Неточные совпадения
— А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды, я и
начал ткать сукна, да и сукна толстые,
простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают. Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? я
начал с нее варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня всё так.
«Побывав на сцене, она как будто стала
проще», — подумал Самгин и
начал говорить
с нею в привычном, небрежно шутливом тоне, но скоро заметил, что это не нравится ей; вопросительно взглянув на него раз-два, она сжалась, примолкла. Несколько свиданий убедили его, что держаться
с нею так, как он держался раньше, уже нельзя, она не принимает его шуточек, протестует против его тона молчанием; подожмет губы, прикроет глаза ресницами и — молчит. Это и задело самолюбие Самгина, и обеспокоило его, заставив подумать...
— Скверно очень-с, — прошептал на этот раз уже
с разозленным видом рябой. Между тем Ламберт возвратился почти совсем бледный и что-то, оживленно жестикулируя,
начал шептать рябому. Тот между тем приказал лакею поскорей подавать кофе; он слушал брезгливо; ему, видимо, хотелось поскорее уйти. И однако, вся история была
простым лишь школьничеством. Тришатов
с чашкою кофе перешел
с своего места ко мне и сел со мною рядом.
Они
начали с того, что позвали к себе обедать и меня и товарищей, и хотя извинялись простотой угощения, но угощение было вовсе не
простое для скромного городка.
Но эти люди, которые будут
с самого
начала рассказа думать про моих Веру Павловну, Кирсанова, Лопухова: «ну да, это наши добрые знакомые,
простые обыкновенные люди, как мы», — люди, которые будут так думать о моих главных действующих лицах, все-таки еще составляют меньшинство публики.
Он уж
начал несколько приличнее прежнего обращаться
с матерью, стал предпочитать гонянью на корде
простое держанье в узде.
В
начале 1840 года расстались мы
с Владимиром,
с бедной, узенькой Клязьмой. Я покидал наш венчальный городок
с щемящим сердцем и страхом; я предвидел, что той
простой, глубокой внутренней жизни не будет больше и что придется подвязать много парусов.
Таков беспорядок, зверство, своеволие и разврат русского суда и русской полиции, что
простой человек, попавшийся под суд, боится не наказания по суду, а судопроизводства. Он ждет
с нетерпением, когда его пошлют в Сибирь — его мученичество оканчивается
с началом наказания. Теперь вспомним, что три четверти людей, хватаемых полициею по подозрению, судом освобождаются и что они прошли через те же истязания, как и виновные.
Заветная мечта Галактиона исполнялась. У него были деньги для
начала дела, а там уже все пойдет само собой. Ему ужасно хотелось поделиться
с кем-нибудь своею радостью, и такого человека не было. По вечерам жена была пьяна, и он старался уходить из дому. Сейчас он шагал по своему кабинету и молча переживал охватившее его радостное чувство. Да, целых четыре года работы, чтобы получить
простой кредит. Но это было все, самый решительный шаг в его жизни.
Из
простого зауральского села он превратился в боевой торговый пункт, где
начала развиваться уже городская торговля, как лавки
с красным товаром, и даже появился галантерейный магазин.
Глафира Петровна опять завладела всем в доме; опять
начали ходить
с заднего крыльца приказчики, бурмистры,
простые мужики к «старой колотовке» — так прозывали ее дворовые люди.
— Я не знаю. Если есть средства
начинать снова на иных,
простых началах, так
начинать. — Когда я говорил
с вами больной, я именно это разумел.
Долго находился я в совершенном изумлении, разглядывая такие чудеса и вспоминая, что я видел что-то подобное в детских игрушках; долго
простояли мы в мельничном амбаре, где какой-то старик, дряхлый и сгорбленный, которого называли засыпкой, седой и хворый, молол всякое хлебное ухвостье для посыпки господским лошадям; он был весь белый от мучной пыли; я
начал было расспрашивать его, но, заметя, что он часто и задыхаясь кашлял, что привело меня в жалость, я обратился
с остальными вопросами к отцу: противный Мироныч и тут беспрестанно вмешивался, хотя мне не хотелось его слушать.
