Неточные совпадения
Прежде (это
началось почти
с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что
мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при
мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
— Понадобилось, так явились и
мысли и язык, хоть напечатать в романе где-нибудь. А нет нужды, так и не умею, и глаза не видят, и в руках слабость! Ты свое уменье затерял еще в детстве, в Обломовке, среди теток, нянек и дядек.
Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить.
Это правда, что появление этого человека в жизни моей, то есть на миг, еще в первом детстве, было тем фатальным толчком,
с которого
началось мое сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад
мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул.
— И в
мыслях, барин, не было. А он, злодей мой, должно, сам поджег. Сказывали, он только застраховал. А на нас
с матерью сказали, что мы были, стращали его. Оно точно, я в тот раз обругал его, не стерпело сердце. А поджигать не поджигал. И не был там, как пожар
начался. А это он нарочно подогнал к тому дню, что
с матушкой были. Сам зажег для страховки, а на нас сказал.
И вот вскорости после полудня
началось нечто, сначала принимаемое входившими и выходившими лишь молча и про себя и даже
с видимою боязнью каждого сообщить кому-либо начинающуюся
мысль свою, но к трем часам пополудни обнаружившееся уже столь ясно и неопровержимо, что известие о сем мигом облетело весь скит и всех богомольцев — посетителей скита, тотчас же проникло и в монастырь и повергло в удивление всех монастырских, а наконец, чрез самый малый срок, достигло и города и взволновало в нем всех, и верующих и неверующих.
С них
начинается перелом русской
мысли. И когда мы это говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии.
— Так по-людски не живут, — говорил старик отец, — она еще ребенок, образования не получила, никакого разговора, кроме самого обыкновенного, не понимает, а ты к ней
с высокими
мыслями пристаешь, молишься на нее. Оттого и глядите вы в разные стороны. Только уж что-то рано у вас нелады
начались; не надо было ей позволять гостей принимать.
Да, это была
с его стороны грубая ошибка, и он глубоко негодовал на себя, что не предвидел ее последствий… Но в то же время в голове его назойливо складывалась
мысль: общая жизнь
началась так недавно, а раздельная черта уж обозначилась!
И
начнется у них тут целодневное метание из улицы в улицу,
с бульвара на бульвар, и потянется тот неясный замоскворецкий разговор, в котором ни одно слово не произносится в прямом смысле и ни одна
мысль не может быть усвоена без помощи образа…
На лице Сусанны Николаевны на мгновение промелькнула радость; потом выражение этого чувства мгновенно же перешло в страх; сколь ни внимательно смотрели на нее в эти минуты Егор Егорыч и Сверстов, но решительно не поняли и не догадались, какая борьба
началась в душе Сусанны Николаевны:
мысль ехать в Петербург и увидеть там Углакова наполнила ее душу восторгом, а вместе
с тем явилось и обычное: но.
Стыд
начался с того, что на другой день утром, читая"Удобрение", мы не поверили глазам своим.
Мысль, что эту статью мы сами выдумали и сами изложили, была до такой степени далека от нас, что, прочитав ее, мы в один голос воскликнули: однако! какие нынче статьи пишут! И почувствовали при этом такое колючее чувство, как будто нас кровно обидели.
Уже накануне вечером она была скучна.
С тех пор как Петенька попросил у нее денег и разбудил в ней воспоминание о «проклятии», она вдруг впала в какое-то загадочное беспокойство, и ее неотступно начала преследовать
мысль: а что, ежели прокляну? Узнавши утром, что в кабинете
началось объяснение, она обратилась к Евпраксеюшке
с просьбой...
«А старики?» — пронеслось над душою каждого.
Начались толки; предложения следовали одни за другими. Одни говорили, что ежели привлечь на свою сторону Гремикина, то дело будет выиграно наверное; другие говорили, что надобно ближе сойтись
с «маркизами» и ополчиться противу деспотизма «крепкоголовых»; один голос даже предложил подать руку примирения «плаксам», но против этой
мысли вооружились решительно все.
Мое отчаяние продолжалось целую неделю, потом оно мне надоело, потом я окончательно махнул рукой на литературу. Не всякому быть писателем… Я старался не думать о писаной бумаге, хоть было и не легко расставаться
с мыслью о грядущем величии.
Началась опять будничная серенькая жизнь, походившая на дождливый день. Расспрощавшись навсегда
с собственным величием, я обратился к настоящему, а это настоящее, в лице редактора Ивана Ивановича, говорило...
Далее затем в голове князя
начались противоречия этим его
мыслям: «Конечно, для удовлетворения своего патриотического чувства, — обсуживал он вопрос
с другой стороны, — Елене нужны были пятнадцать тысяч, которые она могла взять только у князя, и неужели же она не стоила подобного маленького подарка от него, а получив этот подарок, она могла располагать им, как ей угодно?..
Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная
мысль: «Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго
с ним поступила, так много высказала ему презрения, — что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?» Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и
начинаются сенокосные луга.
Начался разговор о сладостях беспечального жития, без крепостного права, но
с подоходными и поразрядными налогами,
с всесословною рекрутскою повинностью и т. д. Мало-помалу перспективы, которые при этом представились, до тоге развеселили нас, что мы долгое время стояли друг против друга и хохотали. Однако ж, постепенно, серьезное направление
мыслей вновь одержало верх над смешливостью.
