Неточные совпадения
Нет
спора, что можно и даже должно давать
народам случай вкушать от плода познания добра и зла, но нужно держать этот плод твердой рукою и притом так, чтобы можно было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Толпа
народа, в особенности женщин, окружала освещенную для свадьбы церковь. Те, которые не успели проникнуть в средину, толпились около окон, толкаясь,
споря и заглядывая сквозь решетки.
В случавшихся между братьями разногласиях при суждении о
народе Сергей Иванович всегда побеждал брата, именно тем, что у Сергея Ивановича были определенные понятия о
народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не было, так что в этих
спорах Константин всегда был уличаем в противоречии самому себе.
То казалось ему, что около него собирается много
народу и хотят его взять и куда-то вынести, очень об нем
спорят и ссорятся.
Клим впервые видел так близко и в такой массе
народ, о котором он с детства столь много слышал
споров и читал десятки печальных повестей о его трудной жизни.
«Социальная революция без социалистов», — еще раз попробовал он успокоить себя и вступил сам с собой в некий безмысленный и бессловесный, но тем более волнующий
спор. Оделся и пошел в город, внимательно присматриваясь к людям интеллигентской внешности, уверенный, что они чувствуют себя так же расколото и смущенно, как сам он.
Народа на улицах было много, и много было рабочих, двигались люди неторопливо, вызывая двойственное впечатление праздности и ожидания каких-то событий.
Он спокойнее всех
спорил с переодетым в мужика человеком и с другим, лысым, краснолицым, который утверждал, что настоящее, спасительное для
народа дело — сыроварение и пчеловодство.
Мы толкуем,
спорим между собой о том, что будет: верного вывода сделать нельзя с этим младенческим, отсталым, но лукавым
народом.
— Мы
спорим, что лучше, — злобно хмурясь, сказал он, — прежде образовать
народ, а потом изменить формы жизни, или прежде изменить формы жизни, и потом — как бороться: мирной пропагандой, террором?
Хорошо, я не
спорю, все это хорошо; но вы их не знаете, не знаете, что это за
народ.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости
народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете
спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
И по другим покосам было то же самое: у Деяна, у Канусиков, у Чеботаревых — кажется,
народ на всякую работу
спорый, а работа нейдет.
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна.
Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так горячатся они, о чем так
спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами...
— А! Так бы вы и сказали: я бы с вами и
спорить не стал, — отозвался Бычков. —
Народ с служащими русскими не говорит, а вы послушайте, что
народ говорит с нами. Вот расспросите Белоярцева или Завулонова: они ходили по России, говорили с
народом и знают, что
народ думает.
Когда им жилось трудно под властью царей, они науськивали черный
народ на царскую власть, а когда
народ поднимался и вырывал эту власть из рук короля, человечки обманом забирали ее в свои руки и разгоняли
народ по конурам, если же он
спорил с ними — избивали его сотнями и тысячами.
Она разливала чай и удивлялась горячности, с которой они говорили о жизни и судьбе рабочего
народа, о том, как скорее и лучше посеять среди него мысли о правде, поднять его дух. Часто они, сердясь, не соглашались друг с другом, обвиняли один другого в чем-то, обижались и снова
спорили.
А то всё хлещутся, а в
народе за них
спор пошел: одни говорят: «Чепкун Бакшея перепорет», а другие
спорят: «Бакшей Чепкуна перебьет», и кому хочется, об заклад держат — те за Чепкуна, а те за Бакшея, кто на кого больше надеется. Поглядят им с познанием в глаза и в зубы, и на спины посмотрят, и по каким-то приметам понимают, кто надежнее, за того и держат. Человек, с которым я тут разговаривал, тоже из зрителей опытных был и стал сначала за Бакшея держать, а потом говорит...
Таков принятый христианскими
народами способ разрешения
споров.
Способ этот вместе с тем очень дорогой, потому что по расчету, который я читал,
народы Европы с 1872 года издержали неимоверную сумму, 15 миллиардов рублей, на приготовление и разрешение
споров посредством убивания друг друга.
— Матвей Савельич, примите честное моё слово, от души: я говорю всё, и
спорю, и прочее, а — ведь я ничего не понимаю и не вижу! Вижу — одни волнения и сцепления бунтующих сил, вижу русский
народ в подъёме духа, собранный в огромные толпы, а — что к чему и где настоящий путь правды, — это никто мне не мог сказать! Так мельтешит что-то иногда, а что и где — не понимаю! Исполнен жалости и по горло налит кипящей слезой — тут и всё! И — боюсь: Россия может погибнуть!
