Неточные совпадения
А
дает человеческой фигуре, в картине, огонь, жизнь — одна волшебная точка, штрих; страсть в звуки вливает — одна
нервная дрожь пальца!
С прокурором был знаком еще отдаленнее, но к супруге прокурора,
нервной и фантастической
даме, иногда хаживал с самыми почтительными, однако, визитами, и даже сам не совсем понимая, зачем к ней ходит, и она всегда ласково его принимала, почему-то интересуясь им до самого последнего времени.
Он находил, что на человеке так же мало лежит ответственности за добро и зло, как на звере; что все — дело организации, обстоятельств и вообще устройства
нервной системы, от которой больше ждут, нежели она в состоянии
дать.
— Болезнь ваша, — продолжал тот, откидываясь на задок кресел и протягивая при этом руки и ноги, — есть не что иное, как в высшей степени развитая истерика, но если на ваш организм возложена будет еще раз обязанность
дать жизнь новому существу, то это так, пожалуй, отзовется на вашу и без того уже пораженную
нервную систему, что вы можете помешаться.
Татьяна Сергеевна была
дама образованная,
нервная; смолоду слыла красавицей; сначала, скуки ради, пошаливала, а потом уж и привычку такую взяла. Муж у нее был как есть зверь лесной, ревнив страх, а временем и поколотит. Взяло Порфирия Петровича сердоболье; начал ездить к Татьяне Сергеевне и все соболезнует.
Председательша уголовной палаты поступила совершенно иначе. Кто знает дело, тот поймет, конечно, что
даму эту, по независимости положения ее мужа, менее, чем кого-либо, должно было беспокоить, кто бы ни был губернатор; но, быв от природы женщиной
нервной, она вообще тревожилась и волновалась при каждой перемене сильных лиц, и потому это известие приняла как-то уж очень близко к сердцу.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена
нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «
Дайте мне ложку!» — она говорила: «
Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
Когда я оделся и освежил голову потоками ледяной воды, слуга доложил, что меня внизу ожидает
дама. Он также передал карточку, на которой я прочел: «Густав Бреннер, корреспондент „Рифа“». Догадываясь, что могу увидеть Биче Сениэль, я поспешно сошел вниз. Довольно мне было увидеть вуаль, чтобы нравственная и
нервная ломота, благодаря которой я проснулся с неопределенной тревогой, исчезла, сменясь мгновенно чувством такой сильной радости, что я подошел к Биче с искренним, невольным возгласом...
Глафире Львовне было жаль Любоньку, но взять ее под защиту, показать свое неудовольствие — ей и в голову не приходило; она ограничивалась обыкновенно тем, что
давала Любоньке двойную порцию варенья, и потом, проводив с чрезвычайной лаской старуху и тысячу раз повторив, чтоб chère tante [милая тетя (фр.).] их не забывала, она говорила француженке, что она ее терпеть не может и что всякий раз после ее посещения чувствует
нервное расстройство и живую боль в левом виске, готовую перейти в затылок.
— Имею честь представиться: Андрей Иваныч… Слышали?.. Хе-хе… До некоторой степени ваш хозяин, то есть я-то тут ни при чем, а все Агриппина, да. Так вот видите ли… гм… да… Я провожаю в Шувалово одну
даму… да… моя дальняя родственница… да… Так вы того… В случае, зайдет разговор, ради бога не проболтайтесь Агриппине… Она такая
нервная… Одним словом, вы понимаете мое положение.
— Засим… — продолжал речь адвокат, но
нервный господин с горевшими огнем теперь глазами, очевидно, с трудом удерживался и, не
дав адвокату договорить, начал...
Во время остановки, перед вечером второго дня на большой станции
нервный господин этот сходил за горячей водой и заварил себе чай. Господин же с аккуратными новыми вещами, адвокат, как я узнал впоследствии, с своей соседкой, курящей
дамой в полумужском пальто, пошли пить чай на станцию.
На этот раз Бенис
дал мне какие-то капли (вероятно,
нервные), которые я должен был принимать, как только почувствую стеснение; по постным дням приказал
давать мне скоромный обед из больницы и вместо черного хлеба булку, но оставить в больнице ни за что не согласился.
Хозяева поступили с моей матерью, как друзья, как родные: уложили ее на диван и заставили съесть что-нибудь, потому что последние сутки она не пила даже чаю;
дали ей какое-то лекарство, а главное уверили ее, что моя болезнь чисто
нервная и что в деревне, в своей семье, я скоро совершенно оправлюсь.
— Правда, — сказал Ганувер, пришедший в заметно
нервное состояние, — иногда его речи огорошивают, бывает также, что ответ невпопад, хотя редко. Так, однажды, я произнес: «Сегодня теплый день», — и мне выскочили слова: «
Давай выпьем!»
Сказался ли это преждевременный прилив
нервной силы, перешедшей с годами в способность верно угадывать отношение к себе впервые встречаемых людей, — но только я очень хорошо чувствовал, что Ганувер думает одинаково с молодой
дамой, что Дюрок, Поп и Эстамп отделены от всех, кроме Ганувера, особым, неизвестным мне, настроением и что, с другой стороны, —
дама, человек в пенсне и человек в очках ближе друг к другу, а первая группа идет отдаленным кругом к неизвестной цели, делая вид, что остается на месте.
А тут еще возня с приданым, которому Песоцкие придавали немалое значение; от звяканья ножниц, стука швейных машин, угара утюгов и от капризов модистки,
нервной обидчивой
дамы, у всех в доме кружились головы.
