Неточные совпадения
Река Амагу длиной около 50 км.
Начало она берет
с хребта Карту и огибает его
с западной стороны. Амагу течет сначала на северо-восток, потом принимает широтное направление и только вблизи моря немного склоняется к
югу. Из притоков ее следует указать только Дунанцу длиною 19 км. По ней можно перевалить на реку Кусун. Вся долина Амагу и окаймляющие ее горы покрыты густым хвойно-смешанным лесом строевого и поделочного характера.
Река Кумуху (по-удэгейски Куму), названная русскими рекой Кузнецова, берет
начало с хребта Сихотэ-Алинь, течет в широтном направлении, только в нижней своей части склоняется к
югу и в море впадает около мыса Олимпиады (46° 12,5'
с. ш. и 138° 20,0' в. д. от Гринвича).
— Плохо, — сказал я, — ветер
начинает дуть
с юга.
Река Кумуху (по-удэгейски Кумму), названная русскими рекой Кузнецова, берет
начало с хребта Сихотэ-Алинь, течет в широтном направлении, только в нижней своей части склоняется к
югу и в море впадает около мыса Олимпиады (46° 12,5'
с. ш. и 138° 20,0' в. д. от Гринвича).
На другой день
с бивака мы снялись рано и пошли по тропе, проложенной у самого берега реки. На этом пути Нахтоху принимает в себя
с правой стороны два притока: Хулеми и Гоббиляги, а
с левой — одну только маленькую речку Ходэ. Нижняя часть долины Нахтоху густо поросла даурской березой и монгольским дубом.
Начиная от Локтоляги, она постепенно склоняется к
югу и только около Хулеми опять поворачивает на восток.
Следующие четыре дня (
с 9 по 12 декабря) мы употребили на переход по реке Уленгоу. Река эта берет
начало с Сихотэ-Алиня и течет сначала к юго-востоку, потом к
югу, километров 30 опять на юго-восток и последние 5 км снова на
юг. В средней части Уленгоу разбивается на множество мелких ручьев, теряющихся в лесу среди камней и бурелома. Вследствие из года в год не прекращающихся пожаров лес на горах совершенно уничтожен. Он сохранился только по обоим берегам реки и на островах между протоками.
Как только
начала заниматься заря, пернатое царство поднялось на воздух и
с шумом и гамом снова понеслось к
югу. Первыми снялись гуси, за ними пошли лебеди, потом утки, и уже последними тронулись остальные перелетные птицы. Сначала они низко летели над землей, но по мере того как становилось светлее, поднимались все выше и выше.
Предсказание Дерсу сбылось. В полдень
начал дуть ветер
с юга. Он постепенно усиливался и в то же время менял направление к западу. Гуси и утки снова поднялись в воздух и полетели низко над землей.
Вот мое предположение: клинтухи
начинают лететь
с севера на
юг ранее, чем мы думаем, даже в феврале; но летят по ночам и высоко, как многие породы дичи, почему никто о том не знает; в больших стаях, вероятно, всегда есть усталые и слабые, которые отстают от станиц в продолжение дороги, где случится, и как некуда более деваться, то поселяются до настоящей весны на гумнах: их-то так рано встречают охотники.
Конная армия под Можайском, потерявшая три четверти своего состава,
начала изнемогать, и газовые эскадрильи не могли остановить движения мерзких пресмыкающихся, полукольцом заходивших
с запада, юго-запада и
юга по направлению к Москве.
Пока стрелки и казаки отдыхали на перевале и курили трубки, я
с удэхейцем успел подняться на соседнюю вершину высотою в 1300 метров. Чем дальше к
югу, тем гребень Сихотэ-Алиня все повышался, приблизительно до 1700 и 1800 метров. Это и был тот цоколь,
с которого берут
начало Анюй и Копи.
С утра по всему фронту бешено загрохотали орудия. Был теплый, совсем весенний день,
с юга дуло бодрящим теплом. Тонкий слой снега таял под солнцем, голуби суетились под карнизами фанз и
начинали вить гнезда; стрекотали сороки и воробьи. Пушки гремели, завывали летящие снаряды; у всех была одна серьезная, жуткая и торжественная мысль: «Началось…»
В Мукдене шла описанная толчея. А мы в своей деревне не спеша принимали и отправляли транспорты
с ранеными. К счастью раненых, транспорты заезжали к нам все реже. Опять все бездельничали и изнывали от скуки. На
юге по-прежнему гремели пушки, часто доносилась ружейная трескотня. Несколько раз японские снаряды
начинали ложиться и рваться близ самой нашей деревни.
Иногда он ехал на
юг и подговаривал народ,
начинал бунт и вместе
с народом прогонял помещиков, раздавал землю крестьянам.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на
юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали
с речами обеды севастопольским героям и им же,
с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские
начала на европейской почве, но
с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские
начала, однако
с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.