— Очень мне любопытно, —
начал Марьеновский, осматривая тонкого сукна поддевку на Макаре Григорьеве, его плисовые штаны и сапоги
с раструбами, — каким образом наши мужички из
простых, например, работников делаются подрядчиками, хозяевами?
— Позвольте спросить, —
начал я, — что такое здесь эта девочка и что делает
с ней эта гадкая баба? Не думайте, пожалуйста, что я из
простого любопытства расспрашиваю. Эту девочку я встречал и по одному обстоятельству очень ею интересуюсь.
И вот куроеды взбаламутились и
с помощью Гришек, Прошек и Ванек
начинают орудовать. Не
простой тишины они ищут, а тишины прозрачной, обитающей в открытом со всех сторон помещении. Везде, даже в самой несомненной тишине, они видят или нарушение тишины, или подстрекательство к таковому нарушению.
Начавши жизненную карьеру
с процесса
простого, так сказать, нетенденциозного «отнятия», они постепенно приходят в восторженное состояние и возвышаются до ненависти.
Недаром же так давно идут толки о децентрализации, смешиваемой
с сатрапством, и о расширении власти, смешиваемом
с разнузданностью. Плоды этих толков, до сих пор, впрочем, остававшихся под спудом, уже достаточно выяснились. «Эти толки недаром! в них-то и скрывается настоящая интимная мысль!» — рассуждает провинция и, не откладывая дела в долгий ящик,
начинает приводить в исполнение не закон и даже не циркуляр, а
простые газетные толки, не предвидя впереди никакой ответственности…
— Ответ на этот вопрос
простой, — продолжал он, — необходимо вырвать
с корнем злое
начало… Коль скоро мы знаем, что наш враг — интеллигенция, стало быть,
с нее и
начать нужно. Согласны?
Это вот, например, палата государственных имуществ… это палата финансовая… там юстиция… удел и, наконец, ваше губернское правление
с своими исправниками, городничими — и очень понятно, по самому
простому, естественному течению дел, что никому из всех этих ведомств не понравится, когда другое заедет к нему и
начнет умничать…
— Что это такое, скажите вы мне, — говорила она
с настойчивостью и
начала затем читать текст старинного перевода книги Сен-Мартена: «Мне могут сделать возражение, что человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и не суть
простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их
началами действий и
началом, находящимся в человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно.
А он: «Конечно, говорит, известно: это по самому по
простому правилу, кто сам претерпевал, тот и понять может, что
с обеих сторон станут
с пучьями и
начнут донимать как найлучше».
А пока — оглядел всех, и сразу видно, что за народ послал бог навстречу, и сразу же можно
начать подходящий разговор: один разговор
с простым мужиком, другой — со своим братом, однодворцем или мещанином, третий —
с управляющим или подпанком.
Судьба, как нарочно, после двухлетнего моего напряжения мысли всё в одном и том же направлении, натолкнула меня в первый раз в жизни на это явление, показавшее мне
с полной очевидностью на практике то, что для меня давно выяснилось в теории, а именно то, что всё устройство нашей жизни зиждется не на каких-либо, как это любят себе представлять люди, пользующиеся выгодным положением в существующем порядке вещей, юридических
началах, а на самом
простом, грубом насилии, на убийствах и истязаниях людей.
— Намерение моё очень
простое: всякий, кто видит, что жизнь плоха, обязан рассказать это и другим, а всё надо
начинать с детей, оттого я и хочу быть учителем, а вас прошу о помощи, я же готов, мне только сдать экзамен и на первое время несколько рублей надо…
Но в ожидании его, идеала — женихи и кавалеры разных орденов и
простые кавалеры, военные и статские, армейские и кавалергарды, вельможи и просто поэты, бывшие в Париже и бывшие только в Москве,
с бородками и без бородок,
с эспаньолками и без эспаньолок, испанцы и неиспанцы (но преимущественно испанцы),
начали представляться ей день и ночь в количестве ужасающем и возбуждавшем в наблюдателях серьезные опасения; оставался только шаг до желтого дома.
Ядовитые эти змеи, остановясь у брата в доме,
с первой же минуты
начали вливать свой яд в его
простую душу и делали это так искусно, что Алексей Степаныч не подозревал их ухищрений.
