Неточные совпадения
Проворный
пес, именем Азор, облобызавши Ярба, подбежал к Платонову, лизнул проворным языком ему
руки, вскочил
на грудь Чичикова с намереньем лизнуть его в губы, но не достал и, оттолкнутый им, побежал снова к Платонову, пробуя лизнуть его хоть в ухо.
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная церковь. В конце улицы показался господин, шедший к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в
руке. Облизанный аглицкий
пес на высоких ножках бежал перед ним.
А он между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный заслужить навязанный
на руку подарок, понесся, как молодой борзой
пес, красивейший, быстрейший и молодший всех в стае.
А Панталеоне протягивает
руку и указывает
на Санина — кому? — стоящему возле Тарталье, и Тарталья лает
на Санина — и самый лай честного
пса звучит невыносимым оскорблением… Безобразно!
Много душегубств совершил он своими
руками, и летописи рассказывают, что иногда, после казней, он собственноручно рассекал мертвые тела топором и бросал их
псам на съедение.
Вдруг окно лопнуло, распахнулось, и, как дым, повалили в баню плотные сизые облака, приподняли, закружив, понесли и бросили в колючие кусты; разбитый, он лежал, задыхаясь и стоная, а вокруг него по кустам шнырял невидимый
пёс, рыча и воя; сверху наклонилось чьё-то гладкое, безглазое лицо, протянулись длинные
руки, обняли, поставили
на ноги и, мягко толкая в плечи, стали раскачивать из стороны в сторону, а Савка, кувыркаясь и катаясь по земле, орал...
Благосклонная маленькая
рука, опущенная
на голову лохматого
пса, — такое напрашивалось сравнение к этой сцене, где чувствовался глухой шум Несбывшегося.
Псы пуще захрипели, лошади понесли; и Егорушка, еле державшийся
на передке, глядя
на глаза и зубы собак, понимал, что, свались он, его моментально разнесут в клочья, но страха не чувствовал, а глядел так же злорадно, как Дениска, и жалел, что у него в
руках нет кнута.
— Ну, что его жалеть! Пожил-таки в свое удовольствие, старости лет сподобился — чего ему,
псу, еще надо? Лежи да полеживай, а то на-тко что вздумал! Ну, хорошо; получили мы этта деньги, и так мне захотелось опять в Ворошилово, так захотелось! так захотелось! Только об одном и думаю: попрошу у барыни полдесятинки за старую услугу отрезать, выстрою питейный да лавочку и стану помаленьку торговать. Так что ж бы вы думали, Ератидушка-то моя? — зажала деньги в
руку и не отдает!
Ольга Федотовна решительно не знала, куда она идет с этим разговором, но
на ее счастье в это время они поравнялись с отарой: большое стадо овец кучно жалось
на темной траве, а сторожевые
псы, заслышав прохожих, залаяли. Она вздрогнула и смело прижалась к
руке провожатого.
Дьячковская избушка стояла недалеко от церкви, и Арефа прошел к ней огородом. Осенью прошлого года схватил его игумен Моисей, и с тех пор Арефа не бывал дома. Без него дьячиха управлялась одна, и все у ней было в порядке: капуста, горох, репа. С Охоней она и гряды копала, и в поле управлялась. Первым встретил дьячка верный
пес Орешко: он сначала залаял
на хозяина, а потом завизжал и бросился лизать хозяйские
руки.
На его визг выскочила дьячиха и по обычаю повалилась мужу в ноги.
И тотчас из ясеневого ящика выглянула причесанная, светлая, как лен, голова и синие бегающие глаза. За ними изогнулась, как змеиная, шея, хрустнул крахмальный воротничок, показался пиджак,
руки, брюки, и через секунду законченный секретарь, с писком: «Доброе утро», вылез
на красное сукно. Он встряхнулся, как выкупавшийся
пес, соскочил, заправил поглубже манжеты, вынул из карманчика патентованное перо и в ту же минуту застрочил.
