Неточные совпадения
Не успел он выйти
на улицу, размышляя об всем этом и в то же время таща
на плечах медведя, крытого коричневым сукном, как
на самом повороте в переулок столкнулся тоже с
господином в медведях, крытых коричневым сукном, и в теплом картузе с ушами.
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная церковь. В конце
улицы показался
господин, шедший к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий пес
на высоких ножках бежал перед ним.
— Не знаю-с… Извините… — пробормотал
господин, испуганный и вопросом, и странным видом Раскольникова, и перешел
на другую сторону
улицы.
Извозчики все повеселели, скачут по
улицам, кричат друг другу: «
Барин приехал,
барин приехал…» Половые в трактирах тоже сияют, выбегают
на улицу, из трактира в трактир перекликаются: «
Барин приехал,
барин приехал!» Цыгане с ума сошли, все вдруг галдят, машут руками.
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым, вышел
на улицу, в сумрачный холод короткого зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому
барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя людей.
—
Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая,
на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой
на правое ухо, рядом с ним — студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой
на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент.
На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Но минутами его уверенность в конце тревожных событий исчезала, как луна в облаках, он вспоминал «
господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут послать в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся
на улицы Москвы и никем не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
Около полудня в конце
улицы раздался тревожный свисток, и, как бы повинуясь ему, быстро проскользнул сияющий автомобиль, в нем сидел толстый человек с цилиндром
на голове, против него — двое вызолоченных военных, третий — рядом с шофером. Часть охранников изобразила прохожих, часть — зевак, которые интересовались публикой в окнах домов, а Клим Иванович Самгин, глядя из-за косяка окна, подумал, что толстому
господину Пуанкаре следовало бы приехать
на год раньше —
на юбилей Романовых.
Однажды, около полудня, шли по деревянным тротуарам
на Выборгской стороне два
господина; сзади их тихо ехала коляска. Один из них был Штольц, другой — его приятель, литератор, полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами. Они поравнялись с церковью; обедня кончилась, и народ повалил
на улицу; впереди всех нищие. Коллекция их была большая и разнообразная.
Два
господина сидели в небрежно убранной квартире в Петербурге,
на одной из больших
улиц. Одному было около тридцати пяти, а другому около сорока пяти лет.
Улицы похожи
на великолепные гостиные, наполненные одними
господами.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в
улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли
на террасу и, усталые, сели
на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что
господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
«Один раз, — как она, смеясь, рассказывала, — ко мне пристал
на улице какой-то
господин и ни за что не хотел отстать, так я так потрясла его, что он испугался и убежал от меня».
Когда башкирам было наконец объявлено, что вот
барин поедет в город и там будет хлопотать, они с молчаливой грустью выслушали эти слова, молча вышли
на улицу, сели
на коней и молча тронулись в свою Бухтарму. Привалов долго провожал глазами этих несчастных, уезжавших
на верную смерть, и у него крепко щемило и скребло
на сердце. Но что он мог в его дурацком положении сделать для этих людей!
— Главное, Хина, не нужно зарываться… Будь паинькой, а там и
на нашей
улице праздник будет. Посмотрим теперь, что будут поделывать Ляховские и Половодовы… Ха-ха!.. Может быть, придется и Хине поклониться,
господа…
— Это он отца, отца! Что же с прочими?
Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив всю свою честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду
на улицу и
на улице всенародно избил, и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
Ах ты, сукин сын Гагарин,
Ты собака, а не
барин…
Заедаешь харчевые,
Наше жалованье,
И
на эти наши деньги
Ты большой построил дом
Среди
улицы Тверской
За Неглинной за рекой.
Со стеклянным потолком,
С москворецкою водой,
По фонтану ведена,
Жива рыба пущена…
Тюрьма стояла
на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов,
улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший
на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий
господин, «команду
на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
В этот день он явился в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых.
На углу Тополевой
улицы и шоссе он увидел какого-то
господина, который сидел
на штабеле бревен, покачивался из стороны в сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
Кто-то из братьев предложил украсть одного щенка, и тотчас составился остроумный план кражи: братья сейчас же выйдут
на улицу к воротам Бетленга, я испугаю
барина, а когда он, в испуге, убежит, они ворвутся во двор и схватят щенка.
