Неточные совпадения
Обыкновенно люди такого роста говорят басом, а этот говорил почти детским дискантом. На голове у него — встрепанная шапка полуседых волос, левая сторона лица измята глубоким шрамом, шрам оттянул нижнее веко, и от этого левый глаз казался больше правого. Со щек волнисто спускалась двумя
прядями седая борода, почти обнажая подбородок и толстую нижнюю губу. Назвав свою фамилию, он пристально, разномерными глазами посмотрел на Клима и снова
начал гладить изразцы. Глаза — черные и очень блестящие.
Как только появились первые проблески рассвета, мы снялись с бивака и пошли к Сихотэ-Алиню. В лесу по-прежнему было тихо. Ни малейшего ветерка. Длинные
пряди бородатого лишайника висели совершенно неподвижно. День
начинал брезжить.
Пашенька, краснея от удовольствия, стала на колени перед боярыней. Елена распустила ей волосы, разделила их на равные делянки и
начала заплетать широкую русскую косу в девяносто
прядей. Много требовалось на то уменья. Надо было плесть как можно слабее, чтобы коса, подобно решетке, закрывала весь затылок и потом падала вдоль спины, суживаясь неприметно. Елена прилежно принялась за дело. Перекладывая
пряди, она искусно перевивала их жемчужными нитками.
И он слегка ударил бичом лошадь, которая
начала было
прясть ушами, фыркать и упираться. Ее пугала тень от большого ракитового куста, падавшая на дорогу, тускло озаренную месяцем.
Тихо, спокойно жили миршенцы:
пряли дель, вязали сети, точили уды и за дедовские угодья смертным боем больше не дрались. Давние побоища остались, однако, в людской памяти: и окольный, и дальний народ обзывал миршенцев «головотяпами»… Иная память осталась еще от старинных боев: на Петра и Павла либо на Кузьму-Демьяна каждый год и в
начале сенокосов в Миршени у кузниц, су́против Рязановых пожней, кулачные бои бывали, но дрались на них не в дело, а ради потехи.
Служки, в франтоватых шапках, с торчащими из-под них черными, русыми, белокурыми, рыжими кудрями или жесткими
прядями волос, сразу
начали смущать, а потом раздражать его.
— А любил его я больше чем брата, —
начал он снова, — душу за него продать готов был, так как после матери малышом остался он, я его и воспитал; и жаль его мне было, да видно так Бог судил.
Прядь волос его в ладанке у меня зашита — в могилу со мною ляжет.