Неточные совпадения
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом
на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые
верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
По причине толщины, он уже не мог ни в каком случае потонуть и как бы ни кувыркался, желая нырнуть, вода бы его все выносила наверх; и если бы село к нему
на спину еще двое человек, он бы, как упрямый пузырь, остался с ними
на верхушке воды, слегка только под ними покряхтывал да пускал носом и ртом пузыри.
Селифан помог взлезть девчонке
на козлы, которая, ставши одной ногой
на барскую ступеньку, сначала запачкала ее грязью, а потом уже взобралась
на верхушку и поместилась возле него. Вслед за нею и сам Чичиков занес ногу
на ступеньку и, понагнувши бричку
на правую сторону, потому что был тяжеленек, наконец поместился, сказавши...
Белый колоссальный ствол березы, лишенный
верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился
на воздухе, как правильная мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел
на снежной белизне его, как шапка или черная птица.
Читателям легко судить, глядя из своего покойного угла и
верхушки, откуда открыт весь горизонт
на все, что делается внизу, где человеку виден только близкий предмет.
Из-за изб тянулись во многих местах рядами огромные клади хлеба, застоявшиеся, как видно, долго; цветом походили они
на старый, плохо выжженный кирпич,
на верхушке их росла всякая дрянь, и даже прицепился сбоку кустарник.
Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дрок выскакивал вверх своею пирамидальною
верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела
на поверхности; занесенный бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще.
Но Тарасу Бульбе не пришлись по душе такие слова, и навесил он еще ниже
на очи свои хмурые, исчерна-белые брови, подобные кустам, выросшим по высокому темени горы, которых
верхушки вплоть занес иглистый северный иней.
Настал полдень. Солнце жгло из-за тонкой завесы сплошных беловатых облаков. Все молчало, одни петухи задорно перекликались
на деревне, возбуждая в каждом, кто их слышал, странное ощущение дремоты и скуки; да где-то высоко в
верхушке деревьев звенел плаксивым призывом немолчный писк молодого ястребка. Аркадий и Базаров лежали в тени небольшого стога сена, подостлавши под себя охапки две шумливо-сухой, но еще зеленой и душистой травы.
Через несколько минут он растянулся
на диване и замолчал; одеяло
на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало
верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел
на крупный, вздернутый нос,
на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким барином…
«Разве это едят?» — спросил я своего соседа. «Yes, o yes!» — отвечал он, взял один померанец, срезал
верхушку, выдавил всю внутренность, с косточками,
на тарелку, а пустую кожу съел.
Опираясь
на него, я вышел «
на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными,
верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Но и тут надо было наконец закрыть окна: ветер бросал
верхушки волн
на мебель,
на пол,
на стены.
Верхушку ананаса срезывают здесь более, нежели
на вершок, и бросают, не потому, чтоб она была невкусна, а потому, что остальное вкуснее; потом режут спиралью, срезывая лишнее, шелуху и щели; сок течет по ножу, и кусок ананаса тает во рту.
Летучие мыши уже носились над его заснувшими
верхушками, таинственно кружась и дрожа
на смутно-ясном небе; резво и прямо пролетел в вышине запоздалый ястребок, спеша в свое гнездо.
Она бывает хороша только в иные летние вечера, когда, возвышаясь отдельно среди низкого кустарника, приходится в упор рдеющим лучам заходящего солнца и блестит и дрожит, с корней до
верхушки облитая одинаковым желтым багрянцем, — или, когда, в ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет
на синем небе, и каждый лист ее, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться вдаль.
К тому же, в ответ
на его восклицание, какая-то большая птица внезапно затрепыхалась в
верхушке дерева над его головою…
Их статные, могучие стволы великолепно чернели
на золотисто-прозрачной зелени орешников и рябин; поднимаясь выше, стройно рисовались
на ясной лазури и там уже раскидывали шатром свои широкие узловатые сучья; ястреба, кобчики, пустельги со свистом носились под неподвижными
верхушками, пестрые дятлы крепко стучали по толстой коре; звучный напев черного дрозда внезапно раздавался в густой листве вслед за переливчатым криком иволги; внизу, в кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам; беляк прокрадывался вдоль опушки, осторожно «костыляя»; красно-бурая белка резво прыгала от дерева к дереву и вдруг садилась, поднявши хвост над головой.
До сумерек было еще далеко. Я взял свою винтовку и пошел осматривать окрестности. Отойдя от бивака с километр, я сел
на пень и стал слушать. В часы сумерек пернатое население тайги всегда выказывает больше жизни, чем днем. Мелкие птицы взбирались
на верхушки деревьев, чтобы взглянуть оттуда
на угасающее светило и послать ему последнее прости.
Солнце только что успело скрыться за горизонтом, и в то время, когда лучи его золотили
верхушки гор, в долинах появились сумеречные тени.