В одном из домиков нашей
улицы поселился какой-то
барин, с шишкой
на лбу и чрезвычайно странной привычкой: по праздникам он садился у окна и стрелял из ружья дробью в собак, кошек, кур, ворон, а также и в прохожих, которые не нравились ему.
Все эти;
господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни
на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по
улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
Компания Рогожина была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные
на золоте зубы, и один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему
господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев не известный, но подобранный
на улице,
на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое время просителям».
И Лемм уторопленным шагом направился к воротам, в которые входил какой-то незнакомый ему
господин, в сером пальто и широкой соломенной шляпе. Вежливо поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам в городе О…; от знакомых он отворачивался
на улице — такое уж он положил себе правило), Лемм прошел мимо и исчез за забором. Незнакомец с удивлением посмотрел ему вслед и, вглядевшись в Лизу, подошел прямо к ней.
— Как же, помним тебя, соколик, — шамкали старики. — Тоже, поди, наш самосадский. Еще когда ползунком был, так
на улице с нашими ребятами играл, а потом в учебу ушел. Конечно, кому до чего
господь разум откроет… Мать-то пытала реветь да убиваться, как по покойнике отчитывала, а вот
на старости
господь привел старухе радость.
Через пять минут он заснул, сидя в кресле, откинувшись
на его спинку головой и отвесив нижнюю челюсть. Тамара выждала некоторое время и принялась его будить. Он был недвижим. Тогда она взяла зажженную свечу и, поставив ее
на подоконник окна, выходившего
на улицу, вышла в переднюю и стала прислушиваться, пока не услышала легких шагов
на лестнице. Почти беззвучно отворила она дверь и пропустила Сеньку, одетого настоящим
барином, с новеньким кожаным саквояжем в руках.
—
На кой черт,
господа, мы затащили в свою компанию этого фрукта с
улицы? Очень нужно связываться со всякой рванью. Черт его знает, кто он такой, — может быть, даже шпик? Кто может ручаться? И всегда ты так, Лихонин.
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы не знаем.
Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить
на улице? Дома
на это есть место: дома бьют!»
— Прежде очень для дворян вольготно было! — говорит один гость, — приедет, бывало,
барин на постоялый, гаркнет:"Мужиком чтоб не пахло!" — ну, и ступай
на улицу! А нынче — шабаш!
Нужно сказать, что все время, как приехал
барин, от господского дома не отходила густая толпа, запрудившая всю
улицу. Одни уходили и сейчас же заменялись другими. К вечеру эта толпа увеличивалась и начинала походить
на громадное шевелившееся животное. Вместе с темнотой увеличивалась и смелость.
И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но
на столах пироги, всякие — миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с
улицы много
господ.
Встретится такой
господин с вами
на улице, и если вы не принадлежите к породе Дерновых, Гирбасовых и т. п.
Кругом тихо. Только издали, с большой
улицы, слышится гул от экипажей, да по временам Евсей, устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы не забыть: давеча в лавочке
на грош уксусу взял да
на гривну капусты, завтра надо отдать, а то лавочник, пожалуй, в другой раз и не поверит — такая собака! Фунтами хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся. Вот только дочищу этот сапог — и спать. В Грачах, чай, давно спят: не по-здешнему! Когда-то
господь бог приведет увидеть…»
В сопровождении своих двух спутников взбирался он по лестнице во второй этаж — как вдруг из темного коридорчика проворными шагами вышла женщина: лицо ее было покрыто вуалью; она остановилась перед Саниным, слегка пошатнулась, вздохнула трепетно, тотчас же побежала вниз
на улицу — и скрылась, к великому изумлению кельнера, который объявил, что «эта дама более часа ожидала возвращения
господина иностранца».
Арина Прохоровна, не найдя
на месте Марьи Игнатьевны и младенца и смекнув, что худо, хотела было бежать домой, но остановилась у ворот и послала сиделку «спросить во флигеле, у
господина, не у них ли Марья Игнатьевна и не знает ли он чего о ней?» Посланница воротилась, неистово крича
на всю
улицу.
— По чрезвычайному дождю грязь по здешним
улицам нестерпимая, — доложил Алексей Егорович, в виде отдаленной попытки в последний раз отклонить
барина от путешествия. Но
барин, развернув зонтик, молча вышел в темный, как погреб, отсырелый и мокрый старый сад. Ветер шумел и качал вершинами полуобнаженных деревьев, узенькие песочные дорожки были топки и скользки. Алексей Егорович шел как был, во фраке и без шляпы, освещая путь шага
на три вперед фонариком.
