Неточные совпадения
Проснувшись, глуповцы
с удивлением узнали о случившемся; но и тут не затруднились. Опять все вышли
на улицу и стали поздравлять
друг друга, лобызаться и проливать слезы. Некоторые просили опохмелиться.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала
с сердец и что отныне ничего
другого не остается, как благоденствовать.
С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую
улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой.
На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла
с дочерью в
другой конец залы к
другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно
на одном и том же месте, как человек, который весело вышел
на улицу,
с тем чтобы прогуляться,
с глазами, расположенными глядеть
на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает
с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
— Не знаю-с… Извините… — пробормотал господин, испуганный и вопросом, и странным видом Раскольникова, и перешел
на другую сторону
улицы.
С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одною стеной
на канаву, а
другою в-ю
улицу.
Лежат они поперек дороги и проход загораживают; их ругают со всех сторон, а они, «как малые ребята» (буквальное выражение свидетелей), лежат
друг на друге, визжат, дерутся и хохочут, оба хохочут взапуски,
с самыми смешными рожами, и один
другого догонять, точно дети,
на улицу выбежали.
Только что Раскольников отворил дверь
на улицу, как вдруг,
на самом крыльце, столкнулся
с входившим Разумихиным. Оба, даже за шаг еще, не видали
друг друга, так что почти головами столкнулись. Несколько времени обмеривали они один
другого взглядом. Разумихин был в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал в его глазах.
Извозчики все повеселели, скачут по
улицам, кричат
друг другу: «Барин приехал, барин приехал…» Половые в трактирах тоже сияют, выбегают
на улицу, из трактира в трактир перекликаются: «Барин приехал, барин приехал!» Цыгане
с ума сошли, все вдруг галдят, машут руками.
Клим остался
с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех
других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу.
На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу
на месте костра, собирая угли в корзинку.
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и
на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки
с улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий
на гром. Можно было подумать, что
на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Наполненное шумом газет, спорами
на собраниях, мрачными вестями
с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире
с немцами, время шло стремительно, дни перескакивали через ночи
с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди
на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились
друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие лица, мелькавшие
на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу хорошо чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили
друг друга. Это позволило Климу смотреть
на них
с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
Он остановился
на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь
с оторванной ногой, стоял полицейский, стряхивая перчаткой снег
с шинели,
другого вели под руки, а посреди
улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная солнцем; лучи его все больше выжимали из нее крови, она как бы таяла...
Потом Самгин ехал
на извозчике в тюрьму; рядом
с ним сидел жандарм, а
на козлах, лицом к нему,
другой — широконосый,
с маленькими глазками и усами в стрелку. Ехали по тихим
улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
Самгин тоже простился и быстро вышел, в расчете, что
с этим парнем безопаснее идти.
На улице в темноте играл ветер, и, подгоняемый его толчками, Самгин быстро догнал Судакова, — тот шел не торопясь, спрятав одну руку за пазуху, а
другую в карман брюк, шел быстро и пытался свистеть, но свистел плохо, — должно быть, мешала разбитая губа.
«Предусмотрительно», — подумал Самгин, осматриваясь в светлой комнате,
с двумя окнами
на двор и
на улицу,
с огромным фикусом в углу,
с картиной Якобия, премией «Нивы», изображавшей царицу Екатерину Вторую и шведского принца. Картина висела над широким зеленым диваном,
на окнах — клетки
с птицами, в одной хлопотал важный красногрудый снегирь, в
другой грустно сидела
на жердочке аккуратненькая серая птичка.
Клим вышел
на улицу, и ему стало грустно. Забавные
друзья Макарова, должно быть, крепко любят его, и жить
с ними — уютно, просто. Простота их заставила его вспомнить о Маргарите — вот у кого он хорошо отдохнул бы от нелепых тревог этих дней. И, задумавшись о ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка незаметно выросла в глазах его, но выросла где-то в стороне от Лидии и не затемняя ее.
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина
с вокзала в город; люди
на улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу
друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко;
на заборах,
с розовых афиш, лезли в глаза черные слова: «Горе от ума», — белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
Самгин шагал в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди
с мешками в руках, кричат
друг на друга, столбом стоит среди
улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли в деревню, возница, сорвав шапку
с головы, закричал...
