Неточные совпадения
— Ох, нет!.. Бог этого не попустит! — вырвалось, наконец, из стесненной груди у Сони. Она слушала, с мольбой смотря на него и складывая в
немой просьбе
руки, точно от него все и зависело.
Он постучал в дверь; ему отперла мать. Дунечки дома не было. Даже и служанки на ту пору не случилось. Пульхерия Александровна сначала
онемела от радостного изумления; потом схватила его за
руку и потащила в комнату.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою
рукой под одеждой.
Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более
немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг голова его как бы закружилась.
Прошло мгновение ужасной
немой борьбы в душе Свидригайлова. Невыразимым взглядом глядел он на нее. Вдруг он отнял
руку, отвернулся, быстро отошел к окну и стал пред ним.
В нескольких шагах от этой группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал
рукою в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля землю или сея что-то. Тесной,
немой группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные люди в орденах, большой человек с лицом нехитрого мужика, одетый в кафтан, шитый золотом.
Он пошевелился было и опять
онемел, мечтая о возможности постоянного счастья, держа это счастье в
руках и не желая выпустить.
Потом вдруг опять, как будто утонет, замрет,
онемеет, только глаза блестят, да
рука, как бешеная, стирает, заглаживает прежнее и торопится бросать новую, только что пойманную, вымученную черту, как будто боясь, что она забудется…
С любопытством смотрю, как столкнутся две кухарки, с корзинами на плечах, как несется нескончаемая двойная, тройная цепь экипажей, подобно реке, как из нее с неподражаемою ловкостью вывернется один экипаж и сольется с другою нитью, или как вся эта цепь мгновенно
онемеет, лишь только полисмен с тротуара поднимет
руку.
У Марьи Степановны не было тайн от
немой, и последняя иногда делилась ими с Лукой, хотя с большой осторожностью, потому что Лука иногда мог и сболтнуть лишнее, особенно под пьяную
руку.
Она вскочила и схватила его обеими
руками за плечи. Митя,
немой от восторга, глядел ей в глаза, в лицо, на улыбку ее, и вдруг, крепко обняв ее, бросился ее целовать.
Другим и, может быть, еще более тяжким впечатлением улицы был мастер Григорий Иванович. Он совсем ослеп и ходил по миру, высокий, благообразный,
немой. Его водила под
руку маленькая серая старушка; останавливаясь под окнами, она писклявым голосом тянула, всегда глядя куда-то вбок...
Но только это и успел выговорить,
онемев под ужасным взглядом Аглаи. В этом взгляде выразилось столько страдания и в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул
руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла
руками лицо, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и бросилась вон из комнаты, за ней Рогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу.
Генерал покраснел ужасно, Коля тоже покраснел и стиснул себе
руками голову; Птицын быстро отвернулся. Хохотал по-прежнему один только Фердыщенко. Про Ганю и говорить было нечего: он все время стоял, выдерживая
немую и нестерпимую муку.
Она уже не могла говорить, уже могильные тени ложились на ее лицо, но черты ее по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения; с той же
немой покорностью глядела она на Глафиру, и как Анна Павловна на смертном одре поцеловала
руку Петра Андреича, так и она приложилась к Глафириной
руке, поручая ей, Глафире, своего единственного сына.
В это мгновенье Лаврецкий заметил, что Леночка и Шурочка стояли подле Лизы и с
немым изумленьем уставились на него. Он выпустил Лизины
руки, торопливо проговорил: «Извините меня, пожалуйста», — и направился к дому.
Родион Потапыч точно
онемел: он не ожидал такой отчаянной дерзости ни от Яши, ни от зятя. Пьяные как стельки — и лезут с мокрым рылом прямо в избу… Предчувствие чего-то дурного остановило Родиона Потапыча от надлежащей меры, хотя он уже и приготовил
руки.
Так в разговорах они незаметно выехали за околицу. Небо начинало проясняться. Низкие зимние тучи точно раздвинулись, открыв мигавшие звездочки.
Немая тишина обступала кругом все. Подъем на Краюхин увал точно был источен червями. Родион Потапыч по-прежнему шагал рядом с лошадью, мерно взмахивая правой
рукой.
Устинья Марковна стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она в изумлении раскрыла рот, замахала
руками и бессильно опустилась на ближайшую лавку, точно перед ней появилось привидение. От охватившего ее ужаса старуха не могла произнести ни одного слова, а Кожин стоял у порога и смотрел на нее ничего не видевшим взглядом. Эта
немая сцена была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
Пастух опять, как
немой, показал себе пальцем на
руку.