На фоне бледного неба резко выделялись вершины деревьев с пожелтевшими листьями. Среди птиц, насекомых, в сухой траве — словом, всюду, даже в воздухе, чувствовалось приближение осени.
На рассвете раньше всех проснулся Дерсу. Затем встал я, а потом и другие. Солнце только что взошло и своими лучами едва озарило
верхушки гор. Как раз против нашего бивака, в 200 шагах, бродил еще один медведь. Он все время топтался
на одном месте. Вероятно, он долго еще ходил бы здесь, если бы его не спугнул Мурзин. Казак взял винтовку и выстрелил.
Не оборвались ли с неба тяжелые тучи и загромоздили собою землю? ибо и
на них такой же серый цвет, а белая
верхушка блестит и искрится при солнце.
— Это проворная, видно, птица! — сказал винокур, которого щеки в продолжение всего этого разговора беспрерывно заряжались дымом, как осадная пушка, и губы, оставив коротенькую люльку, выбросили целый облачный фонтан. — Эдакого человека не худо,
на всякий случай, и при виннице держать; а еще лучше повесить
на верхушке дуба вместо паникадила.
В больших, навыкате, глазах (и кто только мог находить их красивыми!) начинала бегать какая-то зеленоватая искорка. Все мое внимание отливало к пяти уколам
на верхушке головы, и я отвечал тихо...
Здесь меня положительно заворожил протяжный шум лесных
верхушек, и я остановился, как вкопанный,
на дорожке.
Выбрав луговину, около которой слышны перепелиные бои и
на которой трава повыше или, что еще лучше, растут небольшие кустики дикого персика или чилизника, охотник бережно расстилает по их
верхушкам свою сеть, а сам ложится возле одного ее края.
Летом русак так же сер, как и беляк, и не вдруг различишь их, потому что летний русак отличается от летнего беляка только черным хвостиком, который у него несколько подлиннее, черною
верхушкою ушей, большею рыжеватостью шерсти
на груди и боках; но зимой они не похожи друг
на друга: беляк весь бел как снег, а у русака, особенно старого, грудь и брюхо несколько бледно-желтоваты, по спине лежит довольно широкий, весьма красивый пестрый ремень из темных желтоватых и красноватых крапинок, в небольших завитках, или, точнее сказать, вихрях, похожий
на крымскую крупную мерлушку.
Они слышат пискотню молодых и покрякиванье маток, слышат шелест камыша, даже видят, как колеблются его
верхушки от множества пробирающихся в тростнике утят, а нельзя поживиться добычей: «глаз видит, да зуб неймет!» Хищные птицы не бросаются за добычей в высокую траву или кусты: вероятно, по инстинкту, боясь наткнуться
на что-нибудь жесткое и острое или опасаясь помять правильные перья.
Картина переменилась: уже
на черной скатерти полей кое-где виднеются белые пятна и полосы снежных сувоев да лежит гребнем, с темною навозною
верхушкой, крепко уезженная зимняя дорога.
Огонь, бежавший широкой рекою, разливая кругом яркий свет и заревом отражаясь
на темном небе, вдруг начинает разбегаться маленькими ручейками; это значит, что он встретил поверхность земли, местами сырую, и перебирается по сухим
верхушкам травы; огонь слабеет ежеминутно, почти потухает, кое-где перепрыгивая звездочками, мрак одевает окрестность… но одна звездочка перескочила
на сухую залежь, и мгновенно расстилается широкое пламя, опять озарены окрестные места, и снова багряное зарево отражается
на темном небе.
Он лежал в полудремоте. С некоторых пор у него с этим тихим часом стало связываться странное воспоминание. Он, конечно, не видел, как темнело синее небо, как черные
верхушки деревьев качались, рисуясь
на звездной лазури, как хмурились лохматые «стрехи» стоявших кругом двора строений, как синяя мгла разливалась по земле вместе с тонким золотом лунного и звездного света. Но вот уже несколько дней он засыпал под каким-то особенным, чарующим впечатлением, в котором
на другой день не мог дать себе отчета.
Часа через два начало смеркаться. Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися
на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая
верхушки ее к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.
Солнце уже склонилось к
верхушкам самых отдаленных деревьев и косыми лучами озарило долину Хунгари и все малые предметы
на снегу, которые только при этом освещении могли быть видны по синеватым теням около них.
— Солнце взошло! — вскричал он, увидев блестевшие
верхушки деревьев и показывая
на них князю точно
на чудо, — взошло!
В саду Калитиных, в большом кусте сирени, жил соловей; его первые вечерние звуки раздавались в промежутках красноречивой речи; первые звезды зажигались
на розовом небе над неподвижными
верхушками лип.
А
на дворе уж занималась зорька, оттеняя
верхушки высоких сосен Сокольницкого леса. Общество рассталось довольно холодно; Розанов повел домой Калистратову.
