Неточные совпадения
Довольно! Окончен с прошедшим расчет,
Окончен расчет с
господином!
Сбирается с силами русский
народИ учится быть гражданином.
—
Другой мужик, присадистый,
С широкой бородищею,
Почти что то же самое
Народу приказал,
Надел кафтан — и
баринаБежит встречать.
Давно ли
народ твой игрушкой служил
Позорным страстям
господина?
Потомок татар, как коня, выводил
На рынок раба-славянина...
Пошли за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу — поглазеть.
Все стали в ряд почтительно
Поодаль от
господ…
«Кушай тюрю, Яша!
Молочка-то нет!»
— Где ж коровка наша? —
«Увели, мой свет!
Барин для приплоду
Взял ее домой».
Славно жить
народуНа Руси святой!
Чу! конь стучит копытами,
Чу, сбруя золоченая
Звенит… еще беда!
Ребята испугалися,
По избам разбежалися,
У окон заметалися
Старухи, старики.
Бежит деревней староста,
Стучит в окошки палочкой.
Бежит в поля, луга.
Собрал
народ: идут — кряхтят!
Беда!
Господь прогневался,
Наслал гостей непрошеных,
Неправедных судей!
Знать, деньги издержалися,
Сапожки притопталися,
Знать, голод разобрал!..
Чуть из ребятишек,
Глядь, и нет детей:
Царь возьмет мальчишек,
Барин — дочерей!
Одному уроду
Вековать с семьей.
Славно жить
народуНа Руси святой!
Она знала, что есть на свете
господа, которые должны приказывать, и простой
народ, который должен служить, — а потому не гнушалась ни подобострастием, ни земными поклонами; но с подчиненными обходилась ласково и кротко, ни одного нищего не пропускала без подачки и никогда никого не осуждала, хотя и сплетничала подчас.
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы,
господа, точно знаете русский
народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский
народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…
—
Народ у нас смиренный, он сам бунтовать не любит, — внушительно сказал Козлов. — Это разные
господа, вроде инородца Щапова или казачьего потомка Данилы Мордовцева, облыжно приписывают русскому мужику пристрастие к «политическим движениям» и враждебность к государыне Москве. Это — сущая неправда, — наш
народ казаки вовлекали в бунты. Казак Москву не терпит. Мазепа двадцать лет служил Петру Великому, а все-таки изменил.
— Нескладно говоришь, — вмешался лысый, — даже вовсе глупость! В деревне лишнего
народу и без
господ девать некуда, а вот хозяевам — свободы в деревне — нету! В этом и беда…
—
Господа, наш
народ — ужасен! Ужасно его равнодушие к судьбе страны, его прикованность к деревне, к земле и зоологическая, непоколебимая враждебность к
барину, то есть культурному человеку. На этой вражде, конечно, играют, уже играют германофилы, пораженцы, большевики э цетера [И тому подобные (лат.).], э цетера…
—
Народ — картошка, его все едят: и
барин ест, и заяц ест.
— Весьма сожалею, что Николай Михайловский и вообще наши «страха ради иудейска» стесняются признать духовную связь народничества со славянофильством. Ничего не значит, что славянофилы —
баре, Радищев, Герцен, Бакунин — да мало ли? — тоже
баре. А ведь именно славянофилы осветили подлинное своеобразие русского
народа.
Народ чувствуется и понимается не сквозь цифры земско-статистических сборников, а сквозь фольклор, — Киреевский, Афанасьев, Сахаров, Снегирев, вот кто учит слышать душу
народа!
— Чего это годить? Ты — слушай:
господь что наказывал евреям? Истребляй врага до седьмого колена, вот что. Стало быть — всех, поголовно истреби. Истребляли.
Народов, про которые библия сказывает, — нет на земле…
— Настоящих
господ по запаху узнаешь, у них запах теплый, собаки это понимают…
Господа — от предков сотнями годов приспособлялись к наукам, чтобы причины понимать, и достигли понимания, и вот государь дал им Думу, а в нее набился
народ недостойный.