— То же самое, везде — одно! В каждой губернии — свой бог, своя божья матерь, в каждом уезде — свой угодник! Вот, будто возникло общее у всех, но сейчас же мужики кричат: нам всю землю, рабочие
спорят: нет, нам — фабрики. А образованный
народ, вместо того, чтобы поддерживать общее и укреплять разумное, тоже насыкается — нам бы всю власть, а уж мы вас наградим! Тут общее дело, примерно, как баран среди голодных волков. Вот!
«Ты — дай мне книги-то, где они? Ты их не прячь, да! Ты договори всё до конца, чтобы я понял, чтобы я мог
спорить, — может, я тебе докажу, что всё — неправда, все твои слова! И
народ — неправда, и всё…»
Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных
народов; он разрушал жизнь,
споря в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он хотел отнять у нее все жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
— Придёшь это к ним… «А, здравствуйте!» Обедают — садись обедать, чай пьют — пей чай! Простота! Народищу всякого — уйма! Весело, — поют, кричат,
спорят про книжки. Книжек — как в лавке. Тесно, толкаются, смеются.
Народ всё образованный — адвокат там один, другой скоро доктором будет, гимназисты и всякие эдакие фигуры. Совсем забудешь, кто ты есть, и тоже заодно с ними и хохочешь, и куришь, и всё. Хороший
народ! Весёлый, а сурьёзный…
— Вот — глядите! Захотел
народ, и всё стало, захочет и возьмёт всё в свои руки! Вот она, сила! Помни это,
народ, не выпускай из своей руки чего достиг, береги себя! Больше всего остерегайся хитрости господ, прочь их, гони их, будут
спорить — бей насмерть!
Предыдущие сутки я провел на Святом озере, у невидимого града Китежа, толкаясь между
народом, слушая гнусавое пение нищих слепцов, останавливаясь у импровизованных алтарей под развесистыми деревьями, где беспоповцы, скитники и скитницы разных толков пели свои службы, между тем как в других местах, в густых кучках
народа, кипели страстные религиозные
споры.
Не
спорю, может быть, правительство ваше… но
народ, а особливо дворяне…
Я давно уже не бывал на них. Еще до катастрофы в настроении студенчества происходила значительная перемена. Вопросы о
народе, о долге интеллигенции перед трудящейся массой из области теории переходили в практику. Часть студентов бросали музеи и лекции и учились у слесарей или сапожников. Часто студенческие интересы как будто стушевывались,
споры становились более определенны. Казалось, молодой шум, оживление и энтузиазм вливаются в определенное русло…
— Как! еще смеет отвечать, когда я говорю!
спорить! ах грубиянка; да не я ли тебя выкормила и воспитала, да не я ли тебя от нищего отца-негодяя взяла на свои руки… неблагодарная! — нет! этот
народ никогда не чувствует благодеяний! как волка ни корми, а всё в лес глядит… да не смей строить рож, когда я браню тебя!.. стой прямо и не морщись, — ты забываешь, кто я?..
— Позвольте вам доложить, позвольте, позвольте, Иван Иванович, это совершенно невозможно. Что ж делать? Начальство хочет — мы должны повиноваться. Не
спорю, забегают иногда на улицу и даже на площадь куры и гуси, — заметьте себе: куры и гуси; но свиней и козлов я еще в прошлом году дал предписание не впускать на публичные площади. Которое предписание тогда же приказал прочитать изустно, в собрании, пред целым
народом.
Лучше всего о Христе Ларион говорил: я, бывало, плакал всегда, видя горькую судьбу сына божия. Весь он — от
спора в храме с учёными до Голгофы — стоял предо мною, как дитя чистое и прекрасное в неизречённой любви своей к
народу, с доброй улыбкой всем, с ласковым словом утешения, — везде дитя, ослепительное красотою своею!
Помню роскошный, теплый вечер, который мы провели с дядею в орловском «губернском» саду, занимаясь, признаться сказать, уже значительно утомившим меня
спором о свойствах и качествах русского
народа. Я несправедливо утверждал, что
народ очень умен, а дядя, может быть еще несправедливее, настаивал, что
народ очень глуп, что он совершенно не имеет понятий о законе, о собственности и вообще
народ азият, который может удивить кого угодно своею дикостью.
Он говорит, что «политическая система государей московских заслуживала удивление своею мудростию, имея целию одно благоденствие
народа», и что «
народ, избавленный князьями московскими от бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига, не жалел о своих древних вечах и сановниках; довольный действием, не
спорил о правах.
— А что, батюшка, мне выводить! Не мое дело никого выводить, когда меня самоё выводят; а что
народ плут и весь плутом взялся, против этого ты со мной, пожалуйста, лучше не
спорь, потому я уж, слава тебе Господи, я нонче только взгляну на человека, так вижу, что он в себе замыкает.
