Неточные совпадения
Что предположение о конституциях представляло не более
как слух, лишенный твердого основания, — это доказывается, во-первых, новейшими исследованиями по сему
предмету, а во-вторых, тем, что
на место Негодяева градоначальником был назначен «черкашенин» Микаладзе, который о конституциях едва ли имел понятие более ясное, нежели Негодяев.
В оставленном им сочинении"О благовидной господ градоначальников наружности"(см. далее, в оправдательных документах) он довольно подробно изложил свои взгляды
на этот
предмет, но,
как кажется, не вполне искренно связал свои успехи у глуповских дам с какими-то политическими и дипломатическими целями.
Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так
как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены
на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски,
на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили
предметом самых разнообразных устных легенд.
Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И, несмотря
на то, что ни наука, ни искусство, ни политика собственно не интересовали его, он твердо держался тех взглядов
на все эти
предметы,
каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его
предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело
на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою,
как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
Сначала, когда говорилось о влиянии, которое имеет один народ
на другой, Левину невольно приходило в голову то, что он имел сказать по этому
предмету; но мысли эти, прежде для него очень важные,
как бы во сне мелькали в его голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса.
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том,
как бы хорошо было жить с другом
на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня
на здании.] что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай
на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных
предметах.
Цитует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает
на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот
как было, так вот
какой народ нужно разуметь, так вот с
какой точки нужно смотреть
на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
И нагадит так,
как простой коллежский регистратор, а вовсе не так,
как человек со звездой
на груди, разговаривающий о
предметах, вызывающих
на размышление, так что стоишь только да дивишься, пожимая плечами, да и ничего более.
Собакевич все слушал, наклонивши голову, — и что, однако же, при всей справедливости этой меры она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их взносить подати так,
как бы за живой
предмет, и что он, чувствуя уважение личное к нему, готов бы даже отчасти принять
на себя эту действительно тяжелую обязанность.
Есть лица, которые существуют
на свете не
как предмет, а
как посторонние крапинки или пятнышки
на предмете.
Я и в университете был, и слушал лекции по всем частям, а искусству и порядку жить не только не выучился, а еще
как бы больше выучился искусству побольше издерживать деньги
на всякие новые утонченности да комфорты, больше познакомился с такими
предметами,
на которые нужны деньги.
Свой слог
на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял
предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
И привлекательным лицом.
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.
Горе так сильно подействовало
на нее, что она не находила нужным скрывать, что может заниматься посторонними
предметами; она даже и не поняла бы,
как может прийти такая мысль.
Я забывал, что мертвое тело, которое лежало предо мною и
на которое я бессмысленно смотрел,
как на предмет, не имеющий ничего общего с моими воспоминаниями, была она.
— Ах, ma bonne tante, — кинув быстрый взгляд
на папа, добреньким голоском отвечала княгиня, — я знаю,
какого вы мнения
на этот счет; но позвольте мне в этом одном с вами не согласиться: сколько я ни думала, сколько ни читала, ни советовалась об этом
предмете, все-таки опыт привел меня к тому, что я убедилась в необходимости действовать
на детей страхом.
Я решительно не помню,
каким образом вошла мне в голову такая странная для ребенка мысль, но помню, что она мне очень нравилась и что
на все вопросы об этом
предмете я отвечал, что непременно поднесу бабушке подарок, но никому не скажу, в чем он будет состоять.
Это произошло так. В одно из его редких возвращений домой он не увидел,
как всегда еще издали,
на пороге дома свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее у детской кроватки — нового
предмета в маленьком доме Лонгрена — стояла взволнованная соседка.
Он рассказал до последней черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который оказался у убитой старухи в руках; рассказал подробно о том,
как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных
предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том,
как приходил и стучался Кох, а за ним студент, передав все, что они между собой говорили;
как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки;
как он спрятался в пустой квартире, пришел домой, и в заключение указал камень во дворе,
на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены были вещи и кошелек.
Выглядывая скамейку, он заметил впереди себя, шагах в двадцати, идущую женщину, но сначала не остановил
на ней никакого внимания,
как и
на всех мелькавших до сих пор перед ним
предметах.