— И знаешь, — живо продолжал Дыма, не слушая, — когда я, вдобавок, выменял у еврея
на базаре эту одежду… с небольшой, правда, придачей… то уже
на улице подошел ко мне какой-то
господин и заговорил по-английски…
Каждый день выносила сор
на улицу в корзину, откуда его убирали городские мусорщики, и готовила обед для
господ и для двух джентльменов, обедавших с ними.
Уселись
на дрожки и поехали к
господам, у которых жила Клавдия, осведомляться о ней.
На улицах было почти везде грязно, хотя дождь прошел еще вчера вечером. Дрожки только изредка продребезжат по каменной настилке и опять вязнут в липкой грязи
на немощенных
улицах.
Но дачник умер бы у себя
на даче, а пение доносилось с
улицы. Мы оделись и попали к месту действия одними из первых. Прямо
на шоссе, в пыли, лежал Васька, скрестив по-покойницки руки
на груди. Над ним стоял какой-то среднего роста
господин в военном мундире и хриплым басом читал...
Гордей Евстратыч сел в мягкое пастушье седло и, перекрестившись, выехал за ворота. Утро было светлое; в воздухе чувствовалась осенняя крепкая свежесть, которая заставляет
барина застегиваться
на все пуговицы, а мужика — туже подпоясываться. Гордей Евстратыч поверх толстого драпового пальто надел татарский азям, перехваченный гарусной опояской, и теперь сидел в седле молодцом. Выглянувшая в окно Нюша невольно полюбовалась, как тятенька ехал по
улице.
Это старинный барский дом
на Троицкой
улице, принадлежавший старому
барину в полном смысле этого слова, Льву Ивановичу Горсткину, жившему со своей семьей в половине дома, выходившей в сад, а театр выходил
на улицу, и выходили
на улицу огромные окна квартиры Далматова, состоящей из роскошного кабинета и спальни.
— Ахти, никак, пожар! — вскричал Алексей, вскочив с своей постели. Он подбежал к окну, подле которого стоял уже его
господин. — Что б это значило? — продолжал он. — К заутрени, что ль?.. Нет! Это не благовест!.. Точно… бьют в набат!.. Ну, вот и народ зашевелился!.. Глядь-ка, боярин!.. все бегут сюда… Эк их высыпало!.. Да этак скоро и
на улицу не продерешься!
— Вы шутите, — сказал он, щуря глаза. — Таким
господам, как вы и ваш помощник Никита, нет никакого дела до будущего, но можете быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена! Пусть я выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и —
на нашей
улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай вам бог, друзья!
Уж вы и так слишком всё изволите к сердцу принимать, — говорил управляющий с некоторой нежностью и снисходительностью глядя
на барина, который молча большими шагами шел перед ним вверх по
улице.
Старуха костлявой рукой ухватилась за притолку, чтоб встать, и собралась благодарить
барина; голова ее закачалась, но Нехлюдов уже был
на другом конце
улицы, когда она встала.
— Да чтò ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей вотчине почитай первый мужик, — отвечала кормилица, поматывая головой. — Летось другую связь из своего леса поставил,
господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец как с поля гонят, да бабы выйдут
на улицу загонять, так в воротах их-то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
— Мерзавцы! — кричал Саша, ругая начальство. — Им дают миллионы, они бросают нам гроши, а сотни тысяч тратят
на бабёнок да разных
бар, которые будто бы работают в обществе. Революции делает не общество, не барство — это надо знать, идиоты, революция растёт внизу, в земле, в народе. Дайте мне пять миллионов — через один месяц я вам подниму революцию
на улицы, я вытащу её из тёмных углов
на свет…
— Ну-с,
господин почтенный, выручить мы вас выручим, и ваша пропажа найдется, и не дальше как сегодня же, только для этого нужно первым делом десять рублей денег, — обратился гигант к Колесову, когда они вышли
на улицу.
— Ну, что тут спрашивать, дурачина! Вышел
на улицу, да и хватай первого, кто попадется: в больницу, да и все тут! Что в самом деле,
барин я или нет?