Во время чая, когда уже совсем стемнело и на стене вагона по-вчерашнему висит фонарь, поезд вздрагивает от легкого толчка и тихо идет назад. Пройдя немного, он останавливается; слышатся
неясные крики, кто-то стучит цепями около буферов и кричит: «Готово!» Поезд трогается и идет вперед. Минут через десять его опять тащат назад.
Екатерина Ивановна (подвигаясь). Я иду, я иду… Господи, я иду… (Останавливается перед окном, смотрит — и, вскинув кверху руки, с
неясным криком или плачем опускается на пол. Лежит неподвижно, лицом к полу, как внезапно застигнутая пулей и смертью.)
Неточные совпадения
Дальние горы задернулись синей дымкой вечернего тумана. Приближался вечер. Скоро кругом должна была воцариться тишина. Однако я заметил, что по мере того как становилось темнее, какими-то
неясными звуками наполнялась долина. Слышались человеческие
крики и лязганье по железу. Некоторые звуки были далеко, а некоторые совсем близко.
Иногда станица их очень долго кружится на одном месте, с каждым кругом забираясь выше и выше, так что, наконец, не увидит их глаз и только
крик, сначала густой, резкий, зычный, потеряв свою определенность, доходит до нас в
неясных, мягких, глухих и вместе приятных звуках.
Крики толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в
неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери. Мужики медленно расходились по площади, мать видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали ноги под коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту.
Слова Крупова почти не сделали никакого влияния на Круциферского, — я говорю почти, потому что неопределенное,
неясное, но тяжелое впечатление осталось, как после зловещего
крика ворона, как после встречи с покойником, когда мы торопимся на веселый пир.
Он помог им обеим сойти, проговорил несколько приветных слов, недоконченных и
неясных, и тотчас же засуетился, начал отбирать билеты, дорожные мешки, пледы, побежал отыскивать носильщика, подозвал карету; другие люди суетились вокруг него, и он радовался их присутствию, их шуму и
крику.
Гомон стоял невообразимый.
Неясные фигуры, брань, лихие песни, звуки гармоники и кларнета, бурленье пьяных, стук стеклянной посуды,
крики о помощи… Все это смешивалось в общий хаос, каждый звук раздавался сам по себе, и ни на одном из них нельзя было остановить своего внимания…
За мной, в только что оставленной избе, стоял
неясный шум, топот и
крики. И мне казалось, что из этого содома доносится еще полудетский испуганный
крик...
—
Крик могучий,
крик пернатый… я в своем сердце ощутил…
Крик ужасный,
крик…
неясный… я из себя испустил… Кхе-кхе-кхе! Как хорошо вышло!
Далеко, совсем далеко, как последний звук спетой песни для уходящего,
неясное слово земной любви, вспомнилось милое лицо, профиль черных ресниц, матово-розовая щека, томящаяся неслышным
криком нежности; вспомнилось, как спала она тихо возле, как дышала тихо — совсем возле; и как будто нашлось объяснение восторгу и любви.