Неточные совпадения
Улита домовничала в Щучьей-Заводи и имела на барина огромное влияние. Носились слухи, что и
стариковы деньги, в виде ломбардных билетов, на имя
неизвестного, переходят к ней. Тем не менее вольной он ей не давал — боялся, что она бросит его, — а выпустил на волю двоих ее сыновей-подростков и поместил их в ученье в Москву.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее
неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света.
Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
Когда состоялось решение посадить
неизвестного человека в темную, он молча поднялся, молча взял
старика за ворот и молча повел его на крыльцо.
Карачунский осмотрел эту кучку и понял, что
старик не хочет выдать новой находки. Какой-то
неизвестный старатель из Фотьянки отыскал в Ульяновском кряже хорошую жилу.
В конце концов
старик начал просто бояться
неизвестной, но неминуемой грозы, похудел, осунулся и сделался крайне раздражительным и недоверчивым.
Даже сегодняшняя проволочка Макару, заданная от
старика, имела более хозяйственный интерес, а не нравственный: он его бил не как плохого мужа, а как плохого члена семьи, баловавшего на стороне на
неизвестные деньги.
У молодого майора были некоторые качества, которые как будто бы симпатизировали с свойствами Степана Михайловича; но у
старика, кроме здравого ума и светлого взгляда, было это нравственное чутье людей честных, прямых и правдивых, которое чувствует с первого знакомства с человеком
неизвестным кривду и неправду его, для других незаметную; которое слышит зло под благовидною наружностью и угадывает будущее его развитие.
Из крепости Новиков вышел дряхлым, больным
стариком.] оба приятеля до того пленились красноречивыми письмами
неизвестной барышни с берегов реки Белой из Башкирии, что присылали ей все замечательные сочинения в русской литературе, какие тогда появлялись, что очень много способствовало ее образованию.
Следующие любопытные подробности взяты мною из весьма замечательной статьи («Оборона Яицкой крепости от партии мятежников»), напечатанной в «Отечественных записках» П. П. Свиньина. В некоторых показаниях следовал я журналу Симонова, предполагая более достоверности в официальном документе, нежели в воспоминаниях
старика. Но вообще статья
неизвестного очевидца носит драгоценную печать истины, неукрашенной и простодушной.
Этот добрый
старик был так обласкан моею матерью, так оценил ее горячность к сыну и так полюбил ее, что в первое же свидание дал честное слово: во-первых, через неделю перевести меня в свою благонравную комнату — ибо прямо поместить туда
неизвестного мальчика показалось бы для всех явным пристрастием — и, во-вторых, смотреть за мной более, чем за своими повесами, то есть своими родными сыновьями.
У Тани Ковальчук близких родных не было, а те, что и были, находились где-то в глуши, в Малороссии, и едва ли даже знали о суде и предстоящей казни; у Муси и Вернера, как
неизвестных, родных совсем не предполагалось, и только двоим, Сергею Головину и Василию Каширину, предстояло свидание с родителями. И оба они с ужасом и тоскою думали об этом свидании, но не решились отказать
старикам в последнем разговоре, в последнем поцелуе.
Он говорил очень много: нежно с Наташей и почтительно со
стариками; между прочим, он предложил, чтоб настоящее событие, то есть данное слово и благословение, остались покуда для всех
неизвестными; что он воротится через несколько дней, привезет кольцо своей матери, которое бережет и чтит, как святыню, и надеется, что обожаемая его невеста наденет это колечко на свой пальчик и подарит его таким же кольцом.
— Ах! да ведь сердце-то все мое изныло!.. Не могу я так, — тоскливо перебил
старик. — Уж хоть бы знать что-нибудь положительное! Ну, умерла она — ну, так бы, по крайней мере, и знал, что умерла; а бросила — так бросила!.. господь с нею!.. А то это
неизвестное хуже всего! Ведь уж я измучился!
— Признаюсь, я бы хотела видеть рыдающего от страсти… отшельника, монаха, настоящего монаха… И как бы он после, бедняжка, ревновал. Эй, человек! подайте мне еще немножко рыбы. Однажды я смутила схимника: был в Киеве такой
старик, лет
неизвестных, мохом весь оброс и на груди носил вериги, я пошла к нему на исповедь и насказала ему таких грехов, что он…
За последнее время он много думал и пришел к убеждению, что «власть имущая в Москве особа» играет в его жизни какую-то таинственную, но важную роль, что между ними «особой» существует какая-то связь, хотя ему и
неизвестная, но прочная и серьезная. По некоторым отрывочным фразам и полусловам «особы» Костя мог догадаться, что заботы, которые
старик проявляет относительно его, для «особы» обязательны. Кому же, как не ему, может он поведать все происшедшее, кому же как не ему должен он выложить свою душу?
Старик этот, по мнению одних, был «колдун», «кудесник», по мнению других «масон», третьи же утверждали, что он был «оборотень». Никто не посещал
старика, не было у него, видимо, ни родных, ни знакомых, только два раза в год, в определенное время и всегда ночью, у «кровавого домика» происходил съезд всевозможных, и городских, и дорожных экипажей. К
старику собирались знатные бары, но что они делали там, оставалось
неизвестным для самых любопытных, там ворота были высоки, а окна запирались плотными ставнями.
Он чувствовал по озлоблению
стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которые он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809-м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое-то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было
неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо — Сперанский.