Неточные совпадения
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их
для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские
книги и
пишет свою
книгу.
— Это —
для гимназиста, милый мой. Он берет время как мерило оплаты труда — так? Но вот я третий год собираю материалы о музыкантах XVIII века, а столяр, при помощи машины, сделал за эти годы шестнадцать тысяч стульев. Столяр — богат, даже если ему пришлось по гривеннику со стула, а — я? А я — нищеброд, рецензийки
для газет
пишу. Надо за границу ехать — денег нет. Даже
книг купить — не могу… Так-то, милый мой…
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь историей города,
написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное
для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
Нехлюдов отдал письмо графини Катерины Ивановны и, достав карточку, подошел к столику, на котором лежала
книга для записи посетителей, и начал
писать, что очень жалеет, что не застал, как лакей подвинулся к лестнице, швейцар вышел на подъезд, крикнув: «подавай!», а вестовой, вытянувшись, руки по швам, замер, встречая и провожая глазами сходившую с лестницы быстрой, не соответственной ее важности походкой невысокую тоненькую барыню.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией,
писал проекты
для князя и составлял планы
для детских
книг.
Я
написал книги более значительные и
для меня, и по существу, но менее доступные
для широкого чтения.
Я
написал ряд философских
книг, которые считаю
для себя наиболее значительными.
Я
написал четыре
книги, между прочим, важную
для меня
книгу «Смысл истории» и философскую
книгу о Достоевском.
Все это связано
для меня с основной философской проблемой времени, о которой я более всего
писал в
книге «Я и мир объектов».
Очень важные
для меня
книги написаны уже за границей, в эмиграции, т. е. выходят за пределы ренессансной эпохи, о которой я
пишу.
Этот путь будет продолжать Вл. Соловьев и
напишет книги для выражения своей философии.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика,
для поддержания рыцарских чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую
книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны,
писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
Или сами (или кто-нибудь четко пишущий) перепишите мне с пробелами один экземпляр
для могущих быть дополнений, только, пожалуйста, без ошибок. Мне уже наскучила корректура над собственноручным своим изданием. Когда буду в Москве, на первом листе
напишу несколько строк; велите переплетчику в начале вашей
книги прибавить лист… [Лист —
для посвящения Е. И. Якушкину Записок о Пушкине (вопроизведен здесь автотипически, стр. 40).]
— Как зачем? — спросил с удивлением священник. — Митрополит Платон вводил его и правила
для него
писал; полагали так, что вот они очень дорожат своими старыми
книгами и обрядами, — дали им сие; но не того им, видно, было надобно: по духу своему, а не за обряды они церкви нашей сопротивляются.
— Давай помощь мне! Давай
книг, да таких, чтобы, прочитав, человек покою себе не находил. Ежа под череп посадить надо, ежа колючего! Скажи своим городским, которые
для вас
пишут, —
для деревни тоже
писали бы! Пусть валяют так, чтобы деревню варом обдало, — чтобы народ на смерть полез!
Понадобилась
для справок какая-то
книга: он
написал в Петербург,
книгу выслали.
Следующее затем утро Егор Егорыч употребил на то, чтобы купить
для Сусанны
книг, изготовить ей письмо и самолично отправить все это на почту.
Написал он ей довольно коротко...
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным
писать о моей
книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным
для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей
книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Разрешение вопроса
для них в том, чтобы читать речи,
писать книги, избирать президентов, вице-президентов, секретарей и заседать и говорить то в том городе, то в другом.
Воспользовавшись нахлынувшим богатством, я засел за свои лекции и
книги. Работа была запущена, и приходилось работать дни и ночи до головокружения. Пепко тоже работал. Он
написал для пробы два романса и тоже получил «мзду», так что наши дела были в отличном положении.
Что же
писать после этих избранников, с которыми говорила морская волна и
для которых звездная
книга была ясна…
— Я даже боюсь читать… Видел я — тут одна… хуже запоя у нее это! И какой толк в
книге? Один человек придумает что-нибудь, а другие читают… Коли так ладно… Но чтобы учиться из
книги, как жить, — это уж что-то несуразное! Ведь человек
написал, не бог, а какие законы и примеры человек установить может сам
для себя?
Находит и
пишет в
книге: «Lues III», потом спрашивает, не давали ли ему
для лечения черную мазь.