Стрелов махал
рукой и умолкал, как бы
немея перед необъятностью открывавшихся ему перспектив.
Мать внесла самовар, искоса глядя на Рыбина. Его слова, тяжелые и сильные, подавляли ее. И было в нем что-то напоминавшее ей мужа ее, тот — так же оскаливал зубы, двигал
руками, засучивая рукава, в том жила такая же нетерпеливая злоба, нетерпеливая, но
немая. Этот — говорил. И был менее страшен.
Хочет она крест сотворить —
руки отнялись; хочет молитву сказать — язык
онемел, хочет прочь бежать — ноги не слушаются.
Затем последовала
немая и довольно длинная сцена, в продолжение которой капитан еще раз, протягивая
руку, проговорил: «Я очень рад!», а потом встал и начал расшаркиваться. Калинович проводил его до дверей и, возвратившись в спальню, бросился в постель, схватил себя за голову и воскликнул: «Господи, неужели в жизни, на каждом шагу, надобно лгать и делать подлости?»
Обезумевший Калинович бросился к ней и, схватив ее за
руки, начал ощупывать, как бы желая убедиться, не привидение ли это, а потом между ними прошла та
немая сцена неожиданных и радостных свиданий, где избыток чувств не находит даже слов. Настенька, сама не зная, что делает, снимала с себя бурнус, шляпку и раскладывала все это по разным углам, а Калинович только глядел на нее.
Поединок был не простой; исход его зависел от суда божия, а князь знал свою неправость, и сколь ни показался бы ему Морозов презрителен в обыкновенной схватке, но в настоящем случае он опасался небесного гнева, страшился, что во время боя у него
онемеют или отымутся
руки.
Упоенный
Восторгом пылким и
немым,
Руслан, для жизни пробужденный,
Подъемлет
руки вслед за ним…
Вдруг узнает Фарлафа он;
Глядит, и
руки опустились;
Досада, изумленье, гнев
В его чертах изобразились;
Скрыпя зубами,
онемев,
Герой, с поникшею главою
Скорей отъехав ото рва,
Бесился… но едва, едва
Сам не смеялся над собою.
И с благодарностью
немойВ слезах к ним простирает
рукиСтарик, измученный тоской.
И снова терем пуст и тих;
Встает испуганный жених,
С лица катится пот остылый;
Трепеща, хладною
рукойОн вопрошает мрак
немой…
Ах, Андрей, Андрей, прекрасно это солнце, это небо, все, все вокруг нас прекрасно, а ты грустишь; но если бы в это мгновение ты держал в своей
руке руку любимой женщины, если б эта
рука и вся эта женщина были твои, если бы ты даже глядел ее глазами, чувствовал не своим, одиноким, а ее чувством, — не грусть, Андрей, не тревогу возбуждала бы в тебе природа, и не стал бы ты замечать ее красоты; она бы сама радовалась и пела, она бы вторила твоему гимну, потому что ты в нее, в
немую, вложил бы тогда язык!
Немая крикнула, чтоб обратить на себя его внимание. Показала голову и
руку, чтò значило: бритая голова, чеченец. Потом, нахмурив брови, показала вид, что прицеливается из ружья, вскрикнула и запела скоро, качая головой. Она говорила, чтобы Лукашка еще убил чеченца.
Я поселился в слободе, у Орлова. Большая хата на пустыре, пол земляной, кошмы для постелей. Лушка, толстая
немая баба, кухарка и калмык Доржа. Еды всякой вволю: и баранина, и рыба разная, обед и ужин горячие. К хате пристроен большой чулан, а в нем всякая всячина съестная: и мука, и масло, и бочка с соленой промысловой осетриной, вся залитая доверху тузлуком, в который я как-то, споткнувшись в темноте, попал обеими
руками до плеч, и мой новый зипун с месяц рыбищей соленой разил.
Руки его тряслись, ноги
онемели; но он все еще крепился.
Она выпрямлялась, ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять
руку на нее; вооруженные люди обходили ее, как труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из улицы в улицу,
немая и черная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя ее, жалобно ползали печальные звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду на победу.
У него посинело лицо и глаза выкатились из орбит, когда он слушал эту речь, он
онемел и молча царапал ногтями
руки людей, державших его, а она продолжала...
