Неточные совпадения
И живо потом навсегда и навеки останется проведенный таким образом
вечер, и все, что тогда случилось и было, удержит верная
память: и кто соприсутствовал, и кто
на каком месте стоял, и что было в руках его, — стены, углы и всякую безделушку.
Он был похож
на приказчика из хорошего магазина галантереи,
на человека, который с утра до
вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не остаются в
памяти. В голубоватых глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
В этот
вечер тщательно, со всей доступной ему объективностью, прощупав, пересмотрев все впечатления последних лет, Самгин почувствовал себя так совершенно одиноким человеком, таким чужим всем людям, что даже испытал тоскливую боль, крепко сжавшую в нем что-то очень чувствительное. Он приподнялся и долго сидел, безмысленно глядя
на покрытые льдом стекла окна, слабо освещенные золотистым огнем фонаря. Он был в состоянии, близком к отчаянию. В
памяти возникла фраза редактора «Нашего края...
Тут в
памяти Самгина точно спичка вспыхнула, осветив тихий
вечер и в конце улицы, в поле заревые, пышные облака; он идет с Иноковым встречу им, и вдруг, точно из облаков, прекрасно выступил золотистый, тонконогий конь,
на коне — белый всадник.
Остаток
вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались,
память показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой
на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой
на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем. В этот
вечер она казалась старше лет
на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову
на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его
памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
24-го, в сочельник, съехал я
на берег утром: было сносно; но когда поехал оттуда… ах, какой
вечер! как надолго останется он в
памяти!
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла
на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до
вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной
памятью о том, что было, было слишком мучительно.
Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Поликарп любит его без
памяти и ворчит
на него с утра до
вечера.
Судьи, надеявшиеся
на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова. Он в тот же день отправился в Покровское. Дубровский между тем лежал в постеле; уездный лекарь, по счастию не совершенный невежда, успел пустить ему кровь, приставить пиявки и шпанские мухи. К
вечеру ему стало легче, больной пришел в
память.
На другой день повезли его в Кистеневку, почти уже ему не принадлежащую.
В связи с описанной сценой мне вспоминается
вечер, когда я сидел
на нашем крыльце, глядел
на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей
памяти.
Весь этот
вечер проходил оживленно и весело, а для меня в нем осталось несколько мелких, почти ничтожных эпизодов, значение которых выделилось даже не сразу, но которые остались в
памяти навсегда. Так, когда играли в прятки, я наткнулся
на кого-то из прятавшихся за дверью в темноватом углу отцовского кабинета. Когда я приоткрыл дверь, — передо мной
на полу сидела небольшая фигурка, отвернувшая голову. Нужно было еще угадать, кто это.
Устенька навсегда сохранила в своей
памяти этот решительный зимний день, когда отец отправился с ней к Стабровским. Старуха нянька ревела еще с
вечера, оплакивая свою воспитанницу, как покойницу. Она только и повторяла, что Тарас Семеныч рехнулся и хочет обасурманить родную дочь. Эти причитания навели
на девочку тоску, и она ехала к Стабровским с тяжелым чувством, вперед испытывая предубеждение против долговязой англичанки, рывшейся по комодам.
Но я подозревал, что он и сам любит побасенки больше Псалтыря; он знал его почти весь
на память, прочитывая, по обету, каждый
вечер, перед сном, кафизму вслух и так, как дьячки в церкви читают часослов.
Я гулял — то в саду нашей дачи, то по Нескучному, то за заставой; брал с собою какую-нибудь книгу — курс Кайданова, например, — но редко ее развертывал, а больше вслух читал стихи, которых знал очень много
на память; кровь бродила во мне, и сердце ныло — так сладко и смешно: я все ждал, робел чего-то и всему дивился и весь был наготове; фантазия играла и носилась быстро вокруг одних и тех же представлений, как
на заре стрижи вокруг колокольни; я задумывался, грустил и даже плакал; но и сквозь слезы и сквозь грусть, навеянную то певучим стихом, то красотою
вечера, проступало, как весенняя травка, радостное чувство молодой, закипающей жизни.
На вечере у Еропкиных, где были две барышни — богатые невесты, за которыми обеими ухаживал Махин, после пения романсов, в котором особенно отличался очень музыкальный Махин, — он и вторил прекрасно и аккомпанировал, — он рассказал очень верно и подробно — у него была прекрасная
память — и совершенно безучастно про странного преступника, который обратил палача.
Послушная
память тотчас же вызвала к жизни все увлечения и «предметы» Александрова. Все эти бывшие дамы его сердца пронеслись перед ним с такой быстротой, как будто они выглядывали из окон летящего
на всех парах курьерского поезда, а он стоял
на платформе Петровско-Разумовского полустанка, как иногда прошлым летом по
вечерам.
В веселый день Троицы я,
на положении больного, с полудня был освобожден от всех моих обязанностей и ходил по кухням, навещая денщиков. Все, кроме строгого Тюфяева, были пьяны; перед
вечером Ермохин ударил Сидорова поленом по голове, Сидоров без
памяти упал в сенях, испуганный Ермохин убежал в овраг.
Он мог говорить этими словами целый
вечер, и я знал их
на память. Слова нравились мне, но к смыслу их я относился недоверчиво. Из его слов было ясно, что человеку мешают жить, как он хочет, две силы: бог и люди.
К
вечеру Палага лишилась
памяти и
на пятые сутки после похорон старика Кожемякина тихонько умерла.