Люди, по-видимому хорошо знавшие
народ, готовы были до слез
спорить, что наш мужик скорее с жизнью расстанется, нежели с сивухой, скорее детей уморит с голоду, нежели перестанет обогащать откупщика.
Народ собрался вокруг них и слушал, как они
спорили; все закричали: «Ступайте к судье, он вас рассудит».
Поэтому, если святой человек и живет выше
народа,
народ не чувствует этого. Он находится впереди
народа, но
народ не страдает от этого. Поэтому мир не переставая восхваляет его. Святой человек не
спорит ни с кем, никто в мире не
спорит с ним.
Там ходили, сидели, разговаривали, пили чай, курили,
спорили и читали человек тридцать
народу.
Сколько ни
спорили Чубаловы, мир-народ на своем стоял: «Ступай вон из деревни», да и только.
Много таких
споров, много и толков сыздавна идет на Руси середи простого
народа… А сколько иногда в тех
спорах бывает ума, начитанности, ловкости в словопрениях, сколько искусства!.. И весь этот народный ум дрождями, лестовками да антихристом занят!..
Старший брат Левина, ученый теоретик Кознышев, «никогда не изменял своего мнения о
народе и сочувственного к нему отношения». В
спорах с Левиным, гораздо ближе знавшим
народ, «Кознышев всегда побеждал брата именно тем, что у Кознышева были определенные понятия о
народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не было, так что в этих
спорах Константин был уличаем в противоречии самому себе».
«Люди ее хороши, — продолжала петь Илька. — Они красивы, храбры, имеют красивых жен. Нет тех людей, которые могли бы победить их на войне или в словесных
спорах.
Народы завидуют им. Один только и есть у них недостаток: они не знают песни. Песнь их жалка и ничтожна. Она не имеет задора. Звуки ее заставляют жалеть о Венгрии…»
Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее стоят за то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел
народа, равноправие всех и каждого пред лицом закона, свобода совести и слова, — все это уже отстаивают враги, и
спорить приходится разве только «о бревне, упавшем и никого не убившем», а между тем враги нужны, и притом не те враги, которые действительно враждебны честным стремлениям к равноправию и свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде нет, и которые просто называются они.
Заброда неодобрительно замычал. Закипел ярый
спор между Иваном Ильичом и профессором. Агапов поддерживал профессора. Мириманов молча слушал, едко улыбаясь про себя. Хозяйка и остальные гости были за Ивана Ильича, но, от их поддержки,
спор все время сбивался с колеи: у них была только неистовая злоба к большевикам, сквозь которую откровенно пробивалась ненависть к пробудившемуся
народу и страх за потерю привычных удобств и выгод.
"Академия"царила еще в половине 50-х годов. Приезд Ал. Иванова с его картиной"Явление Христа
народу"вызвал, быть может впервые, горячий
спор двух поколений. Молодежь стояла за картину, особенно студенчество. Я тогда проезжал Петербургом и присутствовал при таких схватках. Но тогдашние академические эстеты не восхищались картиной, в том числе и такие знатоки, каким уже считался тогда Григорович.
Юрка остановил свою машину, вяло побрел в столовку. По проходам и лестницам бежали вниз веселые толпы девчат. Девчата, пересмеиваясь, стояли в длинных очередях к кассе и к выдаче кушаний. Буро-красные столы густо были усажены
народом, — пили чай, ели принесенный с собою обед или здесь купленные холодные закуски (горячие блюда в заводской столовке не готовились, — пожарная опасность от огня: бензин). Весело болтали, смеялись,
спорили.
Вокруг них толпился
народ, успевший проникнуть в храмину. Подьячий Родька Косой, как кликали его бояре, чинно стоял в углу первого стола и по мере надобности раскапывал столбцы и, сыскав нужное, прочитывал вслух всему собранию написанное. Давно уже шел
спор о «черной, или народной, дани». Миром положено было собрать двойную и умилостивить ею великого князя. Такого мнения было большинство голосов.
Его богатство росло ежедневно; его доходы были велики, его пышность
спорила с царской, да и немудрено, так как все средства к его обогащению за счет русского
народа были в его руках.
— Ну, это погодишь… ее я не отдам, да и меча не брошу… Коли своих бил этим мечом — пусть судит меня царь! Если скажет он, что губят
народ по его указу — поверю… А тебе, Григорий Лукьянович, не верю! Погиб я тогда, не
спорю и защищаться не хочу… Да и не жизнь мне, коли в словах твоих хоть доля правды.
В Думе идут
споры ораторов разных партий о том, как соблюсти благо
народа, строить или не строить флот, так или иначе устраивать крестьянское землевладение, как и почему собирать или не собирать собор.