Неточные совпадения
Городничий (хватаясь за голову).Ах, боже мой, боже мой! Ступай скорее на улицу, или
нет — беги прежде в комнату, слышь! и принеси оттуда шпагу и новую шляпу. Ну, Петр Иванович,
поедем!
На другой день
поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и
нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
—
Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я
еду нынче, а не завтра? Это признание, которое меня давило, я хочу тебе его сделать, — сказала Анна, решительно откидываясь на кресле и глядя прямо в глаза Долли.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же
поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или
нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы
ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым?
Нет, не
поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan.
Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь.
Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
— Да
нет, нисколько, и не за что. Я рад, что мы объяснились. А знаешь, утренняя тяга бывает хороша. Не
поехать ли? Я бы так и не спал, а прямо с тяги на станцию.
— Да, я
поеду, — опоминаясь и вставая, сказала Анна. — А если без меня будет телеграмма, прислать к Дарье Александровне…
Нет, я сама вернусь.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности —
поедешь ли ты или
нет на два дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Он быстро вскочил. «
Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и
поехал к ней.
— Да особенного ничего
нет, а только то, что Михаил Алексеевич (так звали живописца) прежде хотел
ехать раньше, а теперь не хочет уезжать, — улыбаясь сказала Варенька.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или
нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел
ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
—
Нет, они
поедут после нас. А ты куда-нибудь
едешь?
—
Нет, мне надо, надо
ехать, — объясняла она невестке перемену своего намерения таким тоном, как будто она вспомнила столько дел, что не перечтешь, —
нет, уж лучше нынче!
— Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам. Да, да! Что ж может выйти из этого? Ты в клубе пил, пил, играл и потом
поехал… к кому?
Нет, уедем… Завтра я уеду.
—
Нет, лучше
поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо! Вот бы как я желал жить!
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как
ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
«Да, надо
ехать на станцию железной дороги, а если
нет, то
поехать туда и уличить его».
—
Нет, ничего не будет, и не думай. Я
поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее
нет. Мы вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…
— Я очень благодарен за твое доверие ко мне, — кротко повторил он по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда он говорил по-русски и говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. — И очень благодарен за твое решение. Я тоже полагаю, что, так как он
едет, то и
нет никакой надобности графу Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
—
Нет, я сам
еду, княгиня. Отдохнуть к брату. А вы всегда провожаете? — с чуть заметной улыбкой сказал Сергей Иванович.
—
Нет, поезжай; там дают эти новые вещи… Это тебя так интересовало. Я бы непременно
поехала.
Вспомнив, что она хотела
ехать дальше, если
нет ответа, она остановила одного артельщика и спросила,
нет ли тут кучера с запиской к графу Вронскому.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала?
Нет,
нет и
нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других
нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу
ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
—
Нет, оставайтесь как вы были, — сказала подошедшая Анна, — а мы
поедем в коляске, — и, взяв под руку Долли, увела ее.
—
Нет, я не
поеду в другой раз; это меня слишком волнует, — сказала княгиня Бетси. — Не правда ли, Анна?
— Да
нет, посиди! — говорил Левин, удерживая его. — Теперь когда же увидимся? Я завтра
еду.
—
Нет, так я, напротив, оставлю его нарочно у нас всё лето и буду рассыпаться с ним в любезностях, — говорил Левин, целуя ее руки. — Вот увидишь. Завтра… Да, правда, завтра мы
едем.
Нет, вы напрасно
едете, — мысленно обратилась она к компании в коляске четверней, которая, очевидно,
ехала веселиться за город.
— Да
нет же! По делу, по которому я
еду, доверенности и деньги не получатся завтра, — отвечал он.
—
Нет, не раскладывайте до завтра, и карету оставить. Я
поеду к княгине.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы
поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого?
Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
Приезд его на Кавказ — также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он
едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «
Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?..» — и так далее.
Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я — как человек, зевающий на бале, который не
едет спать только потому, что еще
нет его кареты. Но карета готова… прощайте!..
— Слава Богу! — сказал Максим Максимыч, подошедший к окну в это время. — Экая чудная коляска! — прибавил он, — верно какой-нибудь чиновник
едет на следствие в Тифлис. Видно, не знает наших горок!
Нет, шутишь, любезный: они не свой брат, растрясут хоть англинскую!
—
Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие… поверишь, у меня слезы на глазах.
Нет, ты не держи меня; как честный человек,
поеду. Я тебя в этом уверяю по истинной совести.
Всякий дом казался ей длиннее обыкновенного; белая каменная богадельня с узенькими окнами тянулась нестерпимо долго, так что она наконец не вытерпела не сказать: «Проклятое строение, и конца
нет!» Кучер уже два раза получал приказание: «Поскорее, поскорее, Андрюшка! ты сегодня несносно долго
едешь!» Наконец цель была достигнута.
— Но все, извините-с, я не могу понять, как же быть без дороги; как идти не по дороге; как
ехать, когда
нет земли под ногами; как плыть, когда челн не на воде?
— Ну
нет. Он чересчур уже заважничал. Я к нему не
поеду. Поезжай, если хочешь, ты.
—
Нет, не обижай меня, друг мой, право,
поеду, — говорил зять, — ты меня очень обидишь.
Ответа
нет. Он вновь посланье:
Второму, третьему письму
Ответа
нет. В одно собранье
Он
едет; лишь вошел… ему
Она навстречу. Как сурова!
Его не видят, с ним ни слова;
У! как теперь окружена
Крещенским холодом она!
Как удержать негодованье
Уста упрямые хотят!
Вперил Онегин зоркий взгляд:
Где, где смятенье, состраданье?
Где пятна слез?.. Их
нет, их
нет!
На сем лице лишь гнева след…
А он не
едет; он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече; а Татьяне
И дела
нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового, больной
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Хоть толку мало вообще
Он в письмах видел не вотще;
Но, знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
Вот вам письмо его точь-в-точь.
«Я?» — «Да, Татьяны именины
В субботу. Оленька и мать
Велели звать, и
нет причины
Тебе на зов не приезжать». —
«Но куча будет там народу
И всякого такого сброду…» —
«И, никого, уверен я!
Кто будет там? своя семья.
Поедем, сделай одолженье!
Ну, что ж?» — «Согласен». — «Как ты мил!»
При сих словах он осушил
Стакан, соседке приношенье,
Потом разговорился вновь
Про Ольгу: такова любовь!
Мы
поехали; как это у них смешно; представляюсь: помещик, вдовец, известной фамилии, с такими-то связями, с капиталом, — ну что ж, что мне пятьдесят, а той и шестнадцати
нет?
Катерина.
Нет, я так. Ведь скоро
едет.
Кнуров (подходит к Ларисе). Лариса Дмитриевна, выслушайте меня и не обижайтесь! У меня и в помышлении
нет вас обидеть. Я только желаю вам добра и счастия, чего вы вполне заслуживаете. Не угодно ли вам
ехать со мной в Париж, на выставку?
Робинзон. С кем это? С тобой, ля Серж, куда хочешь; а уж с купцом я не
поеду.
Нет, с купцами кончено.
— Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не
поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать?
Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. [Шаматон (разг., устар.) — гуляка, шалопай, бездельник.] Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.
«Да что
ехать? — отвечал он, слезая с облучка, — невесть и так куда заехали: дороги
нет, и мгла кругом».
— Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду
нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе
ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны.