Неточные совпадения
Пьем много мы по времени,
А больше мы работаем.
Нас
пьяных много видится,
А больше трезвых нас.
По деревням ты хаживал?
Возьмем ведерко с водкою...
Пей даром сколько вздумаешь —
На славу угостим!..»
Таким речам неслыханным
Смеялись люди трезвые,
А
пьяные да умные
Чуть не плевали в бороду
Ретивым крикунам.
К дьячку с семинаристами
Пристали: «
Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(Ту песню — не народную —
Впервые
спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С народа крепи снявшего,
Она по
пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее не
пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не в шутку называл...
С Агапом
пил до вечера,
Обнявшись, до полуночи
Деревней с ним гулял,
Потом опять с полуночи
Поил его — и
пьяногоПривел на барский двор.
Был тут непьющий каменщик,
Так
опьянел с гусятины,
На что твое вино!
В это время к толпе подъехала на белом коне девица Штокфиш, сопровождаемая шестью
пьяными солдатами, которые вели взятую в плен беспутную Клемантинку. Штокфиш
была полная белокурая немка, с высокою грудью, с румяными щеками и с пухлыми, словно вишни, губами. Толпа заволновалась.
Причем бросала в народ медными деньгами, а
пьяные ее подручники восклицали: «Вот наша матушка! теперь нам, братцы, вина
будет вволю!»
В то время как скакавшие
были призваны в беседку для получения призов и все обратились туда, старший брат Вронского, Александр, полковник с аксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный, с красным носом и
пьяным, открытым лицом, подошел к нему.
Петрицкий
был молодой поручик, не особенно знатный и не только не богатый, но кругом в долгах, к вечеру всегда
пьяный и часто за разные и смешные и грязные истории попадавший на гауптвахту, но любимый и товарищами и начальством.
Александр Вронский, несмотря на разгульную, в особенности
пьяную жизнь, по которой он
был известен,
был вполне придворный человек.
— Да, жаль беднягу… Черт же его дернул ночью с
пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду
было написано!..
Я не намекал ни разу ни о
пьяном господине, ни о прежнем моем поведении, ни о Грушницком. Впечатление, произведенное на нее неприятною сценою, мало-помалу рассеялось; личико ее расцвело; она шутила очень мило; ее разговор
был остер, без притязания на остроту, жив и свободен; ее замечания иногда глубоки… Я дал ей почувствовать очень запутанной фразой, что она мне давно нравится. Она наклонила головку и слегка покраснела.
Вулич шел один по темной улице; на него наскочил
пьяный казак, изрубивший свинью, и, может
быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…
Никто не видал, чтобы он хоть раз
был не тем, чем всегда, хоть на улице, хоть у себя дома; хоть бы раз показал он в чем-нибудь участье, хоть бы напился пьян и в пьянстве рассмеялся бы; хоть бы даже предался дикому веселью, какому предается разбойник в
пьяную минуту, но даже тени не
было в нем ничего такого.
— Вы
были замешаны в историю, по случаю нанесения помещику Максимову личной обиды розгами в
пьяном виде.
Он
был любим… по крайней мере
Так думал он, и
был счастлив.
Стократ блажен, кто предан вере,
Кто, хладный ум угомонив,
Покоится в сердечной неге,
Как
пьяный путник на ночлеге,
Или, нежней, как мотылек,
В весенний впившийся цветок;
Но жалок тот, кто всё предвидит,
Чья не кружится голова,
Кто все движенья, все слова
В их переводе ненавидит,
Чье сердце опыт остудил
И забываться запретил!
Хитрый атаман замолчал. Кучи начали переговариваться, куренные атаманы совещаться;
пьяных, к счастью,
было немного, и потому решились послушаться благоразумного совета.
— А вы, хлопцы! — продолжал он, оборотившись к своим, — кто из вас хочет умирать своею смертью — не по запечьям и бабьим лежанкам, не
пьяными под забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой смертью — всем на одной постеле, как жених с невестою? Или, может
быть, хотите воротиться домой, да оборотиться в недоверков, да возить на своих спинах польских ксендзов?
Только и успел объявить он, что случилось такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы, по козацкому обычаю, и
пьяными отдались в плен, и как узнали татары место, где
был зарыт войсковой скарб, — того ничего не сказал он.
Вся Сечь отрезвилась, и нигде нельзя
было сыскать ни одного
пьяного, как будто бы их не
было никогда между козаками…
Хотя час
был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У окна сидел угольщик, обладатель
пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал солнечный переплет окна.
Девочка говорила не умолкая; кое-как можно
было угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно
пьяная кухарка, вероятно из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за шкафом и просидела здесь в углу всю ночь, плача, дрожа от сырости, от темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно,
пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна
есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор
есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход
будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
— Ах, стыд-то какой теперь завелся на свете, господи! Этакая немудреная, и уж
пьяная! Обманули, это как
есть! Вон и платьице ихнее разорвано… Ах, как разврат-то ноне пошел!.. А пожалуй что из благородных
будет, из бедных каких… Ноне много таких пошло. По виду-то как бы из нежных, словно ведь барышня, — и он опять нагнулся над ней.
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это
был человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог знает с кем он не
пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а про детей помнит.
