Неточные совпадения
Была весна, ранняя и суровая, как зима, но в другом
роде. Недели
на три припал к холодной
земле резкий береговой норд.
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов
земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался
на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то в этом
роде.
Опять полились
на Захара «жалкие» слова, опять Анисья заговорила носом, что «она в первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину не было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно быть, враг
рода человеческого, хоть сейчас сквозь
землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она про Ильинскую барышню и не слыхивала, а разумела какую-нибудь другую невесту…».
И вот так-то детки наши — то есть не ваши, а наши-с, детки презренных, но благородных нищих-с, — правду
на земле еще в девять лет от
роду узнают-с.
По-моему, Христова любовь к людям есть в своем
роде невозможное
на земле чудо.
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается
на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой
земле, изрекши
на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от
рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как
род человеческий пред потопом.
Вдруг радиус моего кругозора стал быстро сокращаться: навалился густой туман. Точно стеной, отделил он меня от остального мира. Теперь я мог видеть только те предметы, которые находились в непосредственной близости от меня. Из тумана навстречу мне поочередно выдвигались то лежащее
на земле дерево, то куст лозняка, пень, кочка или еще что-нибудь в этом
роде.
Вот-с таким-то образом-с мы блаженствовали три года;
на четвертый Софья умерла от первых
родов, и — странное дело — мне словно заранее сдавалось, что она не будет в состоянии подарить меня дочерью или сыном,
землю — новым обитателем.
— Поздно узнал, — отвечал старик. — Да что! кому как
на роду написано. Не жилец был плотник Мартын, не жилец
на земле: уж это так. Нет, уж какому человеку не жить
на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что его отзывает… Да; упокой Господь его душу!
Это особенного
рода торжественный пир,
на который сходятся студенты одной
земли или братства (Landsmannschaft).
— Иване! не выберу я ему скоро казни; выбери ты сам ему казнь!» Долго думал Иван, вымышляя казнь, и наконец, сказал: «Великую обиду нанес мне сей человек: предал своего брата, как Иуда, и лишил меня честного моего
рода и потомства
на земле.
Сделай же, Боже, так, чтобы все потомство его не имело
на земле счастья! чтобы последний в
роде был такой злодей, какого еще и не бывало
на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его не нашли бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую
на свете, подымались бы из могил! А иуда Петро чтобы не в силах был подняться и оттого терпел бы муку еще горшую; и ел бы, как бешеный,
землю, и корчился бы под
землею!
Они бродят по грязи, около луж,
на вспаханных полях, где иногда вязнут по брюхо, несмотря
на долгие свои ноги, и где длинными, кривыми носами, запуская их по самую голову, достают себе из размокшей
земли хлебные зерна и всякого
рода червей и козявок.
У куропаток есть три
рода крика, или голоса: первый, когда они целою станицей найдут корм и начнут его клевать, разгребая снег или
землю своими лапками: тут они кудахчут, как куры, только гораздо тише и приятнее для уха; второй, когда, увидя или услыша какую-нибудь опасность, собираются улететь или окликаются между собою, этот крик тоже похож несколько
на куриный, когда куры завидят ястреба или коршуна; и, наконец, третий, собственно им принадлежащий, когда вспуганная стая летит со всею силою своего быстрого полета.
Радикальничать, так, по-моему, надо из
земли Илью Муромца вызвать, чтобы сел он
на коня ратного, взял в могучие руки булаву стопудовую да и пошел бы нас, православных, крестить по маковкам, не разбирая ни
роду, ни сану, ни племени.
Все берега полоев были усыпаны всякого
рода дичью; множество уток плавало по воде между верхушками затопленных кустов, а между тем беспрестанно проносились большие и малые стаи разной прилетной птицы: одни летели высоко, не останавливаясь, а другие низко, часто опускаясь
на землю; одни стаи садились, другие поднимались, третьи перелетывали с места
на место: крик, писк, свист наполнял воздух.
И поверьте, брак есть могила этого
рода любви: мужа и жену связывает более прочное чувство — дружба, которая, честью моею заверяю, гораздо скорее может возникнуть между людьми, женившимися совершенно холодно, чем между страстными любовниками, потому что они по крайней мере не падают через месяц после свадьбы с неба
на землю…
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила Максиму в белу грудь, угодила каленая под самое сердце. Закачался Максим
на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется пасть добру молодцу, но доспел ему час,
на роду написанный, и свалился он
на сыру
землю, зацепя стремя ногою. Поволок его конь по чисту полю, и летит Максим, лежа навзничь, раскидав белые руки, и метут его кудри мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый след.
— Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает
роды и подарки приносит. Есть голубец болотный; коли хочешь идти
на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из
земли выдергивать, она стонет и ревет, словно человек, а наденешь
на себя, никогда в воде не утонешь.
Суслов (разваливаясь
на сене). «
На земле весь
род людской…» (Кашляет.) Все вы — скрытые мерзавцы… «Люди гибнут за металл…» Ерунда… Деньги ничто… когда они есть… (дремлет.), а боязнь чужого мнения — нечто… если человек… трезв… и все вы — скрытые мерзавцы, говорю вам… (Засыпает. Дудаков и Ольга тихо идут под руку. Она крепко прижалась к его плечу и смотрит в лицо его.)
Телятев. Да мог ли я ждать! Вы любезны со мной, вы для меня сходите
на землю с вашей неприступной высоты. Вы были Дианой, презирающей мужской
род, с луной в прическе, с колчаном за плечами; а теперь вы преобразились в простую, сердечную, даже наивную пейзанку, из тех, которые в балетах пляшут, перебирая свой передник. Вот так. (Делает обыкновенные пейзанские жесты.)
о Суворов верно ему скажет что-нибудь в этом
роде, когда он первый взлетит, сквозь огонь и град пуль турецких,
на окровавленный вал и, колеблясь, истекая кровью от глубокой, хотя бездельной раны, водрузит
на чуждую
землю первое знамя с двуглавым орлом! — о, какие в поздравления, какие объятия после битвы…
Конечно, при созерцании возвышенного предмета могут пробуждаться в нас различного
рода мысли, усиливающие впечатление, им
на нас производимое; но возбуждаются они или нет, — дело случая, независимо от которого предмет остается возвышенным: мысли и воспоминания, усиливающие ощущение, рождаются при всяком ощущении, но они уже следствие, а не причина первоначального ощущения, и если, задумавшись над подвигом Муция Сцеволы, я дохожу до мысли: «да, безгранична сила патриотизма», то мысль эта только следствие впечатления, произведенного
на меня независимо от нее самым поступком Муция Сцеволы, а не причина этого впечатления; точно так же мысль: «нет ничего
на земле прекраснее человека», которая может пробудиться во мне, когда я задумаюсь, глядя
на изображение прекрасного лица, не причина того, что я восхищаюсь им, как прекрасным, а следствие того, что оно уже прежде нее, независимо от нее кажется мне прекрасно.
Слова эти характерны в известном отношении. Будучи всю жизнь охотником, я после выстрела подымал перепелок и преимущественно дупелей, лопнувших от жиру при падении, но лежачек, которые будто бы, пролетев пять шагов, снова падают
на землю, не видал никогда, хотя и слыхал о них в те времена, когда наши местности изобиловали всякого
рода дичиной и не были еще истреблены бесчисленными промышленниками.
— Будет еще время толковать об этом, пане Кнышевский, а теперь иди с миром. Станешь жаловаться, то кроме сраму и вечного себе бесчестья ничего не получишь; а я за порицание чести
рода моего уничтожу тебя и сотру с лица
земли. Или же, возьми, когда хочешь, мешок гречишной муки
на галушки и не рассказывай никому о панычевской шалости. Себя только осрамишь.
Рябинин. Да ведь он — бесплотен, бог-отец-то! Мы о Христе говорили, о боге, который пил, ел, по
земле ходил. В местах, откуда я
родом,
на незаконнорождённых нехорошо смотрят. А у вас как?
— Нет, вы
на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве не от тебя начнется
род предателей, порода малодушных и лжецов? Слепцы, что сделали вы с
землею? Вы погубить ее захотели, вы скоро будете целовать крест,
на котором вы распяли Иисуса! Так, так — целовать крест обещает вам Иуда!
Да скорее в
землю живую ее закопаю, чем такое бесчестье
на род-племя приму…
— Да, — подтвердил Василий Борисыч. — Все трудом да потом люди от
земли взяли… Первая заповедь от Господа дана была человеку: «В поте лица снéси хлеб твой»… И вот каково благ, каково премудр Отец-от Небесный: во гневе
на Адама то слово сказал, а сколь добра от того гневного слова людям пришло… И наказуя, милует
род человеческий!..
Сидел Стуколов, склонив голову, и, глядя в
землю, глубоко вздыхал при таких ответах. Сознавал, что, воротясь после долгих странствий
на родину, стал он в ней чужанином. Не то что людей, домов-то прежних не было; город, откуда
родом был, два раза дотла выгорал и два раза вновь обстраивался. Ни родных, ни друзей не нашел
на старом пепелище — всех прибрал Господь. И тут-то спознал Яким Прохорыч всю правду старого русского присловья: «Не временем годы долги — долги годы отлучкой с родной стороны».
