Неточные совпадения
— Да вот посмотрите
на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю.
Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая
на поле, — сердце радуется.
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым
хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты,
поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом
на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
Чичиков, со своей стороны, был очень рад, что поселился
на время у такого мирного и смирного
хозяина. Цыганская жизнь ему надоела. Приотдохнуть, хотя
на месяц, в прекрасной деревне, в виду
полей и начинавшейся весны, полезно было даже и в геморроидальном отношении. Трудно было найти лучший уголок для отдохновения. Весна убрала его красотой несказанной. Что яркости в зелени! Что свежести в воздухе! Что птичьего крику в садах! Рай, радость и ликованье всего! Деревня звучала и пела, как будто новорожденная.
Я вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи.
Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под
полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее.
На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.
Савельич решился убраться
на печь;
хозяин лег
на полу.
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее
хозяином самому себе. Царила в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков
на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских
полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа в своем праве жить так, как он живет.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились
на полу; а всех было человек двадцать.
Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел
на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали
на солнце и накалились.
Теперь это не так: попробуйте уехать без ужина, тихонько, так
хозяева на крыльце за
полу поймают.
Тут лежали в куче
на полу и
на диванах наши вещи, а
хозяев не было.
«Или они под паром, эти
поля, — думал я, глядя
на пустые, большие пространства, — здешняя почва так же ли нуждается в отдыхе, как и наши северные нивы, или это нерадение, лень?» Некого было спросить; с нами ехал К. И. Лосев, хороший агроном и практический
хозяин, много лет заведывавший большим имением в России, но знания его останавливались
на пшенице, клевере и далее не шли.
— «Нет, не поймаешь, хотя их тут много прячется по ночам, — сказал
хозяин с досадой, грозя
на поля и огороды, — они, с закатом солнечным, выползают из своих нор и делают беспорядки».
Вся эта публика, буквально спустя рукава, однако ж с любопытством, смотрела
на пришельцев, которые силою ворвались в их пределы и мало того, что сами свободно разгуливают среди их
полей, да еще наставили столбов с надписями, которыми запрещается тут разъезжать
хозяевам.
К удивлению моему, здешние крестьяне недовольны приисками: все стало дороже: пуд сена теперь стоит двадцать пять, а иногда и пятьдесят, хлеб — девяносто коп. — и так все. Якутам лучше: они здесь природные
хозяева, нанимаются в рабочие и выгодно сбывают
на прииски хлеб; притом у них есть много лугов и
полей, а у русских нет.
Но почему же я не могу предположить, например, хоть такое обстоятельство, что старик Федор Павлович, запершись дома, в нетерпеливом истерическом ожидании своей возлюбленной вдруг вздумал бы, от нечего делать, вынуть пакет и его распечатать: „Что, дескать, пакет, еще, пожалуй, и не поверит, а как тридцать-то радужных в одной пачке ей покажу, небось сильнее подействует, потекут слюнки“, — и вот он разрывает конверт, вынимает деньги, а конверт бросает
на пол властной рукой
хозяина и уж, конечно, не боясь никакой улики.
Если пакет лежал
на полу как улика, что в нем были деньги, то почему я не могу утверждать обратное, а именно, что пакет валялся
на полу именно потому, что в нем уже не было денег, взятых из него предварительно самим
хозяином?
Какие они им подносят перспективные виды собственных комнат с щеткой
на правом плане, грядкой сору
на вылощенном
полу, желтым самоваром
на столе возле окна и самим
хозяином, в халате и ермолке, с ярким бликом света
на щеке!
Но зато, как только выпадет первый вёдреный день, работа закипает не
на шутку. Разворачиваются почерневшие валы и копны; просушиваются намокшие снопы ржи. Ни пощады, ни льготы — никому. Ежели и двойную работу мужик сработал, все-таки, покуда не зашло солнышко, барин с
поля не спустит. Одну работу кончил — марш
на другую!
На то он и образцовый
хозяин, чтоб про него говорили...
Его тащил
на цепи дед-вожатый с бородой из льна, и медведь, гремя цепью, показывал, как ребята горох в
поле воруют, как
хозяин пляшет и как барин водку пьет и пьяный буянит.
— Нахлынули в темную ночь солдаты — тишина и мрак во всем доме. Входят в первую квартиру — темнота, зловоние и беспорядок,
на полах рогожи, солома, тряпки, поленья. Во всей квартире оказалось двое:
хозяин да его сын-мальчишка.
А какие там типы были! Я знал одного из них. Он брал у
хозяина отпуск и уходил
на Масленицу и Пасху в балаганы
на Девичьем
поле в деды-зазывалы. Ему было под сорок, жил он с мальчиков у одного
хозяина. Звали его Ефим Макариевич. Не Макарыч, а из почтения — Макариевич.
