Неточные совпадения
Но Алексей Александрович не чувствовал этого и, напротив того, будучи устранен от прямого участия в правительственной деятельности, яснее чем прежде видел теперь недостатки и ошибки в деятельности других и считал своим долгом указывать на средства к исправлению их. Вскоре после своей разлуки с женой он
начал писать свою первую записку о новом
суде из бесчисленного ряда никому ненужных записок по всем отраслям управления, которые было суждено написать ему.
Но, увы! комендант ничего не мог сказать мне решительного.
Суда, стоящие в пристани, были все — или сторожевые, или купеческие, которые еще даже не
начинали нагружаться. «Может быть, дня через три, четыре придет почтовое
судно, — сказал комендант, — и тогда — мы увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.
К довершению всего, мужики
начали между собою ссориться: братья требовали раздела, жены их не могли ужиться в одном доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на ноги, как по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном виде, и требовало
суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
Он встал, позвенел вилкой о бокал и, не ожидая, когда люди несколько успокоятся,
начал говорить, как говорил на
суде, сухо, деловито.
Кухарка с самого
начала объявила
суду, что хочет штраф деньгами, «а то барыню как посадят, кому ж я готовить-то буду?» На вопросы судьи Татьяна Павловна отвечала с великим высокомерием, не удостоивая даже оправдываться; напротив, заключила словами: «Прибила и еще прибью», за что немедленно была оштрафована за дерзкие ответы
суду тремя рублями.
От тяжести акулы и от усилий ее освободиться железный крюк
начал понемногу разгибаться, веревка затрещала. Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула унесла бы в море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем у нас над головой. «Нет, постой ташшить! — кричали другие, — оборвется; давай конец!» (Конец — веревка, которую бросают с
судна шлюпкам, когда пристают и в других подобных случаях.)
Начиная с апреля
суда приходят сюда; и те, которые стоят в Столовой бухте, на зиму переходят сюда же, чтобы укрыться от сильных юго-западных ветров.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка: на ней было несколько джонок (мелких японских
судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило. Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого момента
начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Ждем
судов наших и
начинаем тревожиться. Ну, пусть транспорт медлит за противным NO муссоном, лавируя миль по двадцати в сутки, а шкуна? Вот уж два месяца, как ушла; а ей сказано, чтоб долее семи недель не быть. Делают разные предположения.
Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и возился там «с людьми Соединенных Штатов». Мы узнали, что эти «люди» ведут переговоры мирно; что их точно так же провожают в прогулках лодки и не пускают на берег и т. п. Еще узнали, что у них один пароход приткнулся к мели и
начал было погружаться на рейде; люди уже бросились на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не были, а только в его заливе, который мелководен, и на
судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
— Я тебе, Катерина, всё скажу, —
начала она. — Перво-наперво, должна ты записать: недовольна
судом, а после того к прокурору заявить.
Затем
суд приступил к постановке вопросов и
начал спрашивать у сторон заключений.
Это все поняли в первый миг, когда в этой грозной зале
суда начали, концентрируясь, группироваться факты и стали постепенно выступать весь этот ужас и вся эта кровь наружу.
В этом месте защитника прервал довольно сильный аплодисмент. В самом деле, последние слова свои он произнес с такою искренне прозвучавшею нотой, что все почувствовали, что, может быть, действительно ему есть что сказать и что то, что он скажет сейчас, есть и самое важное. Но председатель, заслышав аплодисмент, громко пригрозил «очистить» залу
суда, если еще раз повторится «подобный случай». Все затихло, и Фетюкович
начал каким-то новым, проникновенным голосом, совсем не тем, которым говорил до сих пор.
— Об этом после, теперь другое. Я об Иване не говорил тебе до сих пор почти ничего. Откладывал до конца. Когда эта штука моя здесь кончится и скажут приговор, тогда тебе кое-что расскажу, все расскажу. Страшное тут дело одно… А ты будешь мне судья в этом деле. А теперь и не
начинай об этом, теперь молчок. Вот ты говоришь об завтрашнем, о
суде, а веришь ли, я ничего не знаю.
В открытом море нам встретились киты-полосатики и косатки. Киты плыли медленно в раз взятом направлении, мало обращая внимания на миноносцы, но косатки погнались за
судами и, когда поравнялись с нами,
начали выскакивать из воды. Стрелок Загурский стрелял; два раза он промахнулся, а в третий раз попал. На воде появилось большое кровавое пятно. После этого все косатки сразу исчезли.