«Так, верно, те, которых ведут
на казнь, прилепливаются мыслями ко всем
предметам, которые им встречаются
на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло,
как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
Говорил он с необыкновенным участием, но сдержанно и как-то усиленно серьезно, совершенно
как двадцатисемилетний доктор
на важной консультации, и ни единым словом не уклонился от
предмета и не обнаружил ни малейшего желания войти в более личные и частные отношения с обеими дамами.
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать…
как вообще… он глядит теперь
на предметы, то есть, поймите меня,
как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда ли он такой раздражительный?
Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет
на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
Он был
как бы сам не свой. Он даже и
на месте не мог устоять одной минуты, ни
на одном
предмете не мог сосредоточить внимания; мысли его перескакивали одна через другую, он заговаривался; руки его слегка дрожали.
Он бросился
на нее с топором: губы ее перекосились так жалобно,
как у очень маленьких детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят
на пугающий их
предмет и собираются закричать.
Он ярко запомнил выражение лица Лизаветы, когда он приближался к ней тогда с топором, а она отходила от него к стене, выставив вперед руку, с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь
как маленькие дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться, смотрят неподвижно и беспокойно
на пугающий их
предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед ручонку, готовятся заплакать.
Катя всегда сжималась под зорким взглядом сестры, а Аркадий,
как оно и следует влюбленному человеку, вблизи своего
предмета уже не мог обращать внимание ни
на что другое; но хорошо ему было с одной Катей.
Во время обедов и ужинов он старался направлять речь
на физику, геологию или химию, так
как все другие
предметы, даже хозяйственные, не говоря уже о политических, могли повести если не к столкновениям, то ко взаимному неудовольствию.
— Не стоит, — тихо сказал Тагильский. — Темнота отлично сближает людей… в некоторых случаях. Правом допрашивать вас я — не облечен. Пришел к вам не
как лицо прокурорского надзора, а
как интеллигент к таковому же, пришел
на предмет консультации по некоему весьма темному делу. Вы можете поверить в это?
— Кухарка тут не поможет, а надобно место собраний переменить, — сказал Дьякон и почему-то посмотрел
на хозяйку из-под ладони,
как смотрят
на предмет отдаленный и неясный.
Вон она, в темном платье, в черном шерстяном платке
на шее, ходит из комнаты в кухню,
как тень, по-прежнему отворяет и затворяет шкафы, шьет, гладит кружева, но тихо, без энергии, говорит будто нехотя, тихим голосом, и не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими с
предмета на предмет глазами, а с сосредоточенным выражением, с затаившимся внутренним смыслом в глазах.
Сам хозяин, однако, смотрел
на убранство своего кабинета так холодно и рассеянно,
как будто спрашивал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От такого холодного воззрения Обломова
на свою собственность, а может быть, и еще от более холодного воззрения
на тот же
предмет слуги его, Захара, вид кабинета, если осмотреть там все повнимательнее, поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью.
Ему живо представилось,
как он объявлен женихом,
как на другой,
на третий день приедут разные дамы и мужчины,
как он вдруг станет
предметом любопытства,
как дадут официальный обед, будут пить его здоровье. Потом… потом, по праву и обязанности жениха, он привезет невесте подарок…
Скажут, может быть, что она совестится показаться неисправной в глазах постороннего человека в таком
предмете,
как хозяйство,
на котором сосредоточивалось ее самолюбие и вся ее деятельность!
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала
на призыв ее воли, и
на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное,
как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все
предметы кажутся в сером цвете.
«Послушай, гетман, для тебя
Я позабыла всё
на свете.
Навек однажды полюбя,
Одно имела я в
предмете:
Твою любовь. Я для нее
Сгубила счастие мое,
Но ни о чем я не жалею…
Ты помнишь: в страшной тишине,
В ту ночь,
как стала я твоею,
Меня любить ты клялся мне.
Зачем же ты меня не любишь...
