Неточные совпадения
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766
года он угадал голод и стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо
на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
Порой дождливою намедни
Я, завернув
на скотный
двор…
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пестрый сор!
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне
на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал
Средь пышных, опустелых зал…
Спустя три
года, вслед за мною,
Скитаясь в той же стороне,
Онегин вспомнил обо мне.
Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего
двораПро барышень своих гадали
И им сулили каждый
годМужьев военных и поход.
В тот
год осенняя погода
Стояла долго
на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший
двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых
на двореИ мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Всё ярко, всё бело кругом.
Но наше северное
лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился
на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у
двора.
— Что, Петр, не видать еще? — спрашивал 20 мая 1859
года, выходя без шапки
на низкое крылечко постоялого
двора на *** шоссе, барин
лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом
на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Однажды,
года три тому назад, ему пришлось ночевать
на постоялом
дворе в отдаленном уездном городе.
— Жили тесно, — продолжал Тагильский не спеша и как бы равнодушно. — Я неоднократно видел… так сказать, взрывы страсти двух животных.
На дворе, в большой пристройке к трактиру, помещались подлые девки. В двенадцать
лет я начал онанировать, одна из девиц поймала меня
на этом и обучила предпочитать нормальную половую жизнь…
Двор величиной был с комнату, так что коляска стукнула дышлом в угол и распугала кучу кур, которые с кудахтаньем бросились стремительно, иные даже в
лёт, в разные стороны; да большая черная собака начала рваться
на цепи направо и налево, с отчаянным лаем, стараясь достать за морды лошадей.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и разными цветами, отгороженной от
двора большой решеткой и обращенной к цветнику и саду, стояла девушка
лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка
лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала птицам. У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
Вон, кажется, еще знакомое лицо: как будто Марина или Федосья — что-то в этом роде: он смутно припомнил молодую,
лет пятнадцати девушку, похожую
на эту самую, которая теперь шла через
двор.
— Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек с надеждой и посади дерево — все засмеются: «Разве ты до него доживешь?» С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу
лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно
на постоялом
дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы с них достало…
Однако сделалось по-моему:
на том же
дворе, но в другом флигеле, жил очень бедный столяр, человек уже пожилой и пивший; но у жены его, очень еще не старой и очень здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и, главное, единственный, родившийся после восьми
лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному счастью, тоже Ариночка.
Зверева (ему тоже было
лет девятнадцать) я застал
на дворе дома его тетки, у которой он временно проживал. Он только что пообедал и ходил по
двору на ходулях; тотчас же сообщил мне, что Крафт приехал еще вчера и остановился
на прежней квартире, тут же
на Петербургской, и что он сам желает как можно скорее меня видеть, чтобы немедленно сообщить нечто нужное.
Дом американского консула Каннингама, который в то же время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко, один из лучших в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее,
двор с деревьями. Широкая веранда опирается
на красивую колоннаду.
Летом, должно быть, прохладно: солнце не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона, стояла большая пушка, направленная
на улицу.
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного
двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде
на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять
лет этот оброк, столько-то в
год какому-то бедному чиновнику, который женился
на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом в дом и там воспитанной.
В гостином
дворе, который в самом деле есть
двор, потому что большая часть лавок открывается внутрь, я видел много входящих и выходящих якутов: они, говорят, составляют большинство потребителей. Прочие горожане закупают все, что им нужно, раз в
год на здешней ярмарке.
В углу комнаты у небольшого окна, выходившего
на двор, сидел мужчина
лет под сорок, совсем закрывшись последним номером газеты.
Несмотря
на то, что
на дворе стояло
лето, почерневшие и запыленные зимние рамы не были выставлены из окон, и сам хозяин сидел в старом ваточном пальто.
Флигель этот стоял
на дворе, был обширен и прочен; в нем же определил Федор Павлович быть и кухне, хотя кухня была и в доме: не любил он кухонного запаха, и кушанье приносили через
двор зимой и
летом.
В первый
год брака Аделаиды Ивановны с Федором Павловичем, раз в деревне, деревенские девки и бабы, тогда еще крепостные, собраны были
на барский
двор попеть и поплясать.
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три
года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три
года, как он бегал босой у отца „
на заднем
дворе, без сапожек, и в панталончиках
на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Отдавать внаем свой флигель
на дворе она не нуждалась, но все знали, что пустила к себе жилицей Грушеньку (еще
года четыре назад) единственно в угоду родственнику своему купцу Самсонову, Грушенькиному открытому покровителю.