30-го числа вечером миноносцы дошли до залива Джигит. П.Г. Тигерстедт предложил мне переночевать на
судне, а завтра с рассветом
начать выгрузку. Всю ночь качался миноносец на мертвой зыби. Качка была бортовая, и я с нетерпением ждал рассвета. С каким удовольствием мы все сошли на твердую землю! Когда миноносцы стали сниматься с якоря, моряки помахали нам платками, мы ответили им фуражками. В рупор ветром донесло: «Желаем успеха!» Через 10 минут миноносцы скрылись из виду.
Существенное возможно только одно: подать просьбу,
начать дело, отдать под
суд.
Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину
судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет,
начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены.
Против него два средства: гласность и совершенно другая организация всей машины, введение снова народных
начал третейского
суда, изустного процесса, целовальников и всего того, что так ненавидит петербургское правительство.
Таков беспорядок, зверство, своеволие и разврат русского
суда и русской полиции, что простой человек, попавшийся под
суд, боится не наказания по
суду, а судопроизводства. Он ждет с нетерпением, когда его пошлют в Сибирь — его мученичество оканчивается с
началом наказания. Теперь вспомним, что три четверти людей, хватаемых полициею по подозрению,
судом освобождаются и что они прошли через те же истязания, как и виновные.
В
начале царствования Александра в Тобольск приезжал какой-то ревизор. Ему нужны были деловые писаря, кто-то рекомендовал ему Тюфяева. Ревизор до того был доволен им, что предложил ему ехать с ним в Петербург. Тогда Тюфяев, у которого, по собственным словам, самолюбие не шло дальше места секретаря в уездном
суде, иначе оценил себя и с железной волей решился сделать карьеру.
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам
суд и расправу университетского сената, как вдруг в
начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Сереже становится горько. Потребность творить
суд и расправу так широко развилась в обществе, что
начинает подтачивать и его существование. Помилуйте! какой же он офицер! и здоровье у него далеко не офицерское, да и совсем он не так храбр, чтобы лететь навстречу смерти ради стяжания лавров. Нет, надо как-нибудь это дело поправить! И вот он больше и больше избегает собеседований с мамашей и чаще и чаще совещается с папашей…
Начните с родителей. Папаша желает, чтоб Сережа шел по гражданской части, мамаша настаивает, чтоб он был офицером. Папаша говорит, что назначение человека — творить
суд и расправу. Мамаша утверждает, что есть назначение еще более высокое — защищать отечество против врагов.
— Этак ты, пожалуй, весь торг к себе в усадьбу переведешь, — грубо говорили ей соседние бурмистры, и хотя она
начала по этому поводу дело в
суде, но проиграла его, потому что вмешательство князя Г. пересилило ее скромные денежные приношения.
Со стороны кредиторов были разные глумления над своими должниками. Вдруг кредитор перестает вносить кормовые. И тогда должника выпускают. Уйдет счастливый, радостный, поступит на место и только что
начнет устраиваться, а жестокий кредитор снова вносит кормовые и получает от
суда страшную бумагу, именуемую: «поимочное свидетельство».
«
Суд этот, — пишет князь Васильчиков, — по случаю присоединения к нему магистрата, принимая более обширный, а следственно, и более важный круг действий, требует председательствующего, который бы, вполне постигая свое назначение, дал судопроизводству удовлетворительное
начало».
Были каникулы. Гимназия еще стояла пустая, гимназисты не
начинали съезжаться. У отца знакомых было немного, и потому наши знакомства на первое время ограничивались соседями — чиновниками помещавшегося тут же во дворе уездного
суда…
Какие молодцы попадали сюда на службу уже после реформы 1884 г., видно из приказов о смещении с должностей, о предании
суду или из официальных заявлений о беспорядках по службе, доходивших «до наглого разврата» (приказ № 87-й 1890 г.), или из анекдотов и рассказов, вроде хотя бы рассказа о каторжном Золотареве, человеке зажиточном, который водил компанию с чиновниками, кутил с ними и играл в карты; когда жена этого каторжника заставала его в обществе чиновников, то
начинала срамить его за то, что он водит компанию с людьми, которые могут дурно повлиять на его нравственность.
Или же солдат, соскучившись сидеть в сарае, занесенном снегом, или ходить по тайге,
начинал проявлять «буйство, нетрезвость, дерзость», или попадался в краже, растрате амуниции, или попадал под
суд за неуважение, оказанное им чьей-нибудь содержанке-каторжной.
Во Владимировке одна женщина свободного состояния подозревается в убийстве мужа; если ее осудят в каторжные работы, то она
начнет получать паек, — значит, попадет в лучшее положение, чем была до
суда.]
