Неточные совпадения
Он употреблял церковнославянские слова: аще, ибо, паче, дондеже, поелику, паки и паки; этим он явно, но не очень успешно старался рассмешить людей. Он восторженно рассказывал о красоте лесов и полей, о патриархальности деревенской
жизни, о выносливости баб и уме мужиков, о душе народа, простой и мудрой, и о том, как эту душу отравляет город. Ему часто приходилось объяснять слушателям
незнакомые им слова: па́морха, мурцовка, мо́роки, сугрев, и он не без гордости заявлял...
— Да, тогда вспомните кузена Райского и смело подите в
жизнь страстей, в
незнакомую вам сторону…
Может быть, ярче и жарче колорита, более грез поэзии и побольше
жизни,
незнакомой нам всем, европейцам,
жизни своеобычной: и нашел, что здесь танцуют, и много танцуют, спят тоже много и краснеют всего, что похоже на свое.
Деревенская весна с тысячью мужицких думушек и «загадок» раскрывала пред Надеждой Васильевной, страница за страницей, совершенно
незнакомую ей
жизнь.
Разлука с товарищеской средой была тяжела, хотя ею должна была начаться всегда желанная эпоха
жизни, с заманчивой,
незнакомой далью.
Она это знала. Все, что говорил сын о женской
жизни, — была горькая знакомая правда, и в груди у нее тихо трепетал клубок ощущений, все более согревавший ее
незнакомой лаской.
«Идут в мире дети», — думала она, прислушиваясь к
незнакомым звукам ночной
жизни города. Они ползли в открытое окно, шелестя листвой в палисаднике, прилетали издалека усталые, бледные и тихо умирали в комнате.
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью смерти на бледном лице, я, как зверек, забился в угол и смотрел на нее горящими глазами, перед которыми впервые открылся весь ужас загадки о
жизни и смерти. А потом, когда ее унесли в толпе
незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном в сумраке первой ночи моего сиротства?
Мне страшно нравилось слушать девочку, — она рассказывала о мире,
незнакомом мне. Про мать свою она говорила всегда охотно и много, — предо мною тихонько открывалась новая
жизнь, снова я вспоминал королеву Марго, это еще более углубляло доверие к книгам, а также интерес к
жизни.
Порою, сквозь форточки освещенных окон, в чистый воздух прольются какие-то особенные запахи — тонкие,
незнакомые, намекающие на иную
жизнь, неведомую мне; стоишь под окном и, принюхиваясь, прислушиваясь, — догадываешься: какая это
жизнь, что за люди живут в этом доме? Всенощная, а они — весело шумят, смеются, играют на каких-то особенных гитарах, из форточки густо течет меднострунный звон.
Это был роман Ксавье де Монтепэна, длинный, как все его романы, обильный людьми и событиями, изображавший
незнакомую, стремительную
жизнь.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости
незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое море, где растаяла его
жизнь, на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
А Елена Петровна со стыдом и раскаянием думала о своем грехе: этому
незнакомому и, в конце концов, подозрительному человеку, Колесникову, она рассказала о том, чего не знала и родная дочь — о своей
жизни с генералом.
— Вас желает видеть один
незнакомый вам господин, который имеет до вас очень важное дело. Он убедительно просит вас прийти на минутку. Ему нужно о чем-то поговорить с вами… Для него это все равно как
жизнь или смерть…
«Она больна, — думал он, — может быть, очень; ее измучили… О пьяная, подлая тварь! Я теперь понимаю его!» Он торопил кучера; он надеялся на дачу, на воздух, на сад, на детей, на новую,
незнакомую ей
жизнь, а там, потом… Но в том, что будет после, он уже не сомневался нисколько; там были полные, ясные надежды. Об одном только он знал совершенно: что никогда еще он не испытывал того, что ощущает теперь, и что это останется при нем на всю его
жизнь! «Вот цель, вот
жизнь!» — думал он восторженно.
Сколько раз начинал я этот самый дневник… Мне почему-то всегда казалось, что должна же, наконец, судьба и в мою будничную
жизнь вплести какое-нибудь крупное, необычайное событие, которое навеки оставит в моей душе неизгладимые следы. Может быть, это будет любовь? Я часто мечтаю о
незнакомой мне, таинственной и прекрасной женщине, с которой я должен встретиться когда-нибудь и которая теперь так же, как и я, томится от тоски.
