Неточные совпадения
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью
крик и звон стакана,
Как
на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах,
с собачьей мордой,
Другой
с петушьей головой,
Здесь ведьма
с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла
с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
Против Самгина лежал вверх лицом, закрыв глаза, длинноногий человек,
с рыжей, остренькой бородкой, лежал сунув руки под затылок себе.
Крик Пыльникова разбудил его, он сбросил ноги
на пол, сел и, посмотрев испуганно голубыми глазами в лицо Самгина, торопливо вышел в коридор, точно спешил
на помощь кому-то.
Вдруг… слабый
крик… невнятный стон
Как бы из замка слышит он.
То был ли сон воображенья,
Иль плач совы, иль зверя вой,
Иль пытки стон, иль звук иной —
Но только своего волненья
Преодолеть не мог старик
И
на протяжный слабый
крикДругим ответствовал — тем
криком,
Которым он в веселье диком
Поля сраженья оглашал,
Когда
с Забелой,
с Гамалеем,
И —
с ним… и
с этим Кочубеем
Он в бранном пламени скакал.
Она двумя пальцами взяла за голову рыбу, а когда та стала хлестать хвостом взад и вперед, она
с криком: «Ай, ай!» — выронила ее
на пол и побежала по коридору.
Дело пошло в сенат. Сенат решил, к общему удивлению, довольно близко к здравому смыслу. Наломанный камень оставить помещику, считая ему его в вознаграждение за помятые
поля. Деньги, истраченные казной
на ломку и работу, до ста тысяч ассигнациями, взыскать
с подписавших контракт о работах. Подписавшиеся были: князь Голицын, Филарет и Кушников. Разумеется —
крик, шум. Дело довели до государя.
А в зале, где разместили
на ночь подростков, они повскакали
с разостланных
на полу пуховиков и в одних рубашках,
с криком и хохотом, перебегают из конца в конец по неровной поверхности, образуемой подушками и перинами,
на каждом шагу спотыкаясь и падая. При этом происходит словесная перестрелка, настолько нецеломудренная, что девушки, стоящие у рукомойников, беспрестанно покрикивают...
С криком оторвавши от себя, кинула ее
на пол; опять крадется страшная кошка.
Последний сидел в своей комнате, не показываясь
на крики сердитой бабы, а
на следующее утро опять появился
на подоконнике
с таинственным предметом под
полой. Нам он объяснил во время одевания, что Петрик — скверный, скверный, скверный мальчишка. И мать у него подлая баба… И что она дура, а он, Уляницкий, «достанет себе другого мальчика, еще лучше». Он сердился, повторял слова, и его козлиная бородка вздрагивала очень выразительно.
Когда же у самого их жилища раздается выстрел — поднимается все летучее население болота и окружает охотника, наполняя воздух различным
криком и писком своих голосов и шумом своих
полетов; только одни самки или самцы, сидящие
на яйцах, не слетают
с них до тех пор, пока опасность не дойдет до крайности.
Хотя все кулики и кулички без исключения бегают очень проворно, но черныш бегун самый бойкий, кроме зуйка, или перевозчика; при взлете
с места и в продолжение быстрого своего
полета он издает звонкий и приятный
крик, похожий
на слоги тилли, тилли.
Но лишь только он услышал ее
крик, безумная ярость сверкнула в глазах его. Он схватил медальон,
с силою бросил его
на пол и
с бешенством начал топтать ногою.
Лодка выехала в тихую, тайную водяную прогалинку. Кругом тесно обступил ее круглой зеленой стеной высокий и неподвижный камыш. Лодка была точно отрезана, укрыта от всего мира. Над ней
с криком носились чайки, иногда так близко, почти касаясь крыльями Ромашова, что он чувствовал дуновение от их сильного
полета. Должно быть, здесь, где-нибудь в чаще тростника, у них были гнезда. Назанский лег
на корму навзничь и долго глядел вверх
на небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались в розовый цвет.
В хорошую погоду они рано утром являлись против нашего дома, за оврагом, усеяв голое
поле, точно белые грибы, и начинали сложную, интересную игру: ловкие, сильные, в белых рубахах, они весело бегали по
полю с ружьями в руках, исчезали в овраге и вдруг, по зову трубы, снова высыпавшись
на поле,
с криками «ура», под зловещий бой барабанов, бежали прямо
на наш дом, ощетинившись штыками, и казалось, что сейчас они сковырнут
с земли, размечут наш дом, как стог сена.
