом, сразу подул резкий, холодный ветер. Он трепал ветви кедровых стланцев и раздувал пламя костра. Палатка парусила, и я очень боялся, чтобы ее
не сорвало со стоек. Полная луна ярко светила
на землю; снег блестел и искрился. Голый хребет
Карту имел теперь еще более пустынный вид.
В числе этих любителей преферанса
было: два военных с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ, в тесных, высоких галстухах и с висячими, крашеными усами, какие только бывают у людей решительных, но благонамеренных (эти благонамеренные люди с важностью подбирали
карты и,
не поворачивая головы, вскидывали сбоку глазами
на подходивших); пять или шесть уездных чиновников, с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (эти господа говорили мягким голосом, кротко улыбались
на все стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя,
не стучали по столу, а, напротив, волнообразно роняли
карты на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).
Вечером стрелки и казаки сидели у костра и
пели песни. Откуда-то взялась у них гармоника. Глядя
на их беззаботные лица, никто бы
не поверил, что только 2 часа тому назад они бились в болоте, измученные и усталые. Видно
было, что они совершенно
не думали о завтрашнем дне и жили только настоящим. А в стороне, у другого костра, другая группа людей рассматривала
карты и обсуждала дальнейшие маршруты.
Тотчас же составилась партия, и Лопухов уселся играть. Академия
на Выборгской стороне — классическое учреждение по части
карт. Там
не редкость, что в каком-нибудь нумере (т, е. в комнате казенных студентов) играют полтора суток сряду. Надобно признаться, что суммы, находящиеся в обороте
на карточных столах, там гораздо меньше, чем в английском клубе, но уровень искусства игроков выше. Сильно игрывал в свое-то
есть в безденежное — время и Лопухов.
Третий результат слов Марьи Алексевны
был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в
карты с матерью семейства, отцом семейства и женихом; говорил с ними; играл
на фортепьяно, а Верочка
пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна
не мешала,
не косилась, хотя, конечно,
не оставляла без надзора.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек,
не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки,
не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в
карты без отговорок,
не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все
на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе
не напрасно плут, а таким ему и надобно
быть по его обстоятельствам, что
не быть ему плутом, —
не говоря уж о том, что это невозможно, —
было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Наш неопытный вкус еще далее шампанского
не шел и
был до того молод, что мы как-то изменили и шампанскому в пользу Rivesaltes mousseux. [шипучего вина ривесальт (фр.).] В Париже я
на карте у ресторана увидел это имя, вспомнил 1833 год и потребовал бутылку. Но, увы, даже воспоминания
не помогли мне
выпить больше одного бокала.
Действительно, он сказал правду: комната
была не только
не очень хороша, но прескверная. Выбора
не было; я отворил окно и сошел
на минуту в залу. Там все еще
пили, кричали, играли в
карты и домино какие-то французы. Немец колоссального роста, которого я видал, подошел ко мне и спросил, имею ли я время с ним поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
«Ну, думает, ведьма подтасовала; теперь я сам
буду сдавать». Сдал. Засветил козыря. Поглядел
на карты: масть хоть куда, козыри
есть. И сначала дело шло как нельзя лучше; только ведьма — пятерик с королями! У деда
на руках одни козыри;
не думая,
не гадая долго, хвать королей по усам всех козырями.
К счастью еще, что у ведьмы
была плохая масть; у деда, как нарочно,
на ту пору пары. Стал набирать
карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной
карты. Пошел уже так,
не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе
на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да
не так!» Вот дед
карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него
на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Здесь шла скромная коммерческая игра в
карты по мелкой, тихая, безмолвная. Играли старички
на своих, десятилетиями насиженных местах.
На каждом столе стояло по углам по четыре стеариновых свечи, и
было настолько тихо, что даже пламя их
не колыхалось.
После обеда, когда гурманы переваривали пищу, а игроки усаживались за
карты, любители «клубнички» слушали певиц, торговались с Анной Захаровной и, когда хор уезжал, мчались к «Яру»
на лихачах и парных «голубчиках», биржа которых по ночам
была у Купеческого клуба. «Похищение сабинянок» из клуба
не разрешалось, и певицам можно
было уезжать со своими поклонниками только от «Яра».
«Народных заседаний проба в палатах Аглицкого клоба». Может
быть, Пушкин намекает здесь
на политические прения в Английском клубе. Слишком близок ему
был П. Я. Чаадаев, проводивший ежедневно вечера в Английском клубе, холостяк,
не игравший в
карты, а собиравший около себя в «говорильне» кружок людей, смело обсуждавших тогда политику и внутренние дела. Некоторые черты Чаадаева Пушкин придал своему Онегину в описании его холостой жизни и обстановки…
В известный день его приглашают
на «мельницу» поиграть в банк — другой игры
на «мельницах»
не было, — а к известному часу там уж собралась стройно спевшаяся компания шулеров, приглашается и исполнитель, банкомет, умеющий бить наверняка каждую нужную
карту, — и деньги азартного вора переходят компании.
Я вышел из накуренных комнат
на балкон. Ночь
была ясная и светлая. Я смотрел
на пруд, залитый лунным светом, и
на старый дворец
на острове. Потом сел в лодку и тихо отплыл от берега
на середину пруда. Мне
был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми играли в
карты… Определенных мыслей
не помню.
