Неточные совпадения
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с
неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже
найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость
в сапогах ходит.
Находясь в средине этого магического круга, захватывающего пространство
в несколько сот миль, не подозреваешь, по тишине моря и ясности
неба, что
находишься в объятиях могучего врага, и только тогда узнаешь о нем, когда он явится лицом к лицу, когда раздастся его страшный свист и гул, начнется ломка, треск, когда застонет и замечется корабль…
Следующие два дня были дождливые,
в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы
в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы
находимся; мне казалось, что я сплю
в лесу, около костра, под открытым
небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
После полудня ветер стих окончательно. На
небе не было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались от снега, и от этого день казался еще светлее. Хвойные деревья оделись
в зимний наряд, отяжелевшие от снега ветви пригнулись к земле. Кругом было тихо, безмолвно. Казалось, будто природа
находилась в том дремотном состоянии, которое, как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений.
Когда Микрюков отправился
в свою половину, где спали его жена и дети, я вышел на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго стоял и смотрел то на
небо, то на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я
нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то
в Палеве,
в этом конце света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
В его душе, постоянно полной опасениями и обидами, не
находилось места надежде на милость
неба, но теперь, явившись неожиданно, она вдруг насытила его грудь теплом и погасила
в ней тяжёлое, тупое отчаяние.
Помню это первое архиерейское служение, которое мне довелось видеть: оно поражало своим великолепием мои детские чувства, и мне казалось, что мы
находимся в самом
небе.
Мы ложились на спины и смотрели
в голубую бездну над нами. Сначала мы слышали и шелест листвы вокруг, и всплески воды
в озере, чувствовали под собою землю… Потом постепенно голубое
небо как бы притягивало нас к себе, мы утрачивали чувство бытия и, как бы отрываясь от земли, точно плавали
в пустыне
небес,
находясь в полудремотном, созерцательном состоянии и стараясь не разрушать его ни словом, ни движением.
Опять скрипнула дверь, показалась Маруся. Потом неуклюжая фигура Тимохи сползла по лестнице с сеновала. Маруся принялась доить коров, Тимоха запряг лошадь и привез к огороду огромное полубочье воды для поливки. Замычали коровы и телята, на заимке начинался день…
Небо над верхушками гор слабо окрашивалось, но мы
находились еще
в длинной тени, покрывшей всю равнину… Кроме того, по
небу развесилась топкая подвижная пелена тумана…
Забудемте, ради бога забудемте наш век, перенесемтесь
в эти времена тихого созерцания,
в эти времена
неба на земле [Легенда, предлагаемая здесь,
находится в «Житии святых» за сентябрь месяц.
Когда говорят о
небе, как о месте, где
находятся блаженные, то обыкновенно представляют себе его где-то высоко над собою
в необъятных мировых пространствах.
В мире, где свет и тьма, добро и зло, бытие и небытие
находятся в смешении, можно понять, почему голубизне
неба легко иногда предпочесть подземную щель крота или солнечному свету тьму подземелья, ибо и им присуще бытие, а следовательно, и нечто положительное, единственное, неповторяемое.
Но он и не достиг еще состояния завершенности, актуализации своей софийности: так же, как и Адам, он
находился в начальной, детской стадии своего развития, которое лишь должно было привести к полному одуховлению материи, «новому
небу и новой земле».
Горизонт был чист, и на нем то и дело показывались белеющие пятна парусов или дымки пароходов. Солнце, яркое, но не греющее, холодно смотрело с высоты
неба, по которому бегали перистые облака, и доставляло большое удовольствие старому штурману Степану Ильичу, который уже брал высоты, чтобы иметь, наконец, после нескольких дней без наблюдений, точное место, то есть знать широту и долготу,
в которой
находится корвет.
Сопровождавшие нас удэхейцы расположились
в балагане, а мы —
в своем шатре. Мне хотелось определить географические координаты устья ключика Сололи, но так как
небо было не совсем чистое, то я решил совершить еще одну экскурсию по реке Самарге. Истоки ее
находятся в высоком горном узле, откуда берут начало реки Анюй, Копи, Хор и Самарга, текущие
в разные стороны от Сихотэ-Алиня. Таким образом, с Самарги можно выйти на Уссури, Амур и обратно к морю.
Владимир
в это время
находился на седьмом
небе.
Пьер, только глядя на
небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного
в сравнении с высотою, на которой
находилась его душа.
Но и тут опять
нашлись несогласия: были такие, которым казалось, что надо воздевать вверх обе ладони, а другим казалось, что вверх надо воздевать только одну правую ладонь, а левую надо преклонять вниз, к земле
в знак того, что полученное с
небес в правую руку будет передано земле левою; но иным память изменяла или они были нехорошо научены, и эти вводили совсем противное и настаивали, что правую руку надо преклонять к земле, а левую — воздевать к
небу.