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города
поле, названное именем древнего бога — Ярило.
На этом
поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под гору,
с криками,
с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
С Рождества вплоть до Великого поста Давидов лежал
на полатях, затяжно кашляя, плевал вниз шматками пахучей крови, не попадая в ушат
с помоями, кровь шлепалась
на пол; по ночам он будил людей бредовыми
криками.
И не стало жизни нам богатой,
Редко в
поле выходил оратай,
Вороны над пашнями кружились,
На убитых
с криками садились,
Да слетались галки
на беседу,
Собираясь стаями к обеду…
Вот Стрибожьи вылетели внуки —
Зашумели ветры у реки,
И взметнули вражеские луки
Тучу стрел
на русские полки.
Стоном стонет мать-земля сырая,
Мутно реки быстрые текут,
Пыль несется,
поле покрывая.
Стяги плещут: половцы идут!
С Дона,
с моря
с криками и
с воем
Валит враг, но, полон ратных сил,
Русский стан сомкнулся перед боем
Щит к щиту — и степь загородил.
Вихрь ужаса охватил людей,
с криком и воплями все бросились к выходу, многие упали без чувств
на кафли
пола, многие плакали, как дети, а Серафина стояла
с топором в руке над беднягой Донато и бесчувственной дочерью своей, как Немезида деревни, богиня правосудия людей
с прямою душой.
Но Суламифь уже спрыгнула
с ложа, одним движением метнулась навстречу темной фигуре человека
с блестящим мечом в руке. И тотчас же, пораженная насквозь коротким, быстрым ударом, она со слабым, точно удивленным
криком упала
на пол.
Не успела она проговорить свое обещанье, как дети, слушавшие сначала очень внимательно, бросились со всех ног осаждать ее; кто цеплялся за ее платье, кто усиливался влезть
на ее колена, кто успел обхватить ее шею и осыпал лицо поцелуями; осада сопровождалась такими шумными овациями, такими
криками радости, что мисс Бликс вошла в одну дверь, в другую вбежала молодая швейцарка, приглашенная в дом как учительница музыки для старшей дочери; за ними показалась кормилица, державшая новорожденного, укутанного в одеяло
с ниспадавшими до
полу кружевными обшивками.
После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для елки. Это была увлекательная и шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными
криками, даже
криками ужаса, точно этот цветок падал
с неба; папаша тоже восхищался и изредка бросал ножницы
на пол, сердясь
на них за то, что они тупы. Мамаша вбегала в детскую
с очень озабоченным лицом и спрашивала...
Солнце уже зашло за макушки березовой аллеи, пыль укладывалась в
поле, даль виднелась явственнее и светлее в боковом освещении, тучи совсем разошлись, па гумне из-за деревьев видны были три новые крыши скирд, и мужики сошли
с них; телеги
с громкими
криками проскакали, видно, в последний раз; бабы
с граблями
на плечах и свяслами
на кушаках
с громкою песнью прошли домой, а Сергей Михайлыч все не приезжал, несмотря
на то, что я давно видела, как он съехал под гору.
Так иногда перед зимою,
Туманной, утренней порою,
Когда подъемлется
с полейСтаница поздних журавлей
И
с криком вдаль
на юг несется,
Пронзенный гибельным свинцом
Один печально остается,
Повиснув раненым крылом.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в гнилой, щелявый
пол. Руки он сложил
на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему
крикам. Все шумнее накатывалась
на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова
с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
А весною, когда отец и мать, поднявшись
с рассветом, уходят в далекое
поле на работу и оставляют его одного-одинехонького вместе
с хилою и дряхлою старушонкой-бабушкой, столько же нуждающейся в присмотре, сколько и трехлетние внучата ее, — о! тогда, выскочив из избы, несется он
с воплем и
криком вслед за ними, мчится во всю прыть маленьких своих ножек по взбороненной пашне, по жесткому, колючему валежнику; рубашонка его разрывается
на части о пни и кустарники, а он бежит, бежит, чтоб прижаться скорее к матери… и вот сбивается запыхавшийся, усталый ребенок
с дороги; он со страхом озирается кругом: всюду темень лесная, все глухо, дико; а вот уже и ночь скоро застигнет его… он мечется во все стороны и все далее и далее уходит в чащу бора, где бог весть что
с ним будет…
Если бы не вороны, которые, предвещая дождь или снежную погоду,
с криком носились над прудом и
полем, и если бы не стук в плотницком сарае, то этот мирок, о котором теперь так много шумят, казался бы похожим
на Мертвое озеро — так всё здесь тихо, неподвижно, безжизненно, скучно!