Здесь — все
другое, все фантастически изменилось, даже тесные
улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное тело бесконечной, густейшей толпы? Несмотря
на холод октябрьского дня,
на злые прыжки ветра
с крыш домов, которые как будто сделались ниже, меньше, — кое-где форточки, даже окна были открыты, из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи.
На улице Самгин почувствовал себя пьяным. Дома прыгали, точно клавиши рояля; огни, сверкая слишком остро, как будто бежали
друг за
другом или пытались обогнать черненькие фигурки людей, шагавших во все стороны. В санях, рядом
с ним, сидела Алина, теплая, точно кошка. Лютов куда-то исчез. Алина молчала, закрыв лицо муфтой.
Чтоб избежать встречи
с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю,
на крыльцо. Дьякон стоял
на той стороне
улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью
другой руки он прикрывал глаза.
На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Не пожелав остаться
на прения по докладу, Самгин пошел домой.
На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна,
на мостовой сверкали лужи,
с темной зелени деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По
другой стороне узкой
улицы шагали двое, и один из них говорил...
По двору один за
другим, толкаясь, перегоняя
друг друга, бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки ворот стоял дворник Николай
с железным ломом в руках, глядя в щель
на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась в пестрое небо.
Однажды, около полудня, шли по деревянным тротуарам
на Выборгской стороне два господина; сзади их тихо ехала коляска. Один из них был Штольц,
другой — его приятель, литератор, полный,
с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами. Они поравнялись
с церковью; обедня кончилась, и народ повалил
на улицу; впереди всех нищие. Коллекция их была большая и разнообразная.
Обломов отправился
на Выборгскую сторону,
на новую свою квартиру. Долго он ездил между длинными заборами по переулкам. Наконец отыскали будочника; тот сказал, что это в
другом квартале, рядом, вот по этой
улице — и он показал еще
улицу без домов,
с заборами,
с травой и
с засохшими колеями из грязи.
Мир и тишина покоятся над Выборгской стороной, над ее немощеными
улицами, деревянными тротуарами, над тощими садами, над заросшими крапивой канавами, где под забором какая-нибудь коза,
с оборванной веревкой
на шее, прилежно щиплет траву или дремлет тупо, да в полдень простучат щегольские, высокие каблуки прошедшего по тротуару писаря, зашевелится кисейная занавеска в окошке и из-за ерани выглянет чиновница, или вдруг над забором, в саду, мгновенно выскочит и в ту ж минуту спрячется свежее лицо девушки, вслед за ним выскочит
другое такое же лицо и также исчезнет, потом явится опять первое и сменится вторым; раздается визг и хохот качающихся
на качелях девушек.
В
другое окно,
с улицы, увидишь храпящего
на кожаном диване человека, в халате: подле него
на столике лежат «Ведомости», очки и стоит графин квасу.
А со временем вы постараетесь узнать, нет ли и за вами какого-нибудь дела, кроме визитов и праздного спокойствия, и будете уже
с другими мыслями глядеть и туда,
на улицу.
Еще оставалось бы сказать что-нибудь о тех леди и мисс, которые, поравнявшись
с вами
на улице, дарят улыбкой или выразительным взглядом, да о портсмутских дамах, продающих всякую всячину; но и те и
другие такие же, как у нас.
Одни из них возятся около волов,
другие работают по полям и огородам, третьи сидят в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее, едят, курят, наконец, многие большею частью сидят кучками всюду
на улице, в садах, в переулках, в поле и почти все
с петухом под мышкой.
Мы быстро мчались из одного сада в
другой, то есть из
улицы в
улицу, переезжая
с холма
на холм.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой большой, широко раскинувшейся картины. Прямо лежит
на отлогости горы местечко,
с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам
улицами,
с утонувшими в зелени маленькими домиками,
с виноградниками, полями маиса,
с близкими и дальними фермами,
с бегущими во все стороны дорогами. Налево гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа
на другие здешние горы.
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего солнца и
на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в яме, тесно, бедно и неправильно.
С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и полями
с маисом и
другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и выехали
на большую
улицу.
