Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да
как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то и
на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь…
черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто
как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет
на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая
черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот…
Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Идем домой понурые…
Два старика кряжистые
Смеются… Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись: мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж!
черти сивые,
Вперед не доведется вам
Смеяться надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся мы,
Под розгами умрем...
Спустили с возу дедушку.
Солдат был хрупок
на ноги,
Высок и тощ до крайности;
На нем сюртук с медалями
Висел,
как на шесте.
Нельзя сказать, чтоб доброе
Лицо имел, особенно
Когда сводило старого —
Черт чертом! Рот ощерится.
Глаза — что угольки!
Скотинин.
Как! Племяннику перебивать у дяди! Да я его
на первой встрече,
как черта, изломаю. Ну, будь я свиной сын, если я не буду ее мужем или Митрофан уродом.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну,
на дне которой метались
черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из
чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами,
как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Предстояло атаковать
на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними не последовали. И так
как на лицах их,"ради поспешения",
черты были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. А от иронии до крамолы — один шаг.
Поток жизни
как бы прекращает свое естественное течение и образует водоворот, который кружится
на одном месте, брызжет и покрывается мутною накипью, сквозь которую невозможно различить ни ясных типических
черт, ни даже сколько-нибудь обособившихся явлений.
А так
как на их языке неведомая сила носила название чертовщины, то и стали думать, что тут не совсем чисто и что, следовательно, участие
черта в этом деле не может подлежать сомнению.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей,
как Стива,
как они смотрят
на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то
черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
Левин доказывал, что ошибка Вагнера и всех его последователей в том, что музыка хочет переходить в область чужого искусства, что так же ошибается поэзия, когда описывает
черты лиц, что должна делать живопись, и,
как пример такой ошибки, он привел скульптора, который вздумал высекать из мрамора тени поэтических образов, восстающие вокруг фигуры поэта
на пьедестале.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша
черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова
на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права,
как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
Он вспомнил,
как он поцеловал эту руку и
как потом рассматривал сходящиеся
черты на розовой ладони.
Я,
как матрос, рожденный и выросший
на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный
на берег, он скучает и томится,
как ни мани его тенистая роща,
как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там
на бледной
черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
— А вот слушайте: Грушницкий
на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина
на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет
на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет
как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, —
на шести шагах их поставлю,
черт возьми! Согласны ли, господа?
Лица у них были полные и круглые,
на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они
на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни
на манер «
черт меня побери»,
как говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а
черты лица больше закругленные и крепкие.
— Ну, брат, извини: тебя сам
черт угораздил
на такую штуку. Ха, ха, ха! Попотчевать старика, подсунуть ему мертвых! Ха, ха, ха, ха! Дядя-то, дядя! В
каких дураках дядя! Ха, ха, ха, ха!
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными
чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица,
какое художник взял бы в образец для Мадонны и
какое только редким случаем попадается
на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил
на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
—
Как же так вдруг решился?.. — начал было говорить Василий, озадаченный не
на шутку таким решеньем, и чуть было не прибавил: «И еще замыслил ехать с человеком, которого видишь в первый раз, который, может быть, и дрянь, и
черт знает что!» И, полный недоверия, стал он рассматривать искоса Чичикова и увидел, что он держался необыкновенно прилично, сохраняя все то же приятное наклоненье головы несколько набок и почтительно-приветное выражение в лице, так что никак нельзя было узнать,
какого роду был Чичиков.
А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его,
как наседка цыплят, а влепливает сразу,
как пашпорт
на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом,
какой у тебя нос или губы, — одной
чертой обрисован ты с ног до головы!
А между тем дамы уехали, хорошенькая головка с тоненькими
чертами лица и тоненьким станом скрылась,
как что-то похожее
на виденье, и опять осталась дорога, бричка, тройка знакомых читателю лошадей, Селифан, Чичиков, гладь и пустота окрестных полей.
Черство-мраморное лицо его, без всякой резкой неправильности, не намекало ни
на какое сходство; в суровой соразмерности между собою были
черты его.
— Вот погоди-ка:
на Страшном суде
черти припекут тебя за это железными рогатками! вот посмотришь,
как припекут!
Слишком сильные чувства не отражались в
чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие,
как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания
на то, рад ли или не рад был этому гость.
На это Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо зубов не было, что именно, неизвестно, но, вероятно, смысл был таков: «А побрал бы тебя
черт с твоим почтением!» Но так
как гостеприимство у нас в таком ходу, что и скряга не в силах преступить его законов, то он прибавил тут же несколько внятнее: «Прошу покорнейше садиться!»
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и
как, и сколько нужно говорить,
как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто
черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что,
как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным
на службе?
«Экой
черт! — думал Чичиков, глядя
на него в оба глаза, — загребистая
какая лапа!»
Попробовали было заикнуться о Наполеоне, но и сами были не рады, что попробовали, потому что Ноздрев понес такую околесину, которая не только не имела никакого подобия правды, но даже просто ни
на что не имела подобия, так что чиновники, вздохнувши, все отошли прочь; один только полицеймейстер долго еще слушал, думая, не будет ли, по крайней мере, чего-нибудь далее, но наконец и рукой махнул, сказавши: «
Черт знает что такое!» И все согласились в том, что
как с быком ни биться, а все молока от него не добиться.