— Ну, ничего, выучимся… Это
карта Урала и прилегающих к нему губерний, с которыми нам и придется иметь дело. У нас своя география. Какие все чудные места!.. Истинно страна, текущая млеком и медом. Здесь могло бы благоденствовать население в пять раз большее… Так, вероятно, и
будет когда-нибудь, когда нас
не будет на свете.
Заваленный делами, постоянно озабоченный приращением своего состояния, желчный, резкий, нетерпеливый, он
не скупясь давал деньги
на учителей, гувернеров,
на одежду и прочие нужды детей; но терпеть
не мог, как он выражался, нянчиться с писклятами, — да и некогда ему
было нянчиться с ними: он работал, возился с делами, спал мало, изредка играл в
карты, опять работал; он сам себя сравнивал с лошадью, запряженной в молотильную машину.
Марья Дмитриевна уронила
карты и завозилась
на кресле; Варвара Павловна посмотрела
на нее с полуусмешкой, потом обратила взоры
на дверь. Появился Паншин, в черном фраке, в высоких английских воротничках, застегнутый доверху. «Мне
было тяжело повиноваться; но вы видите, я приехал» — вот что выражало его
не улыбавшееся, только что выбритое лицо.
Этого
было слишком даже для Паншина: он замялся — и замял разговор. Он попытался перевести его
на красоту звездного неба,
на музыку Шуберта — все как-то
не клеилось; он кончил тем, что предложил Марье Дмитриевне сыграть с ней в пикет. «Как! в такой вечер?» — слабо возразила она; однако велела принести
карты.
Верно, вы от Ивана Сергеевича слышали историю о рыбе, то
есть о географической
карте, которую мы с Якушкиным чертили в Петровском. За это
на меня гонение от губернатора — вероятно, Якушкин рассказал Персину это важное событие. Мне жаль, что Персии
не видал моих родных и
не заехал сюда…
Может
быть, оно
не верно, но по крайней мере, как говорят, мы все
будем в местечке Читинская(найдите
на карте — это между Иркутском и Нерчинском).
Это
был отставной солдат, промышлявший теркою и продажею особенного нюхательного табаку, а в сожительстве он имел солдатку,
не свою, а чужую солдатку, гадавшую соседям пустого дома
на картах.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она
петь песни, слушать, как их
поют, читать книжки или играть в
карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе
на шею мужа, который из денег женился бы
на ней,
на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Впрочем, вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился в том отношении, чтобы эти кляузы
не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее о проделке Клыкова; но, войдя к Виссариону в гостиную, он
был неприятно удивлен: там
на целом ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то господин в черном фраке и держал в руках
карты.
Вообще, он
был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько
не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел стал часто видать у Салова какого-то молоденького студента, который приходил к нему, сейчас же садился с ним играть в
карты, ерошил волосы, швырял даже иногда
картами, но, несмотря
на то, Салов без всякой жалости продолжал с ним играть.
На окне виднелась выпитая бутылка шампанского;
на комоде
был открыт богатый несессер и лежала целая дюжина, должно
быть еще
не игранных
карт.
— Monsieur Цапкин так
был добр, — вмешалась в разговор m-me Фатеева, — что во время болезни моего покойного мужа и потом, когда я сама сделалась больна, никогда
не оставлял меня своими визитами, и я сохраню к нему за это благодарность
на всю жизнь! — прибавила она уже с чувством и как-то порывисто собирая
карты со стола.
Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным столом, закутанная в шаль.
На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше
карты, главное же внимание ее
было обращено
на больную, чтобы та
не очень уж агитировалась.
То
есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда
были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это
было не по моему карману. Я посмотрел
на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Я
не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла! Книги
были перенесены в комнату Покровского и поставлены
на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все
были так веселы. После обеда играли в фанты, в
карты; Саша резвилась, я от нее
не отставала. Покровский
был ко мне внимателен и все искал случая поговорить со мною наедине, но я
не давалась. Это
был лучший день в целые четыре года моей жизни.
И удивительное дело. Митя Смоковников, живший до тех пор только питьем, едой,
картами, вином, женщинами, задумался в первый раз над жизнью. И думы эти
не оставили его, а разворачивали его душу всё дальше и дальше. Ему предлагали место, где
была большая польза. Он отказался и решил
на то, что у него
было, купить именье, жениться и, как сумеет, служить народу.
И
на совете губернских аристократов
было решено Горехвастова принимать, но в
карты с ним
не играть, и вообще держать больше около дам, для которых он, своими талантами, может доставить приятное развлечение.
Положение мое
было критическое. Старик городничий судорожно сжимал левый кулак, и я со страхом ожидал, что он
не выдержит, и в присутствии моем произойдет односторонний маневр. Я должен, однако ж, сознаться, что колебался недолго; и
на этот раз, как всегда, я решился выйти из затруднения, разрубив узел, а
не развязывая его. Или, короче сказать, пожертвовал Гришкой в пользу своего собрата, с которым вел хлебосольство и играл в
карты…
Господам, разумеется, это
не пристало, и они от этого сейчас в сторону; да и где им с этим татарином сечься, он бы, поганый, их всех перебил. А у моего ремонтера тогда уже и денег-то
не очень густо
было, потому он в Пензе опять в
карты проигрался, а лошадь ему, я вижу, хочется. Вот я его сзади дернул за рукав, да и говорю: так и так, мол, лишнего сулить
не надо, а что хан требует, то дайте, а я с Савакиреем сяду потягаться
на мировую. Он
было не хотел, но я упросил, говорю...