Но этого уже не могла вытерпеть Катерина Ивановна и немедленно, во всеуслышание, «отчеканила», что у Амалии Ивановны, может, никогда и фатера-то не
было, а что просто Амалия Ивановна — петербургская
пьяная чухонка и, наверно, где-нибудь прежде в кухарках жила, а пожалуй, и того хуже.
— То
есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то
есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в
пьяном виде, как домой-то шли… так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
— Батюшки! — причитал кучер, — как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж.
Пьяный свечки не поставит — известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, — крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень
был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще… вот и беда.
Было душно, так что
было даже нестерпимо сидеть, и все до того
было пропитано винным запахом, что, кажется, от одного этого воздуха можно
было в пять минут сделаться
пьяным.
Я бы, может, теперь в экспедицию на Северный полюс поехал, потому j’ai le vin mauvais, [я в
пьяном виде нехорош (фр.).] и
пить мне противно, а кроме вина ничего больше не остается.
Там всегда
была такая толпа, так орали, хохотали, ругались, так безобразно и сипло
пели и так часто дрались; кругом кабака шлялись всегда такие
пьяные и страшные рожи…
Но
были и не
пьяные; сошлись и собрались изо всех комнат.
Я тебя просто за
пьяного и принимал, да ты и
был пьян», — ну, что я вам тогда на это скажу, тем паче что ваше-то еще правдоподобнее, чем его, потому что в его показании одна психология, — что его рылу даже и неприлично, — а вы-то в самую точку попадаете, потому что
пьет, мерзавец, горькую и слишком даже известен.
А сегодня поутру, в восемь часов, — то
есть это на третий-то день, понимаешь? — вижу, входит ко мне Миколай, не тверезый, да и не то чтоб очень
пьяный, а понимать разговор может.
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. — Да и за что вознаграждать-то? Ведь он сам,
пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука
была. Ведь он, пьяница, все пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку меньше!
Похвальный лист тотчас же пошел по рукам
пьяных гостей, чему Катерина Ивановна не препятствовала, потому что в нем действительно
было обозначено en toutes lettres, [полностью (фр.).] что она дочь надворного советника и кавалера, а следовательно, и в самом деле почти полковничья дочь.
Кулигин. Да уж так, чтобы и под
пьяную руку не попрекать! Она бы вам, сударь,
была хорошая жена; гляди — лучше всякой.
Вожеватов. Набегали двое: старик какой-то с подагрой да разбогатевший управляющий какого-то князя, вечно
пьяный. Уж Ларисе и не до них, а любезничать надо
было: маменька приказывает.
В этих перестрелках перевес
был обыкновенно на стороне злодеев, сытых,
пьяных и доброконных.
— Ты зачем татарину
пьяный поил?
— Милый, я — рада! Так рада, что — как
пьяная и даже плакать хочется! Ой, Клим, как это удивительно, когда чувствуешь, что можешь хорошо делать свое дело! Подумай, — ну, что я такое? Хористка, мать — коровница, отец — плотник, и вдруг — могу! Какие-то морды, животы перед глазами, а я —
пою, и вот, сейчас — сердце разорвется, умру! Это… замечательно!
Пили, должно
быть, на старые дрожжи, все быстро
опьянели. Самгин старался
пить меньше, но тоже чувствовал себя охмелевшим. У рояля девица в клетчатой юбке ловко выколачивала бойкий мотивчик и
пела по-французски; ей внушительно подпевал адвокат, взбивая свою шевелюру, кто-то хлопал ладонями, звенело стекло на столе, и все вещи в комнате, каждая своим голосом, откликались на судорожное веселье людей.
Самгин
был раздражен речами Безбедова и, видя, что он все сильнее
пьянеет, опасался скандала, но, не в силах сдержать своего раздражения, сухо ответил...
И, остановясь понюхать табаку, она долго и громко говорила что-то о безбожниках студентах. Клим шел и думал о сектанте, который бормочет: «Нога
поет — куда иду?», о
пьяном мещанине, строгой старушке, о черноусом человеке, заинтересованном своими подтяжками. Какой смысл в жизни этих людей?
«Кутузов», — узнал Клим, тотчас вспомнил Петербург, пасхальную ночь, свою
пьяную выходку и решил, что ему не следует встречаться с этим человеком. Но что-то более острое, чем любопытство, и даже несколько задорное будило в нем желание посмотреть на Кутузова, послушать его, может
быть, поспорить с ним.
— Рабочих, мастеровщину показывать не
будут. Это выставка не для их брата. Ежели мастеровой не за работой, так он —
пьяный, а царю
пьяных показывать не к чему.
Всегда как будто напоказ неряшливый, сегодня Иноков
был особенно запылен и растрепан; в первую минуту он даже показался
пьяным Самгину.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она
была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он
был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах
есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо,
пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не
было места брезгливости.
Бердников все время
пил, подливая в шампанское коньяк, но не
пьянел, только голос у него понизился, стал более тусклым, точно отсырев, да вздыхал толстяк все чаще, тяжелей. Он продолжал показывать пестроту словесного своего оперения, но уже менее весело и слишком явно стараясь рассмешить.
— Он много верного знает, Томилин. Например — о гуманизме. У людей нет никакого основания
быть добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно добра… как
пьяная. Хоть он уже научил ее не верить в бога. В сорок-то шесть лет.