Варвара Михайловна (просто, грустно, тихо). Как я любила вас, когда читала ваши книги… как я ждала вас! Вы мне казались таким… светлым, все понимающим… Таким вы показались мне, когда однажды читали
на литературном
вечере… мне было тогда семнадцать лет… и с той поры до встречи с вами ваш образ жил в
памяти моей, как звезда, яркий… как звезда!
О дачниках нет и помину. Их точно и не было. Два-три хороших дождя — и смыта с улиц последняя
память о них. И все это бестолковое и суетливое лето с духовой музыкой по
вечерам, и с пылью от дамских юбок, и с жалким флиртом, и спорами
на политические темы — все становится далеким и забытым сном. Весь интерес рыбачьего поселка теперь сосредоточен только
на рыбе.
Однако, по старой
памяти, Гамбринус еще посещался морскими и портовыми молодцами из тех, кого война не повлекла
на смерть и страдания. Сначала о Сашке вспоминали каждый
вечер...
— Нет, и — не хочу! — решительно ответила девушка, усаживаясь за стол. — Это будет — когда я ворочусь к ним, — значит,
вечером, — потому что я пробуду у вас весь день. Зачем же с утра думать о том, что будет ещё только
вечером? Папа рассердится, но от него можно уйти и не слушать… Тётя? — она без
памяти любит меня! Они? Я могу заставить их ходить вокруг меня
на четвереньках… Вот бы смешно!.. Чернонебов не может, потому что у него живот!
Ефимка бывал очень доволен аристократическими воспоминаниями и обыкновенно
вечером в первый праздник, не совсем трезвый, рассказывал кому-нибудь в грязной и душной кучерской, как было дело, прибавляя: «Ведь подумаешь, какая
память у Михаила-то Степановича, помнит что — а ведь это сущая правда, бывало, меня заложит в салазки, а я вожу, а он-то знай кнутиком погоняет — ей-богу, — а сколько годов, подумаешь», и он, качая головою, развязывал онучи и засыпал
на печи, подложивши свой армяк (постели он еще не успел завести в полвека), думая, вероятно, о суете жизни человеческой и о прочности некоторых общественных положений, например дворников.
«Хорошо дома!» — думал Назаров в тишине и мире
вечера, окидывая широким взглядом землю,
на десятки вёрст вокруг знакомую ему. Она вставала в
памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля. В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
Пришед домой, комик сейчас же хватился своей роли, но не нашел и, вероятно, догадался о постигшей ее участи; но это для него ничего не значило: он тотчас же написал всю роль
на память и, как бы в досаду, показал ее Анне Сидоровне; но та уже и отвечать ничего не могла, а только вздохнула и, чтобы отплатить неверному, ушла
на целый
вечер к одной соседке и там, насколько доставало у ней силы, играла равнодушно в свои козыри; но, возвратясь домой, опять впала в тоску и легла.
В
памяти Подозерова промелькнули «Чернец» и «Таинственная монахиня» и «Тайны Донаретского аббатства», и вслед за тем
вечер на Синтянинском хуторе, когда отец Евангел читал наизусть
на непередаваемом французском языке стихи давно забытого французского поэта Климента Маро, оканчивающиеся строфой...
Сохранилась у меня в
памяти и его дикция, с каким-то не совсем русским, но, несомненно, барским акцентом. В обществе он бойко говорил по-французски. В Нижнем его принимали; но в Казани — в тамошнем монде,
на вечерах или дневных приемах, — я его ни в одном доме не встречал.
Про эту встречу и дальнейшее знакомство с Гончаровым я имел уже случай говорить в печати — в последний раз и в публичной беседе
на вечере, посвященном его
памяти в Петербурге, и не хотел бы здесь повторяться. Вспомню только то, что тогда было для меня в этой встрече особенно освежающего и ценного, особенно после потери, какую я пережил в лице Герцена. Тут судьба, точно нарочно, посылала мне за границей такое знакомство.
Вот хоть бы
на том
вечере, который остался у меня довольно отчетливо в
памяти, мы разговаривали долго, задевали, сколько помню, и литературные темы; но мой собеседник говорил обо всем сдержанно, изящно, без всякого неприятного, болезненно-нервного оттенка, какой, например, сейчас же сказался бы у Достоевского.
Юрий Эрастович добросовестно отдает нам все свое время. С утра до
вечера мы репетируем
на школьной сцене. А в свободные часы томимся. Обе пьесы надоели нам смертельно. Интонации так прочно запали в голову, что при самом даже горячем желании изменить их с нашей стороны их не выбьешь ничем из
памяти.
Большую сенсацию произвело
на этом
вечере поднесение Николаем Герасимовичем всем присутствовавшим дамам сувениров в
память новоселья.
Вечер первого признания восстает ярко в его
памяти. Как живая, сидит она около него, вот наклоняется ближе, ближе — он переживает ощущение первого поцелуя. Улыбка неизъяснимого блаженства появляется
на измученном лице.
На другой день Надежда Александровна Крюковская, проснувшись довольно рано и с тяжелой головой, стала смутно перебирать в своей
памяти происшествия вчерашнего
вечера.
«Да, она его любит без
памяти!» — воскликнула, как, вероятно, помнит читатель, одна из присутствовавших
на этом же
вечере львиц полусвета.
Дальше была снова музыка и танцы; и в этот, кажется,
вечер, именно в этот, состоялся тот самый большой, даже грандиозный бал, от которого у меня в
памяти сохранился образ множества движущихся людей и необыкновенно яркого света, похожего
на свет пожара или тысячи смоляных бочек.