А Устинья тоже замечательна в своем роде. Она — постоянный
предмет внимания и развлечения гостей. Это была нескладная баба, с таким лицом, которое
как будто чему-нибудь сильно удивилось когда-то, да так
на всю жизнь и осталось с этим удивлением. Но Леонтий и ее не замечал.
Он и знание — не знал, а
как будто видел его у себя в воображении,
как в зеркале, готовым, чувствовал его и этим довольствовался; а узнавать ему было скучно, он отталкивал наскучивший
предмет прочь, отыскивая вокруг нового, живого, поразительного, чтоб в нем самом все играло, билось, трепетало и отзывалось жизнью
на жизнь.
Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по
предметам, ни
на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка,
как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
А
как удержать краски
на предметах, никогда не взглянуть
на них простыми глазами и не увидеть, что зелень не зелена, небо не сине, что Марк не заманчивый герой, а мелкий либерал, Марфенька сахарная куколка, а Вера…»
Она столько вносила перемены с собой, что с ее приходом
как будто падал другой свет
на предметы; простая комната превращалась в какой-то храм, и Вера,
как бы ни запрятывалась в угол, всегда была
на первом плане, точно поставленная
на пьедестал и освещенная огнями или лунным светом.
Его поблагодарили за доставку провизии, и особенно быков и рыбы, и просили доставлять — разумеется, за деньги — вперед русским судам все, что понадобится. Между прочим, ему сказано, что так
как на острове добывается соль, то может случиться, что суда будут заходить за нею, за рисом или другими
предметами: так нельзя ли завести торговлю?
Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям,
как почти и ко всему, невозмутимо-покойно и даже скептически.
Как он сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни
на море, ни
на суше, ни в людях, ни в кораблях. У него была вражда только к одной большой пушке,
как совершенно ненужному в его глазах
предмету, которая стояла в его каюте и отнимала у него много простора и свету.
«Вот
какое различие бывает во взглядах
на один и тот же
предмет!» — подумал я в ту минуту, а через месяц, когда, во время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох
на сбережение в английское адмиралтейство, ужасно роптал, что огня не дают и что покурить нельзя.
Зачем употреблять вам все руки
на возделывание риса? употребите их
на добывание металлов, а рису вам привезут с Зондских островов — и вы будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да рис и тому подобные необходимые
предметы; а
как они будут возить вон этакие часы,
какие вы вчера подарили мне,
на которые у нас глаза разбежались, так ведь японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили прекрасные столовые астрономические часы, где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.
Все люди, с которыми она сходилась, — женщины — старались через нее добыть денег, мужчины, начиная с старого станового и до тюремных надзирателей, — смотрели
на нее
как на предмет удовольствия.
От города до монастыря было не более версты с небольшим. Алеша спешно пошел по пустынной в этот час дороге. Почти уже стала ночь, в тридцати шагах трудно уже было различать
предметы.
На половине дороги приходился перекресток.
На перекрестке, под уединенною ракитой, завиделась какая-то фигура. Только что Алеша вступил
на перекресток,
как фигура сорвалась с места, бросилась
на него и неистовым голосом прокричала...
Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и «всякие необходимые
на первый случай
предметы» из закусок, конфет, монпансье и проч. Но что главное «потребление» уложится и отправится сей же час особо,
как и в тогдашний раз, в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, «разве всего только часом позже Дмитрия Федоровича к месту прибудет».
Стояло и торчало где-то какое-то существо или
предмет, вроде
как торчит что-нибудь иногда пред глазом, и долго, за делом или в горячем разговоре, не замечаешь его, а между тем видимо раздражаешься, почти мучаешься, и наконец-то догадаешься отстранить негодный
предмет, часто очень пустой и смешной, какую-нибудь вещь, забытую не
на своем месте, платок, упавший
на пол, книгу, не убранную в шкаф, и проч., и проч.
Они говорили и о философских вопросах и даже о том, почему светил свет в первый день, когда солнце, луна и звезды устроены были лишь
на четвертый день, и
как это понимать следует; но Иван Федорович скоро убедился, что дело вовсе не в солнце, луне и звездах, что солнце, луна и звезды
предмет хотя и любопытный, но для Смердякова совершенно третьестепенный, и что ему надо чего-то совсем другого.