Но минутами его уверенность в конце тревожных событий исчезала, как луна в облаках, он вспоминал «
господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут послать в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи в казаков, этот рабочий
народ, вывалившийся на улицы Москвы и никем не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
— Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух местах, да не потрафил. Все не то теперь, не по-прежнему; хуже стало. В лакеи грамотных требуют: да и у знатных
господ нет уж этого, чтоб в передней битком набито было
народу. Всё по одному, редко где два лакея. Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! — с сокрушением продолжал Захар. — Срам, стыд, пропадает барство!
Однажды, около полудня, шли по деревянным тротуарам на Выборгской стороне два
господина; сзади их тихо ехала коляска. Один из них был Штольц, другой — его приятель, литератор, полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами. Они поравнялись с церковью; обедня кончилась, и
народ повалил на улицу; впереди всех нищие. Коллекция их была большая и разнообразная.
Больше всего
народа было около залы гражданского отделения, в которой шло то дело, о котором говорил представительный
господин присяжным, охотник до судейских дел.
Дверь была отворена, и сени были полны
народом; и ребята, девочки, бабы с грудными детьми жались в дверях, глядя на чудного
барина, рассматривавшего мужицкую еду. Старуха, очевидно, гордилась своим уменьем обойтись с
барином.
Как только узнали, что
барин просящим дает деньги, толпы
народа, преимущественно баб, стали ходить к нему изо всей округи, выпрашивая помощи.
Вагон, в котором было место Нехлюдова, был до половины полон
народом. Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники, евреи, приказчики, женщины, жены рабочих, был солдат, были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной руке и строгого вида
господин с кокардой на черной фуражке. Все эти люди, уже успокоенные после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто ведя оживленные разговоры с соседями.
Когда он думал и говорил о том, что даст революция
народу, он всегда представлял себе тот самый
народ, из которого он вышел, в тех же почти условиях, но только с землей и без
господ и чиновников.
Она очень легко и без усилия поняла мотивы, руководившие этими людьми, и, как человек из
народа, вполне сочувствовала им. Она поняла, что люди эти шли за
народ против
господ; и то, что люди эти сами были
господа и жертвовали своими преимуществами, свободой и жизнью за
народ, заставляло ее особенно ценить этих людей и восхищаться ими.
— Нельзя, — сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. — Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают, не пашут, —
господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на своей доле, опять народится
народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
— Привел
господь в шестьдесят первый раз приехать на Ирбит, — говорил богобоязливо седой, благообразный старик из купцов старинного покроя; он высиживал свою пару чая с каким-то сомнительным
господином поношенного аристократического склада. — В гору идет ярмарка-матушка… Умножается
народ!
Русский
народ нужно более всего призывать к религиозной мужественности не на войне только, но и в жизни мирной, где он должен быть
господином своей земли.
Русский
народ вступает в новый исторический период, когда он должен стать
господином своих земель и творцом своей судьбы.
Прежде всего, человек, как и
народ, должен стать
господином самого себя.
Государство должно стать внутренней силой русского
народа, его собственной положительной мощью, его орудием, а не внешним над ним началом, не
господином его.
— Ловкий
народ пошел. Правда-то есть у нас на Руси,
господа, али нет ее вовсе?
— Это все очень хорошо, да зачем едут эти
господа? Спросил бы я кой у кого из них, сколько у них денег в Алабаме?.. Дайте-ка Гарибальди приехать в Ньюкестль-он-Тейн да в Глазго, — там он увидит
народ поближе, там ему не будут мешать лорды и дюки.
— Если
господь раздвоил
народ этот и направил брата на брата, он имеет свои виды, и если мы их не понимаем, то должны покоряться провидению даже тогда, когда оно карает.
— Христос-то для черняди с небеси сходил, — говорила Аннушка, — чтобы черный
народ спасти, и для того благословил его рабством. Сказал: рабы,
господам повинуйтеся, и за это сподобитесь венцов небесных.
Для многих русских
бар няня была единственной близкой связью с
народом.
Вот, видишь, как: русский был, и даже
барин, а добрый: чужой
народ пожалел…
— Со всячинкой. При помещиках лучше были; кованый был
народ. А теперь вот все на воле, — ни хлеба, ни соли!