Вдруг в той стороне, где стоял хорошенький прапорщик со взводом, послышалось недружное и негромкое ура. Оглянувшись
на этот
крик, я увидел человек тридцать солдат, которые
с ружьями в руках и мешками
на плечах насилу-насилу бежали по вспаханному
полю. Они спотыкались, но всё подвигались вперед и кричали. Впереди их, выхватив шашку, скакал молодой прапорщик.
В тоске и горе, я
с криком повалилась
на пол, изо всех сил колотя ногами и кулаками.
Вдруг пронзительным, резким голосом взвизгнула Варенька. Пена
на ее губах показалась.
С криками: «Накатил, накатил!» — в страшных судорогах грохнулась она
на пол.
Насилу выбрались рыбники. Но не отъехали они от трактира и ста саженей, как вдруг смолкли шумные клики. Тихо… Ярманка дремлет. Лишь издали от тех мест, где театры, трактиры и разные увеселительные заведения, доносятся глухие, нестройные звуки, или вдруг откуда-нибудь раздастся пьяный
крик: «Караул!..» А ближе только и слышнá тоскливая песня караульщика-татарина, что всю ночь напролет просидит
на полу галереи возле хозяйской лавки
с длинной дубиной в руках.
Старая инспектриса смолкает
на полуслове. Развернутая газета выскальзывает y неё из рук и
с тихим шелестом падает
на пол. Отчаянный, душу раздирающий
крик проносится в ту же минуту по огромной столовой, и Милица Петрович, лишившись чувств, падает
на руки подоспевших к ней подруг.
Горькие слезы хлынули из глаз девочки. Она бросилась
на пол с громким рыданием, звала маму, няню, Павлика, как будто они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался
на её
крики. Тогда Тася вскочила
на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло...
Каморка осветилась. Тася увидела заплесневевшие от сырости стены и крошечную клетушку
с земляным
полом, и в тот же миг новый
крик ужаса сорвался
с губ девочки. Прямо перед ней
на аршин от
пола поднялась, извиваясь, большая пестрая змея.
Екатерина Ивановна (подвигаясь). Я иду, я иду… Господи, я иду… (Останавливается перед окном, смотрит — и, вскинув кверху руки,
с неясным
криком или плачем опускается
на пол. Лежит неподвижно, лицом к
полу, как внезапно застигнутая пулей и смертью.)
Подгорин взошел по лестнице
на площадку и сел. Тотчас за забором была межевая канава
с валом, а дальше было
поле, широкое, залитое лунным светом. Подгорин знал, что как раз прямо, верстах в трех от усадьбы, был лес, и теперь ему казалось, что он видит вдали темную полосу. Кричали перепела и дергачи; и изредка со стороны леса доносился
крик кукушки, которая тоже не спала.
Кузьма Терентьев бросился
на Фимку, приподнял ее одной рукой за шиворот, а другой стал срывать
с нее одежду. Обнажив ее совершенно, он снова бросил ее
на пол, схватил самый толстый кнут и стал хлестать ее им по чем попало,
с каким-то безумным остервенением. Страшные вопли огласили погребицу. Но в этих воплях слышен был лишь бессвязный
крик, ни просьбы о пощаде, ни даже о жалости не было в них.
Татьяна Петровна
с глухим
криком, без чувств упала
на пол. Он холодно посмотрел
на нее.
Разъяренный, забыв, что он во дворце, кабинет-министр замахнулся
на шута тростью… удар был силен и пришел в шутовскую харю.
С ужасным
криком растянулся Педрилло; кровь
полила из носу струею.
Когда после холостого ужина он,
с доброю и сладкою улыбкой, сдаваясь
на просьбы веселой компании, поднимался, чтоб ехать
с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные
крики.
На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n’a pas de sexe», [Он прелестен, он не имеет
пола,] говорили про него.
Был отчаянный стук,
крик, трусливые угрозы застрелить сквозь дверь; и когда, почти сбивая
с ног полуголую Любу, ворвались дружной лавой в маленькую комнату и наполнили ее сапогами, шинелями, ружьями, то увидели: он сидел
на кровати в одной рубашке, спустив
на пол голые, волосатые ноги, сидел и молчал.