Любовный элемент играет в их печальном существовании роковую роль и до
суда, и после
суда. Когда их везут на пароходе в ссылку, то между ними
начинает бродить слух, что на Сахалине их против воли выдадут замуж. И это волнует их. Был случай, когда они обратились к судовому начальству с просьбой походатайствовать, чтобы их не выдавали насильно.
Наконец
начали мы все предаваться отчаянию, ибо
судно наше более половины водою натекло, и мы стояли все в воде по колено.
Вода
начинала проходить в
судно наше со всех сторон и угрожала нам совершенным потоплением.
Говорили, — зачем Островский вывел представителем честных стремлений такого плохого господина, как Жадов; сердились даже на то, что взяточники у Островского так пошлы и наивны, и выражали мнение, что «гораздо лучше было бы выставить на
суд публичный тех людей, которые обдуманно и ловко созидают, развивают, поддерживают взяточничество, холопское
начало и со всей энергией противятся всем, чем могут, проведению в государственный и общественный организм свежих элементов».
Он дал во всем прямые, точные и совершенно удовлетворительные показания, вследствие которых князь, с самого
начала, от
суда был устранен.
Мыльников презрительно фыркнул на малодушного Яшу и смело отворил дверь в переднюю избу. Там шел
суд. Родион Потапыч сидел по-прежнему на диване, а Устинья Марковна, стоя на коленях, во всех подробностях рассказывала, как все вышло. Когда она
начинала всхлипывать, старик грозно сдвигал брови и топал на нее ногой. Появление Мыльникова нарушило это супружеское объяснение.
Варвара Ивановна
начала плачевную речь, в которой призывалось великодушное вмешательство начальства, упоминалось что-то об обязанностях старших к молодости, о высоком посте лица, с которым шло объяснение, и, наконец, об общественном
суде и слезах бедных матерей.
В
начале сентября он, наконец, признался ей, что растратил казенные деньги, большие, что-то около трех тысяч, и что его дней через пять будут ревизовать, и ему, Дилекторскому, грозит позор,
суд и, наконец, каторжные работы.. Тут гражданин чиновник военного ведомства зарыдал, схватившись за голову, и воскликнул...
— До начальника губернии, —
начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в
суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил».
Бедный член
суда, делать нечего,
начал выкидывать свои развинченные ноги, а Марья, стоя перед ним, твердо била трепака; хор продолжал петь (у них уж бубны и тарелки появились при этом...
— Я журнала их о предании вас
суду не пропустил, —
начал прокурор. — Во-первых, в деле о пристрастии вашем в допросах спрошены совершенно не те крестьяне, которых вы спрашивали, — и вы, например, спросили семьдесят человек, а они — троих.
— Да не поймешь его. Сначала куда как сердит был и суды-то треклял:"какие, говорит, это праведные
суды, это притоны разбойничьи!" — а нынче, слышь, надеяться
начал. Все около своих бывших крестьян похаживает, лаской их донять хочет, литки с ними пьет."Мы, говорит, все нынче на равной линии стоим; я вас не замаю, и вы меня не замайте". Все, значит, насчет потрав просит, чтоб потрав у него не делали.
И был бы он малый с деньгами, обзавелся бы домком, женился бы и вечером, возвратясь из
суда, говорил бы:"А я сегодня, душенька, Языкова подкузьмил: он — в обморок, а я, не будь глуп, да выкликать
начал!"И вдруг, вместо всего этого, — хочу в Медицинскую академию!
— Этих дум не выгонишь из головы! — тихо сказала мать. — Страшно это —
суд! Как
начнут все разбирать да взвешивать! Очень страшно! Не наказание страшно, а —
суд. Не умею я этого сказать…
Он
начал рисовать ей картину заседания
суда, она слушала и понимала, что он чего-то боится, хочет ободрить ее.
— Твой отец, малый, самый лучший из всех судей,
начиная от царя Соломона… Однако знаешь ли ты, что такое curriculum vitae [Краткое жизнеописание. (Ред.)]? He знаешь, конечно. Ну а формулярный список знаешь? Ну, вот видишь ли: curriculum vitae — это есть формулярный список человека, не служившего в уездном
суде… И если только старый сыч кое-что пронюхал и сможет доставить твоему отцу мой список, то… ах, клянусь богородицей, не желал бы я попасть к судье в лапы…
Камня на камне не оставалось; чины,
начиная от губернатора до писца низших инстанций, увольнялись и отдавались под
суд массами, хотя обеды, вечера и пикники шли своим чередом.
— Стало быть, и с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у себя в трубе помелом запишу. А то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"И
начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"Вот он — вор, говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так вот каким нашего брата
судом судят!