Назар Иванович, выслушав, согласился, но
на грех отлучился наверх к барыне, куда его внезапно позвали, и
на ходу, встретив своего племянника, парня
лет двадцати, недавно только прибывшего из деревни, приказал ему побыть
на дворе, но забыл приказать о капитане.
Кроме полезного, Софрон заботился еще о приятном: все канавы обсадил ракитником, между скирдами
на гумне дорожки провел и песочком посыпал,
на ветряной мельнице устроил флюгер в виде медведя с разинутой пастью и красным языком, к кирпичному скотному
двору прилепил нечто вроде греческого фронтона и под фронтоном белилами надписал: «Пастроен вселе Шипилофке втысеча восем Сод саракавом
году.
Вошедший
на минутку Ермолай начал меня уверять, что «этот дурак (вишь, полюбилось слово! — заметил вполголоса Филофей), этот дурак совсем счету деньгам не знает», — и кстати напомнил мне, как
лет двадцать тому назад постоялый
двор, устроенный моей матушкой
на бойком месте,
на перекрестке двух больших дорог, пришел в совершенный упадок оттого, что старый дворовый, которого посадили туда хозяйничать, действительно не знал счета деньгам, а ценил их по количеству — то есть отдавал, например, серебряный четвертак за шесть медных пятаков, причем, однако, сильно ругался.
Копыта загремели по доскам, щелкнул кнут, и Петя, малый
лет сорока, рябой и смуглый, выскочил из конюшни вместе с серым, довольно статным жеребцом, дал ему подняться
на дыбы, пробежал с ним раза два кругом
двора и ловко осадил его
на показном месте. Горностай вытянулся, со свистом фыркнул, закинул хвост, повел мордой и покосился
на нас.
Село Успенка расположено
на высоких террасах с левой стороны реки Уссури. Основано оно в 1891
году и теперь имело около 180
дворов.
Село Шкотово находится около устья реки Цимухе,
на правом берегу. Основание его относится к 1864
году. В 1868
году его сожгли хунхузы, но
на другой
год оно возродилось снова [Д.Н. Мушкетов. Геологическое описание района Сучанской ж. д., 1910 г.]. Пржевальский в 1870
году в нем насчитал 6
дворов и 34 души обоего пола [Н.М. Пржевальский. Путешествие по Уссурийскому краю, 1869 г., стр. 135–136.]. Я застал Шкотово довольно большим селом [В 1902 г. в селении насчитывалось 88 семейств.].
Между устьями двух последних,
на такой же древней речной террасе, расположилось большое село Ивановское, насчитывающее около 200
дворов [Основание селения относится к 1883
году.].
Дом и тогда был, как теперь, большой, с двумя воротами и четырьмя подъездами по улице, с тремя
дворами в глубину.
На самой парадной из лестниц
на улицу, в бель — этаже, жила в 1852
году, как и теперь живет, хозяйка с сыном. Анна Петровна и теперь осталась, как тогда была, дама видная. Михаил Иванович теперь видный офицер и тогда был видный и красивый офицер.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны
на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного
двора; парни любовались
на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня
лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Кто теперь живет
на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого
двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я не знаю; а в 1852
году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.
Глашатаи, по вышкам
Скликать народ с базаров и торгов
На царский
двор,
на царский грозный суд,
А кликать клич учтиво, честно, складно,
Чтоб каждому по чину величанье,
По званию и
летам был почет,
Да кланяйтесь почаще да пониже!
Не было мне ни поощрений, ни рассеяний; отец мой был почти всегда мною недоволен, он баловал меня только
лет до десяти; товарищей не было, учители приходили и уходили, и я украдкой убегал, провожая их,
на двор поиграть с дворовыми мальчиками, что было строго запрещено.
Небольшое село из каких-нибудь двадцати или двадцати пяти
дворов стояло в некотором расстоянии от довольно большого господского дома. С одной стороны был расчищенный и обнесенный решеткой полукруглый луг, с другой — вид
на запруженную речку для предполагаемой
лет за пятнадцать тому назад мельницы и
на покосившуюся, ветхую деревянную церковь, которую ежегодно собирались поправить, тоже
лет пятнадцать, Сенатор и мой отец, владевшие этим имением сообща.