Он приподнялся и посмотрел на лежавшего рядом Тимоху, который, забившись лицом в сено, храпел и вздрагивал, точно в агонии. Очевидно, этот храп не
давал спать моему товарищу и, кажется, разбудил и меня. Должен сознаться, что и в позе Тимохи, и в его богатырском храпе мне тоже чудилось в эту минуту какое-то сознательное, самодовольное нахальство, как будто насмешка над нашей
нервной деликатностью.
Несколько данных, приведённых нами, могут, кажется,
дать некоторое понятие о связи
нервных и мозговых отправлений с умственной деятельностью человека. Несомненные факты ясно показывают нам, что для правильного хода и обнаружения нашей мысли необходимо вам иметь мозг здоровый и Правильно развитый. Следовательно, если мы хотим, чтобы умственная сторона существа нашего развивалась, то не должны оставлять без внимания И физического развития мозга.
Софийцы спускались с горы, так как мы шли им на смену. Измученные бессонною ночью, и жаждой, и
нервным напряжением, они едва брели, ничего не отвечая на наши расспросы: много ли турок, силен ли огонь. Только некоторые тихо говорили: «
Дай вам господи! И-и-и, как жарит!»
Сифилитики, туберкулезные, психические и
нервные больные, излеченные стараниями медицины, размножаются и
дают хилое и
нервное, вырождающееся потомство.
Но мнению опытных
дам и московских зубных врачей, зубная боль бывает трех сортов: ревматическая,
нервная и костоедная; но взгляните вы на физиономию несчастного Дыбкина, и вам ясно станет, что его боль не подходит ни к одному из этих сортов. Кажется, сам чёрт с чертенятами засел в его зуб и работает там когтями, зубами и рогами. У бедняги лопается голова, сверлит в ухе, зеленеет в глазах, царапает в носу. Он держится обеими руками за правую щеку, бегает из угла в угол и орет благим матом…
Вот уже три недели, как больна Лена. Серьезно больна. После её злополучного падения в пруд у неё сделалась
нервная горячка, и она была на волоске от смерти. Тася все это время проводила одна. Все были заняты больной. Только по утрам Марья Васильевна
давала уроки девочке и, окончив их, спешила в спальню — помогать Нине Владимировне ухаживать за больной.
«Идей» в теперешнем смысле они не имели, книжка не владела ими, да тогда и не было никаких «направлений» даже и у нас, гимназистов. Но они все же любили читать и, оставаясь затворницами, многое узнавали из тогдашней жизни. Куклами их назвать никак нельзя было. Про общество, свет, двор, молодых людей,
дам, театр они знали гораздо больше, чем любая барышня в провинции, домашнего воспитания. В них не было ничего изломанного,
нервного или озлобленного своим долгим институтским сидением взаперти.
Нас рано стали возить в театр. Тогда все почти дома в городе были абонированы. В театре зимой сидели в шубах и салопах,
дамы в капорах. Впечатления сцены в том, кому суждено быть писателем, — самые трепетные и сложные. Они влекут к тому, что впоследствии развернется перед тобою как бесконечная область творчества; они обогащают душу мальчика все новыми и новыми эмоциями. Для болезненно-нервных детей это вредно; но для более нормальных это — великое бродило развития.
Париж, кроме ряда простуд,
дал мне впервые катар желудка — не кишечного канала, а желудка, в виде
нервных припадков такого рода, что я, при всей моей любви к театру, стал бояться жарких театральных зал.
Людмила Петровна сдержала слово: старых и дурных
дам совсем не входило. Свежие лица, стройные или пышные бюсты резко отличали купеческие семейства. Уж не в первый раз замечал это Палтусов. К Рогожиным ездило и много дворянок. У тех попадалось больше худых, сухих талий, слишком длинных шей. Лица были у некоторых
нервнее, но неправильнее с некрасивыми носами. Туалеты купчих решительно убивали дворянские.
Жеребец вороной масти, скаковой, специалист по женским и
нервным болезням,
дает уроки фехтования.
Наконец все разъехались. Княжна осталась одна. Она полулегла на кушетку с книжкой в руках, но ей не читалось. От печатных строк рябило в глазах. Проведенная почти без сна ночь и
нервное состояние дня
дали себя знать.
— Вы звонили, Надежда Александровна, и уж встали? А я думала, вы Почиваете после вчерашнего-то. Ну слава Богу, что не больны! Уж я за вас так боялась, так боялась, несколько раз ночью приходила. Ведь как вас вчера на истерике-то трясло. Вы
дама нервная, нежная — точь-в-точь, как я.
— Успокойтесь… он в К., но он болен. У него
нервная горячка… Из рассказа его товарища я узнал, что он еще в Завидове получил какое-то страшно поразившее его письмо, и больной уехал оттуда в К. Теперь он лежит без сознания… Бог
даст, он поправится, но пока с ним нельзя говорить и, быть может, очень долго следует избегать всякого потрясения… пока он совсем не оправится и не окрепнет…
В четвертом ряду Антонина Сергеевна сидела между молодою женщиной, худенькой и
нервной, в белом платье, и полным артиллерийским полковником. Тот беспрестанно наклонялся к своей
даме, — вероятно, жене — и называл ей фамилии литераторов, художников, профессоров на эстраде и в рядах публики. Он делал это довольно громко, и она невольно смотрела в сторону, в какую он кивал головой или показывал рукой.
Она говорила
нервным, спешащим голосом, как будто нарочно старалась не
дать себе времени одуматься. Ширяеву было неловко. В глазах доктора загорался мрачный, неврастенический огонек. Он тоже терял желание замять ссору и не
дать ей разгореться хоть при чужом человеке. Враждебно глядя на жену, он спросил...