— «Негодная девчонка, — отвечал он, — все вертится
на улице по вечерам, а тут шатаются бушмены и тихонько вызывают мальчишек и девчонок, воруют
с ними вместе и делают разные
другие проказы».
Вглядывался я и заключил, что это равнодушие — родня тому спокойствию или той беспечности,
с которой
другой Фаддеев, где-нибудь
на берегу, по веревке,
с топором, взбирается
на колокольню и чинит шпиц или сидит
с кистью
на дощечке и болтается в воздухе,
на верху четырехэтажного дома, оборачиваясь, в размахах веревки, спиной то к
улице, то к дому.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую
улицу, которая вела прямо к трактиру.
На ней тоже купеческие домы,
с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики
с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать,
другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Возвращавшиеся
с поля мужики, трясясь рысью
на облучках пустых телег, снимая шапки,
с удивлением следили зa необыкновенным человеком, шедшим по их
улице; бабы выходили за ворота и
на крыльца и показывали его
друг другу, провожая глазами.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом
с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас
на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в
другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно
с вашей стороны.
Я представляю себе, что
с ним было нечто похожее
на то, когда преступника везут
на смертную казнь,
на виселицу: еще надо проехать длинную-длинную
улицу, да еще шагом, мимо тысяч народа, затем будет поворот в
другую улицу и в конце только этой
другой улицы страшная площадь!
С другой стороны, Иван Федорович чем свет сегодня послали меня к ним
на квартиру в ихнюю Озерную
улицу, без письма-с,
с тем чтобы Дмитрий Федорович
на словах непременно пришли в здешний трактир-с
на площади, чтобы вместе обедать.
Марья Кондратьевна, очевидно, в заговоре, Смердяков тоже, тоже, все подкуплены!» У него создалось
другое намерение: он обежал большим крюком, чрез переулок, дом Федора Павловича, пробежал Дмитровскую
улицу, перебежал потом мостик и прямо попал в уединенный переулок
на задах, пустой и необитаемый, огороженный
с одной стороны плетнем соседского огорода, а
с другой — крепким высоким забором, обходившим кругом сада Федора Павловича.
— Да, мне. Давеча он
на улице с мальчиками камнями перебрасывался; они в него шестеро кидают, а он один. Я подошел к нему, а он и в меня камень бросил, потом
другой мне в голову. Я спросил: что я ему сделал? Он вдруг бросился и больно укусил мне палец, не знаю за что.
Сколько раз наедине, в своей комнате, отпущенный наконец «
с Богом» натешившейся всласть ватагою гостей, клялся он, весь пылая стыдом,
с холодными слезами отчаяния
на глазах,
на другой же день убежать тайком, попытать своего счастия в городе, сыскать себе хоть писарское местечко или уж за один раз умереть
с голоду
на улице.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел
на другую сторону
улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я
с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже
других.
В тот же день вернулся я
с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кёльн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался
с этими
улицами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был позабыть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега
на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял
с ней рядом и, смеясь, рассказывал ей что-то; а
на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
На улице показываются Малуша, Радушка, Малыш, Брусило, Курилка, Лель и
другие парни и девушки, потом Купава. Парни
с поклоном подходят к девушкам.
На другой день
с девяти часов утра полицмейстер был уже налицо в моей квартире и торопил меня. Пермский жандарм, гораздо более ручной, чем Крутицкий, не скрывая радости, которую ему доставляла надежда, что он будет 350 верст пьян, работал около коляски. Все было готово; я нечаянно взглянул
на улицу — идет мимо Цеханович, я бросился к окну.
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди
с улицы кричат: «Выходите, выходите, огонь, огонь!» — тут я взяла кусок равендюка
с бильярда и завернула вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской площади, тут французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме; сели мы так просто
на улице, караульные везде ходят,
другие, верховые, ездят.
В самом деле, большей частию в это время немца при детях благодарят, дарят ему часы и отсылают; если он устал бродить
с детьми по
улицам и получать выговоры за насморк и пятны
на платьях, то немец при детях становится просто немцем, заводит небольшую лавочку, продает прежним питомцам мундштуки из янтаря, одеколон, сигарки и делает
другого рода тайные услуги им.