Помада смотрит
на дымящиеся тонким парочком
верхушки сокольницкого бора и видит, как по вершинкам сосен ползет туманная пелена, и все она редеет, редеет и, наконец, исчезает вовсе, оставляя во всей утренней красоте иглистую сосну, а из-за окраины леса опять выходит уже настоящая Лиза, такая, в самом деле, хорошая, в белом платье с голубым поясом.
Этот нежный и страстный романс, исполненный великой артисткой, вдруг напомнил всем этим женщинам о первой любви, о первом падении, о позднем прощании
на весенней заре,
на утреннем холодке, когда трава седа от росы, а красное небо красит в розовый цвет
верхушки берез, о последних объятиях, так тесно сплетенных, и о том, как не ошибающееся чуткое сердце скорбно шепчет: «Нет, это не повторится, не повторится!» И губы тогда были холодны и сухи, а
на волосах лежал утренний влажный туман.
Все берега полоев были усыпаны всякого рода дичью; множество уток плавало по воде между
верхушками затопленных кустов, а между тем беспрестанно проносились большие и малые стаи разной прилетной птицы: одни летели высоко, не останавливаясь, а другие низко, часто опускаясь
на землю; одни стаи садились, другие поднимались, третьи перелетывали с места
на место: крик, писк, свист наполнял воздух.
Налево виднелась необозримая водяная поверхность, чистая и гладкая, как стекло, а прямо против нашего дома вся она была точно усеяна иногда
верхушками дерев, а иногда до половины затопленными огромными дубами, вязами и осокорями, вышина которых только тогда вполне обозначилась; они были похожи
на маленькие, как будто плавающие островки.
Захотелось ей осмотреть весь дворец, и пошла она осматривать все его палаты высокие, и ходила она немало времени,
на все диковинки любуючись; одна палата была краше другой, и все краше того, как рассказывал честной купец, государь ее батюшка родимый; взяла она из кувшина золоченого любимый цветочик аленькой, сошла она в зеленые сады, и запели ей птицы свои песни райские, а деревья, кусты и цветы замахали своими
верхушками и ровно перед ней преклонилися; выше забили фонтаны воды и громче зашумели ключи родниковые; и нашла она то место высокое, пригорок муравчатый,
на котором сорвал честной купец цветочик аленькой, краше которого нет
на белом свете.
В саду весело заливалась безыменная птичка; набегавший ветерок гнул пушистые
верхушки сиреней и акаций, врывался в окно пахучей струей и летел дальше, поднимая
на пруду легкую рябь.
Песок кое-где был смыт с утоптанных дорожек, в ямах стояли лужи мутной воды, следы ног ясно отпечатывались
на мокром грунте; дувший с пруда ветерок колебал
верхушки берез и тополей, блестевших теперь самой яркой зеленью.
Солнце недавно еще село за гору. Город утонул в лилово-туманной тени, и только
верхушки тополей
на острове резко выделялись червонным золотом, разрисованные последними лучами заката. Мне казалось, что с тех пор, как я явился сюда,
на старое кладбище, прошло не менее суток, что это было вчера.
А
на самом верху, сквозь густую чащу
верхушек и дальних стволов, над ровной, высокой чертой горизонта рдела узкая полоса зари — не красного и не багрового цвета, а темно-пурпурного, необычайного, похожего
на угасающий уголь или
на пламя, преломленное сквозь густое красное вино.
Вдруг лошадь стала выходить из борозды: прямо перед ее мордой оказалось небольшое, тощее, очевидно недавно посаженное деревцо, с
верхушкой, уже наполовину увядшей. Пахарь дернул вожжой, придержал соху, деревцо втянулось под гуж, изогнулось, попробовало вынырнуть меж оглоблей и вдруг сиротливо свалилось, подрезанное железом. Еще около сажени тянулось оно, зацепившись веткой, наконец осталось
на пыльной пашне. Мужик оттолкнул его лаптем и стал вытряхивать лемех.
Туберозов продолжает дремать, лошадь идет дальше и дальше; вот она щипнула густой муравы
на опушке; вот скусила
верхушку молодого дубочка; вот, наконец, ступила
на поросший диким клевером рубеж и опять нюхает теплый ветер.
Внутри лестница, — и можно войти в голову, и в руку, и даже
на верхушку факела.
Еще сильнее закачались зыбкие гребни, еще быстрее запрыгали в воде огни, перемешиваясь с цветными клочками неба и месяца, а лодки под фонарями, черные, точно из цельного угля, — забились и запрыгали
на верхушках…
Волны все бежали и плескались, а
на их
верхушках, закругленных и зыбких, играли то белая пена, то переливы глубокого синего неба, то серебристые отблески месяца, то, наконец, красные огни фонарей, которые какой-то человек, сновавший по воде в легкой лодке, зажигал зачем-то в разных местах, над морем…