Баре, конечно, немилостивы, зато у них разума больше накоплено; не про всех это скажешь, но коли
барин хорош, так уж залюбуешься! А иной и
барин, да дурак, как мешок, — что в него сунут, то и несет. Скорлупы у нас много; взглянешь — человек, а узнаешь, — скорлупа одна, ядра-то нет, съедено. Надо бы нас учить, ум точить, а точила тоже нет настоящего…
— Да, Терентьев, благодарю вас, князь, давеча говорили, но у меня вылетело… я хотел вас спросить,
господин Терентьев, правду ли я слышал, что вы того мнения, что стоит вам только четверть часа в окошко с
народом поговорить, и он тотчас же с вами во всем согласится и тотчас же за вами пойдет?
А баушка Лукерья все откладывала серебро и бумажки и смотрела на
господ такими жадными глазами, точно хотела их съесть. Раз, когда к избе подкатил дорожный экипаж главного управляющего и из него вышел сам Карачунский, старуха ужасно переполошилась, куда ей поместить этого самого главного
барина. Карачунский был вызван свидетелем в качестве эксперта по делу Кишкина. Обе комнаты передней избы были набиты
народом, и Карачунский не знал, где ему сесть.
— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать, а в кабаке еще, того гляди, подслушают да вызнают… Тоже
народ ноне пошел, шильники. Эй, Окся, айда к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да у меня смотри: одна нога здесь, а другая там.
Господа, вы на нее не смотрите: дура набитая. При ней все можно говорить, потому, как стена, ничего не поймет.
— Уж этот уцелеет… Повесить его мало… Теперь у него с Ермошкой-кабатчиком такая дружба завелась — водой не разольешь. Рука руку моет… А что на Фотьянке делается: совсем сбесился
народ. С Балчуговского все на Фотьянку кинулись… Смута такая пошла, что не слушай, теплая хороминка. И этот Кишкин тут впутался, и Ястребов наезжал раза три… Живым мясом хотят разорвать Кедровскую-то дачу. Гляжу я на них и дивлюсь про себя: вот до чего привел
Господь дожить. Не глядели бы глаза.
— То-то и есть: вы ведь живали в
народе, вам стыдно не знать его; ну какой же он революционер? Эх,
господа!
господа!
Впрочем, не то еще было!
И не одни
господа,
Сок из
народа давила
Подлых подьячих орда,
Что ни чиновник — стяжатель,
С целью добычи в поход
Вышел… а кто неприятель?
Войско, казна и
народ!
Всем доставалось исправно.
Стачка, порука кругом:
Смелые грабили явно,
Трусы тащили тайком.
Непроницаемой ночи
Мрак над страною висел…
Видел — имеющий очи
И за отчизну болел.
Стоны рабов заглушая
Лестью да свистом бичей,
Хищников алчная стая
Гибель готовила ей…
Нынче полегче
народу:
Стих, притаился в тени
Барин, прослышав свободу…
— А у нас в Казани, — начал своим тоненьким голосом Петин, — на духов день крестный ход:
народу собралось тысяч десять; были и квартальные и вздумали было унимать
народ: «Тише,
господа, тише!» Народ-то и начал их выпирать из себя: так они у них, в треуголках и со шпагами-то, и выскакивают вверх! — И Петин еще более вытянулся в свой рост, и своею фигурой произвел совершенно впечатление квартального, которого толпа выпихивает из себя вверх. Все невольно рассмеялись.
— Что их вознаграждать-то! — воскликнул Замин. — Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: «Страшный суд написан, а ни одного
барина в рай не ведут, все простой
народ идет с бородами».
— Нет, ты погоди, постой! — остановил его снова Макар Григорьев. —
Барин теперь твой придет, дожидаться его у меня некому… У меня
народ день-деньской работает, а не дрыхнет, — ты околевай у меня, тут его дожидаючись; мне за тобой надзирать некогда, и без тебя мне, слава тебе, господи, есть с кем ругаться и лаяться…
— Строжайшее. Сие почтенное лицо, также и семейство его уже посажены в острог, так как от
господина губернатора стало требовать того дворянство, а также небезопасно было оставлять их в доме и от простого
народу, ибо чернь была крайне раздражена и могла бы их живых растерзать на части.
Он, помяни мое слово, будет брать двадцать еще служб на себя, везде будет очень благороден, очень обидчив, но вряд ли где-нибудь и какое-нибудь дело подвинет вперед — и все
господа этого рода таковы; необразованны, что ли, они очень, или очень уж выродились, но это решительно какой-то неумелый
народ.