Прошло после свадьбы не больше месяца, как по городу разнеслась страшная весть. Нагибин скоропостижно умер. Было это вскоре после обеда. Он поел какой-то ухи из соленой рыбы и умер. Когда кухарка вошла в комнату, он лежал
на полу уже похолодевший. Догадкам и предположениям не было конца. Всего удивительнее было то, что после миллионера не нашли никаких денег. Имущество было в полной сохранности, замки все целы, а кухарка показывала только одно, что
хозяин ел за час до смерти уху.
В дверную щель с ужасом смотрела старая няня. Она оторопела совсем, когда гости пошли в детскую. Тарас-то Семеныч рехнулся, видно,
на старости лет.
Хозяин растерялся не меньше старухи и только застегивал и расстегивал
полу своего старомодного сюртука.
Хозяев и домочадцев я заставал дома; все ничего не делали, хотя никакого праздника не было, и, казалось бы, в горячую августовскую пору все, от мала до велика, могли бы найти себе работу в
поле или
на Тыми, где уже шла периодическая рыба.
Допустим, что
хозяева со своими женами и детьми, как ирландцы, питаются одним картофелем и что им хватает его
на круглый год; но что едят те 241 поселенцев и 358 каторжных обоего
пола, которые проживают в избах в качестве сожителей, сожительниц, жильцов и работников?
При мне каторжных-хозяев обоего
пола, сидевших
на участках, было 424; каторжных обоего
пола, проживавших в колонии в качестве жен, сожителей, сожительниц, работников, жильцов и проч., записано мною 908.
Первое и важнейшее правило, чтоб у собаки был один
хозяин и никто другой не заставлял ее повторять те уроки, которые она учит, а потому весьма недурно, если первый и даже второй год уже настоящей охоты она будет запираема или привязываема
на цепочке или веревочке немедленно по возвращении с
поля да и во все свободное время от охоты; впоследствии это сделается ненужным.
Карачунский повел его прямо в столовую. Родион Потапыч ступал своими большими сапогами по налощенному
полу с такой осторожностью, точно боялся что-то пролить. Столовая была обставлена с настоящим шиком: стены под дуб, дубовый массивный буфет с резными украшениями, дубовая мебель, поставец и т. д. Чай разливал сам
хозяин. Зыков присел
на кончик стула и весь вытянулся.
Лихонин прочитал также о том, что заведение не должно располагаться ближе чем
на сто шагов от церквей, учебных заведений и судебных зданий, что содержать дом терпимости могут только лица женского
пола, что селиться при хозяйке могут только ее родственники и то исключительно женского
пола и не старше семи лет и что как девушки, так и
хозяева дома и прислуга должны в отношениях между собою и также с гостями соблюдать вежливость, тишину, учтивость и благопристойность, отнюдь не позволяя себе пьянства, ругательства и драки.
— А ведь хозяин-то не больно бы, кажись, рачительный, — подхватила Анна Гавриловна, показав головой
на барина (она каждый обед обыкновенно стояла у Еспера Иваныча за стулом и не столько для услужения, сколько для разговоров), — нынче все лето два раза в
поле был!
Выйдя
на двор, гостьи и молодой
хозяин сначала направились в яровое
поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо, желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!
На подъезде картинно лежали два датских дога;
на звонок из передней, как вспугнутый вальдшнеп, оторопело выбегал в серой официальной куртке дежурный лесообъездчик;
на лестнице тянулся мягкий ковер; кабинет
хозяина был убран
на охотничий манер, с целым арсеналом оружия, с лосиными и оленьими рогами, с чучелами соколов и громадной медвежьей шкурой
на полу.
Эта комедия продолжалась около часа, и когда уж всем надоело забавляться, посреди самых красноречивых объяснений Крутицына вдруг раздался голос
хозяина:"Ну, будет, Акулька! марш в девичью!"Заверяю вас, что
на наших глазах Крутицын поглупел
на пол-аршина…
И полеводство свое он расположил с расчетом. Когда у крестьян земля под паром, у него, через дорогу, овес посеян. Видит скотина —
на пару ей взять нечего, а тут же, чуть не под самым рылом, целое море зелени. Нет-нет, да и забредет в господские овсы, а ее оттуда кнутьями, да с
хозяина — штраф. Потравила скотина
на гривенник, а штрафу — рубль."Хоть все
поле стравите — мне же лучше! — ухмыляется Конон Лукич, — ни градобитиев бояться не нужно, ни бабам за жнитво платить!"
Поля удобрены ("вон
на ту десятину гуано положили"), клевер в обоих
полях вскочил густо; стадо большое, больше ста голов (хороший
хозяин не менее 1 1/3 штуки
на десятину пашни держит); коровы сытые, породистые; скотный двор содержится опрятно, каждая корова имеет свой кондуитный список: чуть начала давать молока меньше — сейчас соберут совет и начинают добиваться, каким образом и отчего.