Ложась спать, он вспомнил, что она еще так недавно была институткой, училась, все равно как теперь его дочь, вспомнил, сколько еще несмелости, угловатости было в ее смехе, в разговоре с
незнакомым, — должно быть, это первый раз в
жизни она была одна, в такой обстановке, когда за ней ходят, и на нее смотрят, и говорят с ней только с одною тайною целью, о которой она не может не догадываться.
Долго обстоятельства
жизни шли наперекор стремлениям Катерины: ее увезли с собой господа в другую вотчину,
незнакомую; ее выдали замуж за человека, которого она не могла любить.
Меж тем спавший в оленевской кибитке московский певец проснулся. Отворотил он бок кожаного фартука, глядит — место
незнакомое, лошади отложены, людей ни души. Живого только и есть что жирная корова, улегшаяся на солнцепеке, да высокий голландский петух, окруженный курами всех возможных пород. Склонив голову набок, скитский горлопан стоял на одной ножке и гордо поглядывал то на одну, то на другую подругу
жизни.
Лубянской, очутившейся в первый раз в
жизни совсем одинешенькой, в совершенно
незнакомом, чужом городе, было теперь не до комфорта.
В этот день, ознаменованный приехавшей к нам
незнакомой мне до сих пор бабушкой, я, по ее настоянию, была в первый раз в
жизни оставлена без сладкого. В тот же вечер ревела и я не менее моего двоюродного братца, насплетничавшего на меня бабушке, — ревела не от горя, досады и обиды, а от тайного предчувствия лишения свободы, которою я так чудесно умела до сих пор пользоваться.
— Василий Иваныч, — встретила она его окликом, где он заслышал совсем ему
незнакомые звуки, — вы меня вчера запереть хотели… как чумную собачонку… Что ж! Вы можете и теперь это сделать. Я в ваших руках. Извольте, коли угодно, посылать за урядником, а то так ехать с доносом к судебному следователю… Чего же со мной деликатничать? Произвела покушение на
жизнь такого драгоценного существа, как предмет вашего преклонения…
Без маски лицо у нее оказалось некрасивое, с резковатыми чертами, но рост прекрасный и довольно стройные формы. Она была уже не самой первой молодости для девушки — лет под тридцать. Подействовать на мое воображение или на мои эротические чувства она не могла; но она меня интересовала как
незнакомый мне тип немецкой девушки, ищущей в
жизни чего-то менее банального.
И весь мир, вся
жизнь показались Рябовичу непонятной, бесцельной шуткой… А отведя глаза от воды и взглянув на небо, он опять вспомнил, как судьба в лице
незнакомой женщины нечаянно обласкала его, вспомнил свои летние мечты и образы, и его
жизнь показалась ему необыкновенно скудной, убогой и бесцветной…
Совершенно
незнакомая с трудом, она теперь была воодушевлена мыслью о самостоятельной, трудовой
жизни, строила планы будущего — это было написано на ее лице, и та
жизнь, когда она будет работать и помогать другим, казалась ей прекрасной, поэтичной.
Но Юрик не мог ничего говорить. Он по-прежнему лежал без признаков
жизни, с лицом бледным, как у мертвеца. А над ним стояли как ни в чем не бывало два виновника его несчастья: и злополучный Востряк, и
незнакомый пес, так неожиданно испугавший шальную лошадь и оказавшийся самой мирной дворняжкой, стерегущей крайнюю избу.
Вдруг Антон Михайлович вздрогнул: ему живо припомнился самый страшный день в его
жизни. Это было месяца через четыре после получения письма княжны. Он только что вернулся с лекции, как к нему явился
незнакомый ему молодой человек.
Дом стариков Суворовых, несмотря на их средний достаток, был открытый, и гости из соседних помещиков, тогда в значительном числе живших по деревням, собирались часто. Это обстоятельство составляло самую мучительную сторону
жизни для маленького Александра Суворова. «Дикарь», как называл его дядька Степан, не мог выносить общества посторонних вообще, а большого общества
незнакомых людей в особенности.
К каким последствиям все это могло повести? Каким очарованием или каким горем может окончиться это приключение? Каким образом он мог даже продолжать его, совершенно
незнакомый с нравами и
жизнью Петербурга?
По мне же, для человека должно быть более чем безразлично, что после его смерти, или даже при
жизни, люди, совершенно
незнакомые, живущие часто очень далеко, зачастую совершенно равнодушно будут повторять на его счет похвалы, которые в большинстве случаев не приносят никакой осязательной пользы, или, в крайнем случае, — гроши.