— Уж как мне противен был этот тюлень, — продолжал свое Смолокуров. — Говорить даже про него не люблю, а вот поди ж ты тут — пустился
на него… Орошин, дуй его горой, соблазнил… Смутил,
пес… И вот теперь по его милости совсем я завязался. Не поверишь, Зиновий Алексеич, как не рад я тюленьему промыслу, пропадай он совсем!.. Убытки одни… Рыба — дело иное: к Успеньеву дню расторгуемся, надо думать, а с тюленем до самой последней поры придется
руки сложивши сидеть. И то половины с
рук не сойдет.
Мужчина держит в
руках двустволку со взведенными курками и щурит глаза
на своего старого, тощего
пса, который бежит впереди и обнюхивает кустарник.
Но вдруг из-за крайнего строения, приютившегося
на самом краю деревни, выскакивает громадный лохматый
пес и с громким лаем бросается под ноги Востряка. Испуганный Востряк сделал отчаянный прыжок в сторону. От этого неожиданного движения Юрик потерял равновесие и, выпустив гриву лошади из
рук, упал из седла прямо
на твердую каменистую дорогу, громко вскрикнув от боли и разом потеряв сознание.
— Не домекнулся старый
пес, что я укокошил его черномазую зазнобушку. Измучился я и исхудал от угрызений совести, а он приписал это грусти по исчезнувшей полюбовнице, еще больше приблизил меня к себе и доверять стал самые свои сокровенные мысли, а мне это было и
на руку, — продолжал говорить Григорий Семенов. — Узнал я от него, что тебя подвести хотят, чтобы ты пожертвовал собою за этого бродягу подлого, что прикрылся честным именем князя Воротынского…
— Об этом не тревожься, я через знакомых мне княжеских людишек предупредил Панкратьевну, чтобы глядела зорко в этот вечер за княжною. Небось, старая из глаз не выпустит. Разве до самого князя Василия доберется рыжий
пес Малюта, ну, да этого в один день не сделается… Ты здесь отдохни, подкрепись, есть тут кое-что из съестного, — указал Григорий Семенов
рукою на разрытую солому, откуда он доставал кувшин с вином, — а я мигом сбегаю и все разузнаю.
«Ишь, наши «женишок с невестушкой» — как звала, с легкой
руки отца Николая, Машу и Костю дворня — ходят точно чужие, не взглянут даже лишний разок друг
на друга. Врал старый
пес про какую-то привязанность с детства… — думала Салтыкова, припоминая слова «власть имущей в Москве особы». — Они, кажись, друг от друга стали воротить рыло…»
Пес опять бежал вровень с машиной, поглядывал
на шофера, опять коротко лаянул — и опять стремглав бросился вперед. Нинка схватила
руку Марка.
— Ну вот, братец, сразу и видать, что, окромя чернильницы да Авдотьи Кузьминишны, ты ни к одному женскому предмету и не прикасался. Какой в таких делах переводчик? Как же это я
на гармонии через чужие
руки играть буду… Проваливай к
псам… Житья от вас царю нету. Ступай
на конский завод, там и распоряжайся, — а я когда хочу,
на ком хочу и сам обженюсь…
— Дети! — восклицает он своим. — Видите знамена
на этой содомской горе? Они наши родные;
на них лики святых заступников наших у престола Божия; им молились наши старики, дети, жены, отпущая нас в поход. Попустим ли
псам ругаться над ними? Умрем под святыми хоругвями или вырвем их из поганых
рук, вынесем
на святую Русь и поставим вместо свечи во храме Божием.
— Вот то-то и оно, что наслышан всяк
на Руси о тебе, рыжий
пес, да небось, легонько тебя поучу я, чтобы не залезала ворона в высокие хоромы; не оскверню я
рук своих убийством гада смердящего, авось царя-батюшку просветит Господь Бог и придумает он тебе казнь лютую по делам твоим душегубственным…
Это помирило все недоумения моего отца, который все-таки не ожидал такого обширного доброжелательства со стороны владыки и, не зная, что ему
на это ответить, вдруг бросился ему
на перси, а той простер свои богоучрежденные
руки, и они обнялись и смешали друг с другом свои радостные слезы, а я же, злосчастный, о котором всё условили, прокрался тихо из дверей и, изшед в сени, спрятался в темном угле и, обняв любимого
пса Горилку, целовал его в морду, а сам плакался горько.