— И котлетку, и кофею, и вина прикажите еще прибавить, я проголодался, — отвечал Петр Степанович, с спокойным вниманием рассматривая костюм
хозяина. Господин Кармазинов был в какой-то домашней куцавеечке
на вате, вроде как бы жакеточки, с перламутровыми пуговками, но слишком уж коротенькой, что вовсе и не шло к его довольно сытенькому брюшку и к плотно округленным частям начала его ног; но вкусы бывают различны.
На коленях его был развернут до
полу шерстяной клетчатый плед, хотя в комнате было тепло.
Хозяин очень заботился, чтобы я хорошо заработал его пять рублей. Если в лавке перестилали
пол — я должен был выбрать со всей ее площади землю
на аршин в глубину; босяки брали за эту работу рубль, я не получал ничего, но, занятый этой работой, я не успевал следить за плотниками, а они отвинчивали дверные замки, ручки, воровали разную мелочь.
По утрам кухарка, женщина больная и сердитая, будила меня
на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье
хозяев, приказчика, Саши, ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда. Придя в магазин, подметал
пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар, ходил домой за обедом; мою должность у двери в это время исполнял Саша и, находя, что это унижает его достоинство, ругал меня...
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но, посмотрев картинки, складывали
на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали под кровать, где уже лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл
пол в спальне, под эти книги подтекала грязная вода.
Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
Наверное, я и убежал бы куда-то, но
на Пасхальной неделе, когда часть мастеров уехала домой, в свои села, а оставшиеся пьянствовали, — гуляя в солнечный день по
полю над Окой, я встретил моего
хозяина, племянника бабушки.
Кто-то могучей рукой швырнул меня к порогу, в угол. Непамятно, как ушли монахи, унося икону, но очень помню:
хозяева, окружив меня, сидевшего
на полу, с великим страхом и заботою рассуждали — что же теперь будет со мной?
Первый месяц жизни постоялки прошёл незаметно быстро, полный новых маленьких забот: Шакир уговорил
хозяина переложить
на чердаке печь, перестлать рассохшийся
пол, сделать ещё целую кучу маленьких поправок, —
хозяин морщился и жаловался...
На другой день она снова явилась, а за нею, точно
на верёвке, опустив голову, согнувшись, шёл чахоточный певчий. Смуглая кожа его лица, перерезанная уродливым глубоким шрамом, дрожала, губы искривились, тёмные, слепо прикрытые глаза бегали по комнате, минуя
хозяина, он встал, не доходя до окна, как межевой столб в
поле, и завертел фуражку в руках так быстро, что нельзя было разобрать ни цвета, ни формы её.
На другой день Сухобаев явился затянутый ещё более туго и парадно в чёрный сюртук, размахнул
полы, крепко сел
на стуле и, устремив глаза в лицо
хозяина, попросил...
Хозяин любил похвастаться внутренним устройством своей мельницы и принялся подробно показывать всё невестке; он любовался ее совершенным неведением, ее любопытством, а иногда и страхом, когда он вдруг пускал сильную воду
на все четыре постава, когда снасти начинали пошевеливаться, покачиваться и постукивать, а жернова быстро вертеться, петь и гудеть, когда в хлебной пыли начинал трястись и вздрагивать
пол под ногами и весь мельничный амбар.
Любо было глядеть
хозяину на такое
поле!
Ванюша, между тем, успевший уладить свое хозяйство и даже обрившийся у ротного цирюльника и выпустивший панталоны из сапог в знак того, что рота стоит
на просторных квартирах, находился в самом хорошем расположении духа. Он внимательно, но недоброжелательно посмотрел
на Ерошку, как
на дикого невиданного зверя, покачал головой
на запачканный им
пол и, взяв из-под лавки две пустые бутылки, отправился к
хозяевам.
Сам
хозяин лежал
на полу у себя в горнице и тяжело храпел с налитым опухшим лицом, раскинув руки с напружившимися жилами.
Никогда и ни с кем Юрий не расставался с таким удовольствием: он согласился бы лучше снова провесть ночь в открытом
поле, чем вторично переночевать под кровлею дома, в котором, казалось ему, и самый воздух был напитан изменою и предательством. Раскланявшись с
хозяином, он проворно вскочил
на своего коня и, не оглядываясь, поскакал вон из селения.
— Что за потеха! Эх,
хозяин! не арканил ты
на всем скаку лихого коня, не смучивал его в чистом
поле, не приводил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи удалых казаков!.. Что за конь, если
на нем и баба усидит!
И стало тихо.
Хозяин ушёл в свою комнату, оттуда донеслось громкое щёлканье косточек
на счётах. Илья, держась за голову руками, сидел
на полу и с ненавистью смотрел
на приказчика, а он стоял в другом углу лавки и тоже смотрел
на мальчика нехорошими глазами.