Мы, разумеется, не сидели с ним
на одном месте,
лета брали свое, мы хохотали и дурачились, дразнили Зонненберга и стреляли
на нашем
дворе из лука; но основа всего была очень далека от пустого товарищества; нас связывала, сверх равенства
лет, сверх нашего «химического» сродства, наша общая религия.
Между рекомендательными письмами, которые мне дал мой отец, когда я ехал в Петербург, было одно, которое я десять раз брал в руки, перевертывал и прятал опять в стол, откладывая визит свой до другого дня. Письмо это было к семидесятилетней знатной, богатой даме; дружба ее с моим отцом шла с незапамятных времен; он познакомился с ней, когда она была при
дворе Екатерины II, потом они встретились в Париже, вместе ездили туда и сюда, наконец оба приехали домой
на отдых,
лет тридцать тому назад.
В таком же беспорядочном виде велось хозяйство и
на конном и скотном
дворах. Несмотря
на изобилие сенокосов, сена почти никогда недоставало, и к весне скотина выгонялась в поле чуть живая. Молочного хозяйства и в заводе не было. Каждое утро посылали
на скотную за молоком для господ и были вполне довольны, если круглый
год хватало достаточно масла
на стол. Это было счастливое время, о котором впоследствии долго вздыхала дворня.
Проходит еще
года три; Сережка уж начинает показываться
на красном
дворе. Сплетясь руками с другими ровесниками мальчишками, он несется вскачь из одного конца в другой, изображая из себя то коренную, то пристяжную, и предается этому удовольствию до тех пор, пока матушка, выведенная из терпенья, не крикнет из окна...
Я это проверил
на опыте в дни октябрьского переворота 17
года в Москве, когда бомбы летали над нашим домом и одна разорвалась в нашем
дворе.
Перечислить все, что было в этих залах, невозможно. А
на дворе, кроме того, большой сарай был завален весь разными редкостями более громоздкими. Тут же вся его библиотека. В отделении первопечатных книг была книга «Учение Фомы Аквинского», напечатанная в 1467
году в Майнце, в типографии Шефера, компаньона изобретателя книгопечатания Гутенберга.
Мосолов умер в 1914
году. Он пожертвовал в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил в своем доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой
на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во
двор, где помещался в восьмидесятых
годах гастрономический магазин Генералова.
Во
дворе дома Училища живописи во флигельке, где была скульптурная мастерская Волнухина, много
лет помещалась столовка, занимавшая две сводчатые комнаты, и в каждой комнате стояли чисто-начисто вымытые простые деревянные столы с горами нарезанного черного хлеба. Кругом
на скамейках сидели обедавшие.
И сидели «раки»
годами в своих норах, полураздетые, босые, имея только общие опорки, чтобы
на двор выбегать, накинув
на истлевшую рубаху какие-нибудь лохмотья.
На дворе огромного владения Ляпиных сзади особняка стояло большое каменное здание, служившее когда-то складом под товары, и его в конце семидесятых
годов Ляпины перестроили в жилой дом, открыв здесь бесплатное общежитие для студентов университета и учеников Училища живописи и ваяния.
Рядом с домом Мосолова,
на земле, принадлежавшей Консистории, [Консистория — зал собрания (лат.). В дореволюционной России коллегиальный совет, подчиненный архиерею.] был простонародный трактир «Углич». Трактир извозчичий, хотя у него не было
двора, где обыкновенно кормятся лошади, пока их владельцы пьют чай. Но в то время в Москве была «простота», которую вывел в половине девяностых
годов обер-полицмейстер Власовский.
На Тверской, против Брюсовского переулка, в семидесятые и в начале восьмидесятых
годов, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, стоял большой дом Олсуфьева — четырехэтажный, с подвальными этажами, где помещались лавки и винный погреб. И лавки и погребок имели два выхода:
на улицу и во
двор — и торговали
на два раствора.
У Григорьева была большая прекрасная библиотека, составленная им исключительно
на Сухаревке. Сын его, будучи студентом, участвовал в революции. В 1905
году он был расстрелян царскими войсками. Тело его нашли
на дворе Пресненской части, в груде трупов. Отец не пережил этого и умер. Надо сказать, что и ранее Григорьев считался неблагонадежным и иногда открыто воевал с полицией и ненавидел сыщиков…
Так
года два подряд каждое воскресенье мальчуган приводил
на веревке красивую и ласковую рыжую собаку по кличке Цезарь, дворняжку, которая жила
на извозчичьем дворе-трактире в Столешниковом переулке, и продавал ее.