Кое-как задушил я его, трясусь весь,
руки онемели, ноги не стоят, страшно стало от него, что спокойно он всё это…
Вошел опять
немой и, дав нам знак
рукою идти за ним, провел через сени в небольшую горенку, в которой стояла кровать и накрытый стол.
Дама тоже протянула
руку, и ее взгляд повернулся к Урманову, который стоял рядом
немым свидетелем этой сцены… Он слегка наклонился, и его вежливая сдержанность показалась мне очень изящной и красивой.
В обезображенном лице, с выбитыми пулей передними зубами и разорванной щекой, трудно было признать Жегулева; но было что-то городское, чистоплотное в одежде и тонких, хотя и черных, но сохранившихся
руках, выделявшее его из
немой компании других мертвецов, — да и просто был он значительнее других.
Молчали; и уже чувствовали, как
немеют ноги от дальнего пути. Справа от шоссе то ли сгустилась, то ли посерела тьма, обрисовав кучу домишек; и в одном окне блестел яркий и острый, как гвоздь, огонь — один на всю необъятную темноту ночи. Колесников остановился и схватил Сашу за
руку...
Вместо Панкрата послышалось за дверью странное мерное скрипенье машины, кованое постукиванье в пол, и в кабинете появился необычайной толщины человек, одетый в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его, механическая, нога щелкала и громыхала, а в
руках он держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое желтоватым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-военному поклонился профессору и выпрямился, отчего его нога пружинно щелкнула. Персиков
онемел.
Ноги мои
немеют, точно их нет совсем, я чувствую, как падаю на чьи-то
руки, потом недолго слышу плач и погружаюсь в обморок, который длится часа два-три.
— Чу, чу, — лепетал он, не переставая корчиться, — вот она, Васильевна, сейчас, чу, чу, вошла… Слышь! кор… рытом по крышке (он хлопнул себя
рукою по голове) — и сидит этак лопатой и косая, косая, как Андрюшка; косая Васильевна! (Он, вероятно, хотел сказать:
немая.) Чу! косая моя Васильевна! Вот они обе теперь на одну корку… Полюбуйтесь, православные! Только у меня и есть эти две лодочки! А?
— Не правда ли я очень безобразен! — воскликнул Вадим. Она пустила его
руку. — Да, — продолжал он. — Я это знаю сам. — Небо не хотело, чтоб меня кто-нибудь любил на свете, потому что оно создало меня для ненависти; — завтра ты всё узнаешь: — на что мне беречь тебя? — О, если б… не укоряй за долгое молчанье. — Быть может настанет время и ты подумаешь: зачем этот человек не родился
немым, слепым и глухим, — если он мог родиться кривобоким и горбатым?..
Я шёл в
немом восхищении перед красотой природы этого куска земли, ласкаемого морем. Князь вздыхал, горевал и, бросая вокруг себя печальные взгляды, пытался набивать свой пустой желудок какими-то странными ягодами. Знакомство с их питательными свойствами не всегда сходило ему с
рук благополучно, и часто он со злым юмором говорил мне...
И от этих воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва; и чудилось, будто
руки в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется на частицы, ноги
немеют и лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника.
Но кто в ночной тени мелькает?
Кто легкой тенью меж кустов
Подходит ближе, чуть ступает,
Всё ближе… ближе… через ров
Идет бредучею стопою?..
Вдруг видит он перед собою:
С улыбкой жалости
немойСтоит черкешенка младая!
Дает заботливой
рукойХлеб и кумыс прохладный свой,
Пред ним колена преклоняя.
И взор ее изобразил
Души порыв, как бы смятенной.
Но пищу принял русский пленный
И знаком ей благодарил.
Цыплунов с
немым восторгом целует
руку Белесовой. Входит Пирамидалов и останавливается у двери.
Пан полковник, быв до того времени многоречив и неумолкаем в разговорах со старшинами, близ него сидящими, после выпитая последнего кубка меда
онемел, как рыба: выпуча глаза, надувался, чтобы промолвить хотя слово, но не мог никак; замахал
рукою и поднялся с места, а за ним и все встали…
Те догадались, что он
немой. «Ничего, — говорят, — ничего, раб божий, не благодари нас, а богу благодарствуй», — и стали его вытаскивать из повозки — мужчины под плечи и под ноги, а женщины только его слабые ручки поддерживали и еще более напугались страшного состояния больного, потому что
руки у него в плечевых суставах совсем «перевалилися» и только волосяными веревками были кое-как перевязаны.