Но я
с самого
начала нашего знакомства взял
с нею такой серьезный, искренний и
простой тон, что она охотно принимала на бесконтрольную веру все мои рассказы.
— Как тебе сказать, Олеся? —
начал я
с запинкой. — Ну да, пожалуй, мне это было бы приятно. Я ведь много раз говорил тебе, что мужчина может не верить, сомневаться, даже смеяться, наконец. Но женщина… женщина должна быть набожна без рассуждений. В той
простой и нежной доверчивости,
с которой она отдает себя под защиту Бога, я всегда чувствую что-то трогательное, женственное и прекрасное.
— Что бы вам посоветоваться
с крестовоздвиженским церковным старостою: удивительно лечит; возьмет
простого пенного, поговорит над ним, даст хлебнуть больному и сам остальное выпьет, больше ничего, а тому так и
начнут бесенята казаться и разные адские наваждения, — ну как рукой и снимет!
В данном случае
началом события послужила приклеенная к гостеприимным дверям «Розы»
простая белая бумажка, на которой было начертано: «Сего 17 июня имеет быть дан инструментально-вокально-музыкально-танцевальный семейный вечер
с плату 20 к. на персону.
Эту историю,
простую и страшную, точно она взята со страниц Библии, надобно
начать издали, за пять лет до наших дней и до ее конца: пять лет тому назад в горах, в маленькой деревне Сарачена жила красавица Эмилия Бракко, муж ее уехал в Америку, и она находилась в доме свекра. Здоровая, ловкая работница, она обладала прекрасным голосом и веселым характером — любила смеяться, шутить и, немножко кокетничая своей красотой, сильно возбуждала горячие желания деревенских парней и лесников
с гор.
Теперь, шагая по улице
с ящиком на груди, он по-прежнему осторожно уступал дорогу встречным пешеходам, сходя
с тротуара на мостовую или прижимаясь к стенам домов, но стал смотреть в лица людей более внимательно,
с чувством, которое было подобно почтению к ним. Человеческие лица вдруг изменились, стали значительнее, разнообразнее, все
начали охотнее и
проще заговаривать друг
с другом, ходили быстрее, твёрже.
— Нам о таком предмете не указано рассуждать. Наше дело
простое — взял опасное лицо, намеченное начальством, или усмотрел его своим разумом, собрал справочки, установил наблюдение, подал рапортички начальству, и — как ему угодно! Пусть хоть
с живых кожицу сдирает — политика нас не касается… Был у нас служащий агент, Соковнин, Гриша, он тоже вот
начал рассуждать и кончил жизнь свою при посредстве чахотки, в тюремной больнице…
То она, как любознательный ребенок, приставала к Долинскому
с самыми обыкновенными и незначащими вопросами; требовала у него разъяснения самых
простых, конечно ей самой хорошо известных вещей; то вдруг резко переменяла тон и
начинала придираться и говорить
с ним свысока.
Что зло повсюду распространяет свои корни — это ни для кого уже не тайна."Люди обыкновенно
начинают с того, что
с усмешкой отзываются о сотворении мира, а кончают тем, что не признают начальства. Все это делается публично, у всех на глазах, и притом
с такою самоуверенностью, как будто устав о пресечении и предупреждении давно уже совершил течение свое. Что могут в этом случае сделать
простые знаки препинания?
С самого
начала любви своей к Бегушеву она все ожидала, что он сделает ей какой-нибудь ценный подарок:
простая вежливость этого требовала!..
Он даже
начал дело
с простой шутки, думая, что люди, не подорожившие своими средствами для постройки флота, видевшие превосходство иностранцев в разных знаниях и искусствах, отрекшиеся, по воле царя, от своей величавой, неподвижной спеси, прогулявшиеся за границу или слышавшие подробные рассказы очевидцев о чужих землях, — что люди эти не постоят уже за кафтан и бороду.
В этом смысле искусство ничем не отличается от рассказа о предмете; различие только в том, что искусство вернее достигает своей цели, нежели
простой рассказ, тем более ученый рассказ; под формою жизни мы гораздо легче знакомимся
с предметом, гораздо скорее
начинаем интересоваться им, «ежели тогда, когда находим сухое указание на предмет.
