Неточные совпадения
Ушел. Диомидов лежал, закрыв
глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким.
На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот
сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта.
На постели Лидии лежит полуидиот.
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь
сотен людей. Он везет их
сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть
на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла
на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих
на глазах карательного отряда…»
Ему было лет сорок,
на макушке его блестела солидная лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными
глазами, и это — все, что можно было сказать о его лице. Самгин вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской
сотен, а спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
Две-три
сотни широко раскрытых
глаз были устремлены все в одном направлении —
на синюю луковицу неуклюже сложенной колокольни с пустыми ушами, сквозь которые просвечивал кусок дальнего неба.
Присев
на диван в большом зале, он закрыл утомленные
глаза, соображая: чему можно уподобить
сотни этих красочных напоминаний о прошлом?
Вечером он сидел
на песчаном холме у опушки сосновой рощи, прослоенной березами; в
сотне шагов пред
глазами его ласково струилась река, разноцветная в лучах солнца, горела парчовая крыша мельницы, спрятанной среди уродливых ветел, поля за рекою весело ощетинились хлебами.
Самгина подбросило, поставило
на ноги. Все стояли, глядя в угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный рев
сотни людей. Лютов, обняв Самгина за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв
глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим хорошо слышал низкий голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
«У меня температура, — вероятно, около сорока», — соображал Самгин, глядя
на фыркающий самовар; горячая медь отражала вместе с его лицом какие-то полосы, пятна, они снова превратились в людей, каждый из которых размножился
на десятки и
сотни подобных себе, образовалась густейшая масса одинаковых фигур, подскакивали головы, как зерна кофе
на горячей сковороде, вспыхивали тысячами искр разноцветные
глаза, создавался тихо ноющий шумок…
Появление Ивана Яковлича произвело
на публику заметное впечатление;
сотни глаз смотрели
на этого счастливца, о котором по ярмарке ходили баснословные рассказы.
У коляски Лаптева ожидало новое испытание. По мановению руки Родиона Антоныча десятка два катальных и доменных рабочих живо отпрягли лошадей и потащили тяжелый дорожный экипаж
на себе. Толпа неистово ревела,
сотни рук тянулись к экипажу, мелькали вспотевшие красные лица, раскрытые рты и осовевшие от умиления
глаза.
На маленькой площадке были поставлены две широкие избы, С площадки, кроме лесу и скал, ничего нельзя было рассмотреть; но стоило подняться
на шихан, всего каких-нибудь десять сажен, и пред
глазами открывалась широкая горная панорама, верст с
сотню в поперечнике.
Евгений Константиныч пригласил Лушу
на первую кадриль и, поставив стул, поместился около голубого диванчика.
Сотни любопытных
глаз следили за этой маленькой сценой, и в
сотне женских сердец закипала та зависть, которая не знает пощады. Мимо прошла m-me Майзель под руку с Летучим, потом величественно проплыла m-me Дымцевич в своем варшавском платье. Дамы окидывали Лушу полупрезрительным взглядом и отпускали относительно Раисы Павловны те специальные фразы, которые жалят, как укол отравленной стрелы.
Тяжкий, каменный, как судьба, Благодетель обошел Машину кругом, положил
на рычаг огромную руку… Ни шороха, ни дыхания: все
глаза —
на этой руке. Какой это, должно быть, огненный, захватывающий вихрь — быть орудием, быть равнодействующей
сотен тысяч вольт. Какой великий удел!
Справедливо сказано, что посреди этой, всюду кидающейся в
глаза, неизящной роскоши, и, наконец, при этой
сотне объявленных увеселений, в которых вы наперед знаете, что намека
на удовольствие не получите, посреди всего этого единственное впечатление, которое может вынесть человек мыслящий, — это отчаяние, безвыходное, безотрадное отчаяние. «Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate!» [Оставь надежду всяк сюда входящий!
— И отлично. Четыре целковых обеспечивают вполне порядочность… Сегодня же мы будем слушать «Динору», черт возьми, или ты наплюй мне в
глаза. Чем мы хуже других, то есть людей, которые могут выбрасывать за абонемент
сотни рублей? Да, я буду слушать Патти во что бы то ни стало, хоть бы земной шар раскололся
на три половины, как говорят институтки.
Жажда легкой наживы слила всех женщин в одно громадное целое, жадно глядевшее
сотнями горевших
глаз и протягивавшее к прилавку
сотни хватавших рук, точно это было какое мифическое животное, разрывавшее брагинскую лавку
на части.
