Неточные совпадения
— Хорошо; положим, он вас оскорбил, зато вы и поквитались с ним: он вам, и вы ему. Но расставаться навсегда из пустяка, — помилуйте,
на что же это похоже? Как же оставлять дело, которое только что началось? Если уже избрана цель, так тут уже нужно идти напролом. Что
глядеть на то, что человек плюется! Человек всегда плюется; да вы
не отыщете теперь во всем
свете такого, который
бы не плевался.
— Боже мой, если б я знал, что дело идет об Обломове, мучился ли
бы я так! — сказал он,
глядя на нее так ласково, с такою доверчивостью, как будто у ней
не было этого ужасного прошедшего.
На сердце у ней так повеселело, стало празднично. Ей было легко. Ей стало ясно, что она стыдилась его одного, а он
не казнит ее,
не бежит! Что ей за дело до суда целого
света!
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой, как только она упомянула о больнице. «Он, человек
света, за которого за счастье сочла
бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она
не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью
глядя на нее.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как
бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он
не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если
глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах
света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно,
свет;
свет есть
свет; но всё же и князь
не без состояния, хотя
бы только даже и некоторого.
— Да, — повторила она, по-прежнему
глядя на меня. — Это так. Такие же глаза, — прибавила она, задумалась и закрыла лицо руками. — Все мне опротивело, — прошептала она, — ушла
бы я
на край
света,
не могу я это вынести,
не могу сладить… И что ждет меня впереди!.. Ах, мне тяжело… боже мой, как тяжело!
— Надо
бы подумать об этом, мой друг! — сказала она словно мимоходом,
не глядя на сына и рассматривая
на свет руки, точно они составляли в эту минуту главный предмет ее внимания.
Мужчины, конечно,
не обратили
бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые
на свадьбах занимаются
не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили
бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся
на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало,
не по ндраву…» — «Хошь
бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит
не смигнет, словно
на белый
на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила
не на миру,
не в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
— Сумнительно, сударь, — наконец произнес он, — как
бы после обиды от вас
не было. Многие вот так-то обещают, а после,
гляди, свидетелев-то
на тот
свет угодить норовят.
— Тянет меня к тебе, вот словно сила какая,
на свет бы не глядел; помер
бы здали тебя.
Не глядел бы на свет божий!
Качание берлина скоро успокоило кровь мою, и я скоро отсердился, хотя и жаль мне было такой пропасти денег,
на которые
не только до Санкт-Петербурга доехать, но и половину
света объездить мог
бы; но делать нечего было, и я
не только что отсердился, но,
глядя на Кузьму, смеялся, видя, что он все сердится и ворчит что-то про себя; конечно, бранил нашего усердного хозяина. Когда же замечал я, что он успокаивался, то я поддразнивал его, крича ему в окошко берлина...
«Вот ведь нет
на свете такой паскудной хари, — подумал,
глядя на него, мельник, — которую
бы ни одна девка
не полюбила. А то и две, и три, и десять… Тьфу ты пропасть!..»
Обобрали беднягу, как малинку, согнуло горе старика,
не глядел бы на вольный
свет, бежал
бы куда из дому: жена воет
не своим голосом, убивается; дочери ревут, причитают над покраденными сарафанами, ровно по покойникам.
Проводя приятелей, Василий Борисыч духом упал, напала
на него тоска со всего
света вольного,
не глядел бы он ни
на что. Ласки оживившейся Параши были несносны ему.
— Доктор, господин хороший! — взмолился он, моргая глазами и опять проводя ладонью по носу. — Яви божескую милость, отпусти ты Ваську домой! Заставь вечно бога молить! Ваше благородие, отпусти! С голоду все дохнут! Мать день-деньской ревет, Васькина баба ревет… просто смерть!
На свет белый
не глядел бы! Сделай милость, отпусти его, господин хороший!
— Скажу вам
на это вот что: да, если я полюблю человека, то хотела
бы любить его откровенно и прямо,
не стыдясь
глядеть в глаза целому
свету,
не прятаться,
не скрывать свою любовь, а говорить всем: да, мол, я люблю его!
— Что мне дом? — грустно она отвечала. — Что теперь мне в нем дорогого?
Не глядела бы ни
на что. Одна отрада была, одно утешенье — тятенька голубчик, а вот и его
не стало… Одна
на свете осталась, безродная.
— Голубушка!.. Марья Ивановна!.. — радостно вскрикнула Дуня. — Погостите подольше!.. Вы мне
свет и радость! При вас я ровно из забытья вышла, ровно из мертвых встала… А без вас и день в тоске, и ночь в тоске —
не глядела бы на вольный
свет…
И с этими словами голова и свечка исчезли в окошке, и
на минуту в каморке водворилась прежняя темнота. Через секунду, однако,
свет снова появился, за дверью щелкнула задвижка, и
на пороге, освещенная мерцающим
светом свечи, появилась белокурая головка Дуси. Она казалась очень худеньким и маленьким созданием с прозрачно-болезненным личиком и
не детски серьезными глазками, которые смотрели так открыто и прямо, что,
глядя в эти глаза, самый отъявленный лгунишка
не посмел
бы солгать.
Совсем, сударь, другой
свет ноне стал. Посмотришь-посмотришь, да иной раз согрешишь и поропщешь: зачем, дескать, господи, зажился я у тебя
на здешнем
свете? Давно
бы тебе пора велеть старым моим костям идти
на вечный покой,
не глядели бы мои глазыньки
на годы новые… А все-таки, батюшка Сергей Андреич, мил вольный
свет, хоть и подумаешь этак, а помирать
не хочется.
— Нет, радость моя, речь-то у нас была об Антоне-лекаре. А куда как жаль, что басурман! такого молодца и между нашими москвичами поискать. Всем взял: и ростом, и пригожеством; взглянет — словно жемчугом окатным дарит, кудри по плечам лежат, словно жар горят, бел, румян, будто красная девица. Диву даешься, откуда такая красота, с божьего ли изволения или неспросту, от нечистого наваждения. Так
бы и
глядела на него, да кабы
не грех молвить, и
на том
свете досыта б
не насмотрелась.