В самом деле, самобытный характер XIX века обозначился
с первых лет его. Он
начался полным развитием наполеоновской эпохи; его встретили песнопения Гёте и Шиллера, могучая
мысль Канта и Фихте. Полный памяти о событиях десяти последних лет, полный предчувствий и вопросов, он не мог шутить, как его предшественник. Шиллер в колыбельной песне ему напоминал трагическую судьбу его.
Увлекшись
мыслью о дипломатической мудрости Олега, г. Жеребцов не сообразил, что поход Аскольда и Дира на Царьград был в 866 году, еще при Рюрике, и что Олегово княжение
начинается, по летописям, только
с 879 года, поход же на Смоленск и Киев относится к 882 году. Выходит, что Олег-то 16 лет думал воспользоваться неудачею Аскольда и Дира: плохая дипломатия!
Едва
начался обряд венчанья, как супруга Ивана Гавриловича почувствовала уже тоску и сильный позыв к зевоте; крестьянская свадьба, заинтересовавшая ее дня три тому назад, казалась ей весьма скучным удовольствием; невеста была глупа и выглядывала настоящим уродом, жених и того хуже — словом, она изъявила желание как можно скорее ехать домой. Иван Гаврилович, разделявший
с женою одни и те же
мысли, не замедлил сесть в коляску, пригласив наперед к себе некоторых из соседей.
Отец Сергий уже несколько недель жил
с одной неотступною
мыслью: хорошо ли он делал, подчиняясь тому положению, в которое он не столько сам стал, сколько поставили его архимандрит и игумен.
Началось это после выздоровевшего четырнадцатилетнего мальчика,
с тех пор
с каждым месяцем, неделей, днем Сергий чувствовал, как уничтожалась его внутренняя жизнь и заменялась внешней. Точно его выворачивали наружу.
Желудки казенных студентов, кажется, первые изъявили на эту
мысль свое полное согласие и подстрекнули своих владельцев объявить, наконец, протестацию эконому, начавшему их кормить только что не осиновыми дровами, поджаренными на воде. Ферапонтов сначала было не принимал никакого участия в этом; но в решительную минуту, когда за одним из обедов
начался заранее условленный шум и когда эконом начал было кричать: «Не будет вам другой говядины. Едите и такую… Вот она, тут, на столе стоит… Что вы
с ней сделаете?»
[Нам кажется, что в ее лице автор весьма удачно выставил главнейшие вопросы,
с которых должна
начинаться работа
мысли в целом сословии.
Толстое дерево
началось с тонкого прута. Девятиэтажная башня
началась с кладки малых кирпичей. Путешествие в тысячу верст
начинается с одного шага. Будьте внимательны к своим
мыслям, — они начало поступков.
С утра по всему фронту бешено загрохотали орудия. Был теплый, совсем весенний день,
с юга дуло бодрящим теплом. Тонкий слой снега таял под солнцем, голуби суетились под карнизами фанз и начинали вить гнезда; стрекотали сороки и воробьи. Пушки гремели, завывали летящие снаряды; у всех была одна серьезная, жуткая и торжественная
мысль: «
Началось…»
С теми
мыслями, каких я был полон в эту минуту и чего в тревоге опасался от Аммуна, я прежде всего заподозрил, что это
начинается его дело, затеянное
с какою-нибудь хитростию, в которых разбойничий ум Аммуна был очень искусен.
Этот порядок
мысли начинается с крайнего дуализма, но кончается крайним монизмом.
Новский и Карамышев согласились вполне
с этим заключением.
Начался допрос свидетелей. Когда прислуживавшие вечером княгине лакей и горничная показали, что оставили ее в номере
с ее сиятельством княжной Маргаритой Дмитриевной, в уме Карамышева снова мелькнула
мысль, что княжну также видели шедшей накануне по направлению к кабинету, в котором нашли на другой день мертвой ее дядю.
«Жениться на ней он должен, — продолжала работать его
мысль, — но не любить ее… Нет! Подожди, птичка, мы поймаем тебя на другую приманку, и дочь управляющего сослужит нам прекрасную службу. Завтра, во время пикника, мы побываем у управляющего, а
с этого игра и
начнется».
Это сватовство, как сказано в нашей летописи, «Иван Васильевич взял в
мысль» и, поговорив
с митрополитом и боярами, отправил в Рим смотреть невесту и вести переговоры своего посланца, итальянца, принявшего в Москве православие, Ивана Фрязина.
Начались переписки, и дело длилось около двух лет. Наконец, невесту отправили в Россию.
Ее чуждому всякой глубины
мысли уму, конечно, могло показаться более чем странным, что роман Александра Васильевича
начался чуть ли не
с умирающей девушкой. Здоровье было главным условием любви в том смысле, в каком понимала ее Марья Петровна, в каком понимает ее,
с одной стороны, впрочем, и русский народ, выражая в одной из своих пословиц
мысли, что «муж любит жену здоровую».
«Вот оно, что значит убить… — мелькали в его голове отрывочные
мысли. — Убить легко!.. Вот я и убил… Но зачем убил? Зачем?.. Вот тут-то и
начинается самое страшное… Надо, во-первых, достать его бумажник, документы, кошелек, все ценное, все пригодится… Документы… Да за этим я и убил! — вдруг как бы только вспомнил он. — Во-вторых, надо его убрать
с дороги. А для этого надо опять идти к нему. К нему. Ни за что!.. Это-то и есть самое страшное».
Экстенсивная и распределительная природа русского социализма наводит на
мысль, что в русском социализме слишком многое должно быть отнесено на счет остатков первоначального состояния первобытной демократии, того сельского коммунизма,
с которого
началось развитие народов.