А Лунёв подумал о жадности человека, о том, как много пакостей делают люди ради денег. Но тотчас же представил, что у него — десятки,
сотни тысяч, о, как бы он показал себя людям! Он заставил бы их
на четвереньках ходить пред собой, он бы… Увлечённый мстительным чувством, Лунёв ударил кулаком по столу, — вздрогнул от удара, взглянул
на дядю и увидал, что горбун смотрит
на него, полуоткрыв рот, со страхом в
глазах.
Прокоп, по-видимому, хотел объяснить, что из дарового миллиона, конечно, ничего не стоит уступить сотню-другую тысяч; но вдруг опомнился и уставился
на меня
глазами.
Но
на всех лицах в выражении
глаз сказывалась одна общая печать: это были люди деревни, загнанные за
сотни верст
на сплав горькой, неотступной нуждой.
Из всех лошадей, находившихся
на варке (их было около
сотни), меньше всех нетерпения показывал пегий мерин, стоявший одиноко в углу под навесом и, прищурив
глаза, лизавший дубовую соху сарая. Неизвестно, какой вкус находил в этом пегий мерин, но выражение его было серьезно и задумчиво, когда он это делал.
Дело шумно росло, смотрело
на хозяина
сотнями глаз, требовало постоянно напряжённого внимания, но лишь только что-нибудь напоминало об Илье — деловые думы разрывались, как гнилая, перепревшая основа, и нужно было большое усилие, чтоб вновь связать их тугими узлами.
На том месте, где у чудовища должен приходиться
глаз, светится крошечной красной точкой фонарь таможенного кордона. Я знаю этот фонарь, я
сотни раз проходил мимо него, прикасался к нему рукой. Но в странной тишине и в глубокой черноте этой осенней ночи я все яснее вижу и спину и морду древнего чудовища, и я чувствую, что его хитрый и злобный маленький раскаленный
глаз следит за мною с затаенным чувством ненависти.
Гавриле стало жутко. Ему хотелось, чтобы хозяин воротился скорее. Шум в трактире сливался в одну ноту, и казалось, что это рычит какое-то огромное животное, оно, обладая
сотней разнообразных голосов, раздраженно, слепо рвется вон из этой каменной ямы и не находит выхода
на волю… Гаврила чувствовал, как в его тело всасывается что-то опьяняющее и тягостное, от чего у него кружилась голова и туманились
глаза, любопытно и со страхом бегавшие по трактиру…
И тогда, помню, слились для меня все лица в одно большое грустное лицо; задумчиво оно и упрямо показалось мне,
на словах — немотно, но в тайных мыслях — дерзко, и в
сотне глаз его — видел я — неугасимо горит огонь, как бы родной душе моей.
Было великое возбуждение: толкали тележку, и голова девицы немощно, бессильно качалась, большие
глаза её смотрели со страхом. Десятки очей обливали больную лучами,
на расслабленном теле её скрестились
сотни сил, вызванных к жизни повелительным желанием видеть больную восставшей с одра, и я тоже смотрел в глубину её взгляда, и невыразимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встала она, — не себя ради и не для неё, но для чего-то иного, пред чем и она и я — только перья птицы в огне пожара.
«А не вернешься, — глухо заворчал Буран, и
глаза его опять потухли, — не вернешься, так все равно воронье тебя расклюет в пади где-нибудь,
на кордоне. Кордону-то небось с нашим братом возиться некогда; ему тебя не представлять обратно, за сотни-то верст. Где увидел, тут уложил с ружья — и делу конец».
Да, я был тогда в лесу с объездчиком, лесниками и рабочими, и
на моих
глазах сотни громадных деревьев валились, как спички.
Бургмейер. Зачем? Затем, что
на землю сниспослан новый дьявол-соблазнитель! У человека тысячи, а он хочет
сотни тысяч. У него
сотни тысяч, а ему давай миллионы, десятки миллионов! Они тут, кажется, недалеко… перед
глазами у него. Стоит только руку протянуть за ними, и нас в мире много таких прокаженных, в которых сидит этот дьявол и заставляет нас губить себя, семьи наши и миллионы других слепцов, вверивших нам свое состояние.
Близкие, дорогие мне люди стали в моих
глазах как-то двоиться; эта девушка, — в ней столько оригинального и славного, от ее присутствия
на душе становится хорошо и светло, а между тем все, составляющее ее, мне хорошо известно, и ничего в ней нет особенного:
на ее мозге те же извилины, что и
на сотнях виденных мною мозгов, мускулы ее так же насквозь пропитаны жиром, который делает столь неприятным препарирование женских трупов, и вообще в ней нет решительно ничего привлекательного и поэтического.