Ноздрев был очень рассержен за то, что потревожили его уединение; прежде всего он отправил квартального к
черту, но, когда прочитал в записке городничего, что может случиться пожива, потому что
на вечер ожидают какого-то новичка, смягчился в ту же минуту, запер комнату наскоро ключом, оделся
как попало и отправился к ним.
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова, показав во всех
чертах лица своего и в сжатых губах такое глубокое выражение,
какого, может быть, и не видано было
на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела.
Скажи: которая Татьяна?» —
«Да та, которая грустна
И молчалива,
как Светлана,
Вошла и села у окна». —
«Неужто ты влюблен в меньшую?» —
«А что?» — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был,
как ты, поэт.
В
чертах у Ольги жизни нет,
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
Владимир сухо отвечал
И после во весь путь молчал.
«Ужели, — думает Евгений, —
Ужель она? Но точно… Нет…
Как! из глуши степных селений…»
И неотвязчивый лорнет
Он обращает поминутно
На ту, чей вид напомнил смутно
Ему забытые
черты.
«Скажи мне, князь, не знаешь ты,
Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?»
Князь
на Онегина глядит.
«Ага! давно ж ты не был в свете.
Постой, тебя представлю я». —
«Да кто ж она?» — «Жена моя».
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его
черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены
на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще
на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. —
Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют
на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то
черт знает что. То такое, что только поплевать
на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
Остановился сыноубийца и глядел долго
на бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови,
как траурный бархат, оттеняли его побледневшие
черты.
Перенимают
черт знает
какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает,
как продают бездушную тварь
на торговом рынке.
— О,
на самой простейшей-с! — и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо посмотрел
на него, прищурившись и
как бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть, только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По крайней мере, что-то такое было. Раскольников побожился бы, что он ему подмигнул,
черт знает для чего.
Он рассказал до последней
черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который оказался у убитой старухи в руках; рассказал подробно о том,
как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том,
как приходил и стучался Кох, а за ним студент, передав все, что они между собой говорили;
как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки;
как он спрятался в пустой квартире, пришел домой, и в заключение указал камень во дворе,
на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены были вещи и кошелек.
Ему вдруг почему-то вспомнилось,
как давеча, за час до исполнения замысла над Дунечкой, он рекомендовал Раскольникову поручить ее охранению Разумихина. «В самом деле, я, пожалуй, пуще для своего собственного задора тогда это говорил,
как и угадал Раскольников. А шельма, однако ж, этот Раскольников! Много
на себе перетащил. Большою шельмой может быть со временем, когда вздор повыскочит, а теперь слишком уж жить ему хочется! Насчет этого пункта этот народ — подлецы. Ну да
черт с ним,
как хочет, мне что».
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да
черт с ним! Я ведь
на что злюсь-то, понимаешь ты это?
На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут, в одном этом деле, целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать,
как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина дела в том,
как с фактами обращаться умеешь!
— А чего такого?
На здоровье! Куда спешить?
На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к
черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А
как, брат, себя чувствуешь?
— Довольно верное замечание, — ответил тот, — в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти
как помешанные, с маленькою только разницей, что «больные» несколько больше нашего помешаны, потому тут необходимо различать
черту. А гармонического человека, это правда, совсем почти нет;
на десятки, а может, и
на многие сотни тысяч по одному встречается, да и то в довольно слабых экземплярах…
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не было ни
на минуту, даже в то еще время,
как он читал письмо. Главнейшая суть дела была решена в его голове, и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив, и к
черту господина Лужина!»
Позвано несколько человек —
черт знает что такое! — продолжал Петр Петрович, расспрашивая и наводя
на этот разговор
как бы с какою-то целию.
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе!
Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им иль не скажу? Э…
черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и
на это. Фу,
какие глупости в голову приходят…»
Он никогда не говорил с ними о боге и о вере, но они хотели убить его
как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было
на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна
черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя стать между ним и убийцей — не то пролилась бы кровь.
«А
черт возьми это все! — подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. — Ну началось, так и началось,
черт с ней и с новою жизнию!
Как это, господи, глупо!.. А сколько я налгал и наподличал сегодня!
Как мерзко лебезил и заигрывал давеча с сквернейшим Ильей Петровичем! А впрочем, вздор и это! Наплевать мне
на них
на всех, да и
на то, что я лебезил и заигрывал! Совсем не то! Совсем не то!..»
У нее была несчастная
черта, решительно всем рассказывать все наши семейные тайны и всем беспрерывно
на меня жаловаться;
как же было пропустить такого нового и прекрасного друга?
— То есть не в сумасшедшие. Я, брат, кажется, слишком тебе разболтался… Поразило, видишь ли, его давеча то, что тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует; зная все обстоятельства… и
как это тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось… Я, брат, пьян немного, только
черт его знает, у него какая-то есть своя идея… Я тебе говорю:
на душевных болезнях помешался. А только ты плюнь…