Если бы люди достигли совершенства и стали бы целомудренны,
род человеческий прекратился бы, и незачем ему было бы жить
на земле, потому что люди стали бы как ангелы, которые не женятся и замуж не идут, как это сказано в евангелии. Но пока люди не достигли совершенства, они должны производить потомство, для того, чтобы потомство это, совершенствуясь, достигало того совершенства, которого должны достигнуть люди.
Говорят, что если все люди будут целомудренны, то прекратится
род человеческий. Но ведь по церковному верованию должен наступить конец света; по науке точно так же должны кончиться и жизнь человека
на земле и сама
земля; почему же то, что нравственная добрая жизнь тоже приведет к концу
род человеческий, так возмущает людей?
Сотворение
земли лежит вне шести дней миротворения, есть его онтологический prius [См. прим. 22 к «Отделу первому».], и творческие акты отдельных дней предполагают своей основой первозданную
землю: в ней отделяется свет от тьмы, твердь от воды, в ней создается земное уже небо, в котором двигнутся светила и полетят птицы,
на ней стекается земная вода, которая «произведет» пресмыкающихся, из нее образуется твердь или земная
земля, которая произведет «душу живую по
роду ее, скотов и гадов и зверей земных» [Быт.
На этом основании и к характеристике материи как тварного ничто Платон применяет уже известный нам апофатический метод, определяя ее почти одними отрицаниями: «она есть некоторый
род невидимый (οίνόρατον), бесформенный (αμορφον), всеприемлющий (πανδεχές), неуловимый (δυσαλώτατον); мы не назовем его ни
землею, ни водою, ни воздухом, ни огнем, ни тем, что произошло из них» (51 а) [Ср. там же.
То моя отчина, то моя дедина, как же я могу отдать их родителям, дедам и прадедам, в давних летех скончавших живот свой?» И едва помыслил, старец сказал: «Не от родителей, не от дедов и прадедов получил ты богатства: Христос дал их
роду твоему, Христу и отдай их, ибо
род твой преходит
на земле…
Известно — расейский солдат промеж неба
на земле мотается, так уж ему
на роду писано.
«Душе, от бога пришедшей и стремящейся назад к богу, нечего делать
на земле (и именно поэтому не к чему служить морали); она должна очиститься от всего земного» (Э.
Роде).
Но ведь это совсем то же самое, как если бы Толстой, вместо просветляющей душу картины
родов Кити, развесил перед нами окровавленную простыню роженицы, стал бы перед этой простыней и начал говорить: «если цель любви — удовольствие, то, конечно,
роды не нужны, безобразны и ужасны; но если цель любви — продолжение жизни
на земле, то…» и т. д.
Эта последняя весть достигла лесных чащ, многочисленных в то время
на земле русской, где укрывались разного
рода беглые «лихие люди», сплотившиеся в правильно организованные шайки и наводившие
на мирных поселян и городских обывателей страх, не меньший, чем там и сям появлявшиеся с окраин татарские полчища.
Подобного
рода обширные городские усадьбы еще и теперь, хотя редко, встречаются
на окраинах Белокаменной, где пока не всякий вершок городской
земли перешел в руки спекулятивных строителей, ухитряющихся чуть не
на ладони строить Эйфелевы башни с тонкими, дрожащими от уличной езды стенами и множеством квартир «со всеми удобствами». Для домохозяев, прибавим мы вскользь.
Продолжение человеческого
рода и его жизнеустройство
на земле должны были быть поставлены в известную независимость от естественной оргийности и хаотичности пола.
Когда старуха вышла, ворча и охая, из горницы, Максим Яковлев некоторое время просидел
на лавке в глубокой задумчивости. Он не был суеверен. Как это ни странно, но
на конце России, где жили Строгановы, скорее в то время усваивались более трезвые, просвещенные взгляды
на вещи, нежели в ее центре. Носителями этих взглядов, этой своего
рода цивилизации были вольные люди, стекавшиеся из жажды труда и добычи
на новые
земли, которые представляли из себя сопермский край.
«Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич,
Аль ты думу затаил нечестивую?
Али славе нашей завидуешь?
Али служба тебе честная прискучила?
Когда всходит месяц — звезды радуются,
Что светлей им гулять по поднéбесью;
А которая в тучку прячется,
Та стремглав
на землю падает…
Неприлично же тебе, Кирибеевич,
Царской радостью гнушатися;
А из
роду ты ведь Скуратовых
И семьею ты вскормлен Малютиной...