Чтение
книги Милля не увлекало меня, скоро основные положения экономики показались очень знакомыми мне, я усвоил их непосредственно, они были написаны на коже моей, и мне показалось, что не стоило
писать толстую
книгу трудными словами о том, что совершенно ясно
для всякого, кто тратит силы свои ради благополучия и уюта «чужого дяди».
Итак, трудись теперь, профессор мой почтенный,
Копти над
книгами, и день и ночь согбенный!
Пролей на знания людские новый свет,
Пиши творения высокие, поэт, —
И жди, чтоб мелочей какой-нибудь издатель,
Любимцев публики бессовестный ласкатель.
Который разуметь язык недавно стал,
Пером завистливым тебя везде марал…
Конечно,
для него довольно и презренья!..
Холодность публики — вот камень преткновенья,
Вот бич учености, талантов и трудов!
и проч.
Мещерский присоединял необыкновенное дарование
писать по-русски сильно, резко и дельно; он показывал мне толстую
книгу писем, писанных им
для разных лиц, находившихся в самых трудных обстоятельствах, — писем к государю и к другим особам царской фамилии, а также и к разным министрам.
Они читают полезные
книги для того, чтобы знать, что пишется;
пишут благородные статьи затем, чтобы любоваться логическим построением своей речи; говорят смелые, вещи, чтобы прислушиваться к благозвучию своих фраз и возбуждать ими похвалы слушателей.
…А через несколько страниц, в заключение своего предисловия, он же
пишет: «Великим бы почел я торжеством
для моих трудов, если бы чтение сей
книги заступило место карточной игры и других пустых времяпровождений, столь мало приличных важности судейского звания» («Театр судоведения», ч. I, стр. 5–6).
Половина страниц всей
книги написана так только,
для того чтобы что-нибудь
написать и чтобы
книга вышла потолще.
Он как будто позабыл, что
пишет в Европе, что издает свою
книгу для европейских читателей, не совсем привыкших к тем понятиям, которые так обыкновенные и естественны кажутся у нас.
Другое обстоятельство, благоприятствовавшее автору «Опыта истории цивилизации в России», — было то, что он
писал свою
книгу для Европы и издал в Европе: автор, пишущий о России в самой России, невольно поддается всегда чувству некоторого пристрастия в пользу того, что его окружает, что ему так близко и так с ним связано различными отношениями.
Конечно, мы не думаем предостерегать «европейских читателей»,
для которых
писал г. Жеребцов; но мы полагаем, что его
книга (уже появившаяся в продаже в Петербурге) легко может попасть в руки и русским читателям.
Тут предложил он Кольцову
книгу, которая заключает в себе полные наставления о том, как
писать правильные и хорошие стихи, именно «Русскую просодию, изданную
для воспитанников Благородного университетского пансиона в Москве».
Во всех письмах Станкевича начиная с 1834 года постоянно выражается особенное увлечение Гофманом; с тем же характером является это увлечение и у Белинского, особенно в статье о детских
книгах в «Отечественных записках» 1840 года, № 3, Тотчас по выходе первого № «Библиотеки
для чтения», — Станкевич
писал (15 января 1834 года) к Я. М. Неверову...
А Федосей-то Николаич под шумок и на радостях все дела свалил на меня: счеты, рапорты
писать,
книги сверять, итоги подводить, — смотрю: беспорядок ужаснейший, все в запустении, везде крючки да ковыки! ну, думаю, потружусь
для тестюшки!
Днем приводил в порядок
книги, справлял должность библиотекаря, конторщика, бухгалтера, приказчика и даже рассыльного, а ночью составлял каталоги,
писал отчеты и еще успевал справляться за сторожа,
для чего, собственно, и поселился в каморке.
Как только я сделался издателем-редактором"Библиотеки
для чтения", я предложил ему взять на себя отдел иностранной литературы. Он
писал обзоры новых
книг, выходивших по-немецки, по-английски и по-французски. Каждый месяц из книжных магазинов ему доставляли большие кипы
книг; он подвергал их слишком быстрому просмотру, так что его обозрения получали отрывочный и малолитературный колорит.
В чем же дело? До сих пор не могу понять, как это случилось, — но всю первую часть
книги я принял за… предисловие. А это я уже и тогда знал, что предисловия авторы
пишут для собственного удовольствия, и читатель вовсе их не обязан читать. И начал я, значит, прямо со второй части…
Есть такой немец, Куглер,
написал богатую
книгу… просто библия
для всех, кто изучает красоту…