Каждый номер врачебной газеты содержал в себе сообщение о десятках новых средств, и так из недели в неделю, из месяца в месяц; это был какой-то громадный, бешеный, бесконечный поток, при взгляде
на который разбегались
глаза: новые лекарства, новые дозы, новые способы введения их, новые операции, и тут же — десятки и
сотни… загубленных человеческих здоровий и жизней.
Но, во-первых, такой разбойник есть исключительный случай; многие люди могут прожить
сотни лет, никогда не встретив такого,
на их
глазах убивающего невинных, разбойника.
Это
на него были устремлены эти
сотни тысяч
глаз, горевших одною мыслию, одной надеждой, одной верой и любовью.
Так как я, не ночуя, ехал уже шестую
сотню верст, несмотря
на то, что меня очень интересовал исход нашего плутанья, я невольно закрывал
глаза и задремывал.
Грохольский залюбовался. Лиза не бог весть какая красавица. Правда, ее маленькое кошачье личико, с карими
глазами и с вздернутым носиком, свежо и даже пикантно, ее жидкие волосы черны, как сажа, и кудрявы, маленькое тело грациозно, подвижно и правильно, как тело электрического угря, но в общем… Впрочем, в сторону мой вкус. Грохольский, избалованный женщинами, любивший и разлюбивший
на своем веку
сотни раз, видел в ней красавицу. Он любил ее, а слепая любовь везде находит идеальную красоту.
Шумно ужинали, смеялись. Пили пиво и коньяк. Воронько молчаливо сидел, — прямой, с серьезными, глядящими в себя
глазами, с нависшим
на очки крутым лбом. Такая обычная, седенькая, слегка растрепанная бородка… Сколько
сотен, может быть, тысяч жизней
на его совести! А все так просто, по-товарищески, разговаривают с ним, и он смотрит так спокойно… Катя искала в этих
глазах за очками скрытой, сладострастной жестокости, — не было. Не было и «великой тайной грусти».
Но какое «или»? Разве есть слова, которые могли бы вернуть их к разуму, слова,
на которые не нашлось бы других таких же громких и лживых слов? Или стать перед ними
на колени и заплакать? Но ведь
сотни тысяч слезами оглашают мир, а разве это хоть что-нибудь дает? Или
на их
глазах убить себя? Убить! Тысячи умирают ежедневно и разве это хоть что-нибудь дает?
Отовсюду снизу тянулись руки, и пальцы
на них судорожно сокращались, хватая все, и кто попадал в эту западню, тот уже не мог выбраться назад:
сотни пальцев, крепких и слепых, как клешни, сжимали ноги, цеплялись за одежду, валили человека
на себя, вонзались в
глаза и душили.
Но когда передо мною была масса, когда
на меня смотрели
сотни глаз, как будто какое-то темное электричество лилось
на меня, парализовало мой мозг и язык.
Чего не натерпелись князь Борис Алексеич с княгиней, ехавши по Заборью! Он, голову повеся, молча сидел, княгиня со слезами
на глазах, кротко, приветно всем улыбалась.
На приветы ее встречные ругали ее ругательски. Мальчишек
сотни полторы с села согнали: бегут за молодыми господами, «у-у!» кричат, языки им высовывают.
Мой брат умер вчера или тысячу лет тому назад, и та самая сила его жизни, которая действовала при его плотском существовании, продолжает действовать во мне и в
сотнях, тысячах, миллионах людей еще сильнее, несмотря
на то, что видимый мне центр этой силы его временного плотского существования исчез из моих
глаз.
Мне не интересны десятки. Вот эти
сотни тысяч мне важны — стихия, только мгновениями способная
на жизнь. Чем они могут жить в настоящем?.. А подумаешь о будущем, представишь их себе, — осевших духом, с довольными
глазами. Никнет ум, гаснет восторг. Тупо становится
на душе, сытно и противно, как будто собралось много родственников и все едят блины.
На берегу реки, под откосом, лежал, понурив голову, отставший от гурта вол. У главного врача разгорелись
глаза. Он остановил обоз, спустился к реке, велел прирезать быка и взять с собой его мясо. Новый барыш ему рублей в
сотню. Солдаты ворчали и говорили...
Заплатин ходил по фойе и
глазами искал в толпе знакомое лицо, чтобы высказать сейчас все, вызвать обмен взглядов, поспорить, а главное — узнать, найдет ли он в ком-нибудь отклик
на свое собственное"настроение"? Он не хотел бы быть одиноким. То, чего всегда жаждет его душа, — должно быть не в единицах только, а в
сотнях, если не в тысячах его сверстников.
Давно не испытанное ею ощущение того, что
сотни глаз смотрят
на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.