У него есть и еще одно удивительное свойство, какое присуще и китайской водке ханджин: если на другой день после попойки выпить поутру стакан
простой холодной воды, то молодое вино опять
начинает бродить, бурлить и играть в желудке и в крови, а сумасбродное его действие возобновляется
с прежней силой.
— Да изволите видеть, —
начала Матрена, вздохнув и приложивши руку к щеке, — тут был графский староста,
простой такой, из мужиков. Они, сказать так,
с Иринархом Алексеичем приятели большие, так по секрету и сказал ему, а Иринарх Алексеич, как тот уехал, после мне и говорит: «Матрена Григорьевна, где у вас барыня?» А я вот, признаться сказать, перед вами, как перед богом, и говорю: «Что, говорю, не скроешь этого, в Коровине живет». — «Нет, говорит, коровинского барина и дома нет, уехал в Москву».
Останавливая человека на
простом событии чувственной достоверности,
начав с ним личные умствования, она развивает в нем родовую идею, всеобщий разум, освобожденный от личности.
Гегель часто, выведя
начало, боится признаться во всех следствиях его и ищет не
простого, естественного, само собою вытекающего результата, но еще чтоб он был в ладу
с существующим; развитие делается сложнее, ясность затемняется.
Первые дни Яков Яковлевич и Четуха только и делали, что «пригоняли» новичкам одежду. Пригонка оказалась делом очень
простым: построили весь младший возраст по росту, дали каждому воспитаннику номер,
начиная с правого фланга до левого, а потом одели в прошлогоднее платье того же номера. Таким образом, Буланину достался очень широкий пиджак, достигавший ему чуть ли не до колен, и необыкновенно короткие панталоны.
— Знал, да позабыл. Теперь сначала обучаюсь. Ничего, могу. Надо, ну и можешь. А — надо… Ежели бы только господа говорили о стеснении жизни, так и пёс
с ними, у них всегда другая вера была! Но если свой брат, бедный рабочий человек,
начал, то уж, значит, верно! И потом — стало так, что иной человек из
простых уже дальше барина прозревает. Значит, это общее, человечье началось. Они так и говорят: общее, человечье. А я — человек. Стало быть, и мне дорога
с ними. Вот я и думаю…
Мы упоминаем здесь об этом факте только потому, что заметили в сатириках прошлого века наклонность подсмеиваться, во имя административных распоряжений, над сознанием
простых людей,
с самого
начала враждебно взглянувших на откупа.
Поехав в Москву из деревни, на станции съезжаюсь я
с одним барином; слово за слово, вижу, что человек необыкновенно добродушный и даже
простой;
с первого же слова
начал мне рассказывать, что семейство свое он проводил в Москву, что у него жена, три дочери, из коих младшая красавица, которой двоюродная бабушка отдала в приданое подмосковную в триста душ, и знаешь что, mon cher, как узнал я после по разговорам, эта младшая красавица — именно моя грезовская головка!
Но Вельчанинов все еще отказывался, и тем упорнее, что ощущал в себе одну какую-то тяжелую, злобную мысль. Эта злая мысль уже давно зашевелилась в нем,
с самого
начала, как только Павел Павлович возвестил о невесте:
простое ли это было любопытство, или какое-то совершенно еще неясное влечение, но его тянуло — согласиться. И чем больше тянуло, тем более он оборонялся. Он сидел, облокотясь на руку, и раздумывал. Павел Павлович юлил около него и упрашивал.
Нет, и Гоголь не постиг вполне, в чем тайна русской народности, и он перемешал хаос современного общества, кое-как изнашивающего лохмотья взятой взаймы цивилизации,
с стройностью
простой, чистой народной жизни, мало испорченной чуждыми влияниями и еще способной к обновлению на
началах правды и здравого смысла.
— Извините меня, —
начал он, не глядя на нее, — я человек
простой и не привык объясняться…
с дамами… Я… я желал вам сказать… но, кажется, вы не расположены меня слушать…