Неточные совпадения
Впрочем, если слово из улицы
попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного
русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только
русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя
на даче избу в
русском вкусе.
А уж
упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века
Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться
на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
О, он отлично понимал, что для смиренной души
русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого,
пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть
на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она
на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном
русском солдате, что тот, где-то далеко
на границе, у азиятов,
попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
— Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше? [Зачем вы тушите, вы тушите? (фр.)] — закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам
русский глагол тушу
на французский лад. — Я не могу дормир [
спать (фр.).] в потемках. — Дефорж не понял его восклицания и пожелал ему доброй ночи.
Валерио свирепо
напал на министра в своей интерпелляции и требовал отчета, почему меня выслали. Министр мялся, отклонял всякое влияние
русской дипломации, свалил все
на доносы интенданта и смиренно заключил, что если министерство поступило сгоряча, неосторожно, то оно с удовольствием изменит свое решение.
Когда я начинал новый труд, я совершенно не помнил о существовании «Записок одного молодого человека» и как-то случайно
попал на них в British Museum'e, [Британском музее (англ.).] перебирая
русские журналы.
А. Волынский был одним из первых в защите в литературной критике философского идеализма, он хотел, чтобы критика была
на высоте великой
русской литературы, и прежде всего
на высоте Достоевского и Л. Толстого, и резко
нападал на традиционную
русскую критику, Добролюбова, Чернышевского, Писарева, которые все еще пользовались большим авторитетом в широких кругах интеллигенции.
Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная
русская печь (помещение строилось под кухню), а
на полу вповалку
спало более десяти человек обоего пола, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить ногу, чтобы добраться до стола.
Разделялись обыкновенно не по национальностям, а по жребию, так что
русские попадали на польскую сторону и поляки
на русскую.
В старосты
попадают обыкновенно люди степенные, смышленые и грамотные; должность их еще не определилась вполне, но они стараются походить
на русских старост; решают разные мелкие дела, назначают подводы по наряду, вступаются за своих, когда нужно, и проч., а у рыковского старосты есть даже своя печать.
Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я
на русский либерализм
нападаю, и опять-таки повторяю, что за то, собственно, и
нападаю на него, что
русский либерал не есть
русский либерал, а есть не
русский либерал.
— Просто-запросто есть одно странное
русское стихотворение, — вступился наконец князь Щ., очевидно, желая поскорее замять и переменить разговор, — про «рыцаря бедного», отрывок без начала и конца. С месяц назад как-то раз смеялись все вместе после обеда и искали, по обыкновению, сюжета для будущей картины Аделаиды Ивановны. Вы знаете, что общая семейная задача давно уже в том, чтобы сыскать сюжет для картины Аделаиды Ивановны. Тут и
напали на «рыцаря бедного», кто первый, не помню…
Библиотека здесь большая, но все уже такая классическая древность, что из рук
падает. Мы подписались у Urbain [Урбен (владелец библиотеки в Москве).] и почитываем иногда романчики. Давно я ничего в этом роде не видал. (Это ответ
на Николаева вопрос.) Кроме того, получаем
русские журналы.
— Литовская-с. Их предок, князь Зубр, в Литве был — еще в Беловежской пуще имение у них… Потом они воссоединились, и из Зубров сделались Зубровыми, настоящими
русскими. Только разорились они нынче, так что и Беловежскую-то пущу у них в казну отобрали… Ну-с, так вот этот самый князь Андрей Зубров… Была в Москве одна барыня: сначала она в арфистках по трактирам пела, потом она
на воздержанье
попала… Как баба, однако ж, неглупая, скопила капиталец и открыла нумера…
На практике его намерения очень редко получали надлежащее осуществление, и это происходило именно вследствие того, что, по неполному знанию признаков
русского либерализма, князь довольно часто
попадал, как говорится, пальцем в небо.
О честности финской составилась провербиальная репутация, но нынче и в ней стали сомневаться. По крайней мере,
русских пионеров они обманывают охотно, а нередко даже и поворовывают. В петербургских процессах о воровствах слишком часто стали
попадать финские имена — стало быть, способность есть. Защитники Финляндии (из
русских же) удостоверяют, что финнов научили воровать проникшие сюда вместе с пионерами
русские рабочие — но ведь клеветать
на невинных легко!
Он действительно бы был героем, ежели бы из П.
попал прямо
на бастионы, а теперь еще много ему надо было пройти моральных страданий, чтобы сделаться тем спокойным, терпеливым человеком в труде и опасности, каким мы привыкли видеть
русского офицера. Но энтузиазм уже трудно бы было воскресить в нем.
В догматике ее рассказывается, что бог Саваоф, видя, что христианство
пало на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся
русский религиозный деятель.], сошел сам
на землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой, не бояся ни
опалы, ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто
на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в
русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.
Пашенька, краснея от удовольствия, стала
на колени перед боярыней. Елена распустила ей волосы, разделила их
на равные делянки и начала заплетать широкую
русскую косу в девяносто прядей. Много требовалось
на то уменья. Надо было плесть как можно слабее, чтобы коса, подобно решетке, закрывала весь затылок и потом
падала вдоль спины, суживаясь неприметно. Елена прилежно принялась за дело. Перекладывая пряди, она искусно перевивала их жемчужными нитками.
Бывало, и подумать соромно, в летнике, словно девушка, плясывал; а теперь, видно, разобрало его: поднял крестьян и дворовых и
напал на татар; должно быть, и в нем
русский дух заговорил.
Мерный рокот ручья и прохлада повеяли здоровым «
русским духом»
на опаленную зноем голову Туберозова, и он не заметил сам, как заснул, и заснул нехотя: совсем не хотел
спать, — хотел встать, а сон свалил и держит, — хотел что-то Павлюкану молвить, да дремя мягкою рукой рот зажала.
Всем
русским критикам всё значение проповеди Христа представлялось только в том, что она как будто им назло мешает известной деятельности, направленной против того, что ими в данную минуту считается злом, так что выходило, что
на принцип непротивления злу насилием
нападали два противоположные лагеря: консерваторы потому, что этот принцип препятствовал их деятельности противления злу, производимому революционерами, их преследованиям и казням; революционеры же потому, что этот принцип препятствовал противлению злу, производимому консерваторами и их ниспровержению.
Русские светские критики, очевидно не зная всего того, что было сделано по разработке вопроса о непротивлении злу, и даже иногда как будто предполагая, что это я лично выдумал правило непротивления злу насилием,
нападали на самую мысль, опровергая, извращая ее и с большим жаром выставляя аргументы, давным-давно уже со всех сторон разобранные и опровергнутые, доказывали, что человек непременно должен (насилием) защищать всех обиженных и угнетенных и что поэтому учение о непротивлении злу насилием есть учение безнравственное.
Русские светские критики, поняв мою книгу так, что всё ее содержание сводится к непротивлению злу, и поняв самое учение о непротивлении злу (вероятно, для удобства возражения) так, что оно будто бы запрещает всякую борьбу со злом,
русские светские критики с раздражением
напали на это учение и весьма успешно в продолжение нескольких лет доказывали, что учение Христа неправильно, так как оно запрещает противиться злу.
— Эту книгу, — выражался он, — всякий
русский человек в настоящее время у себя
на столе бессменно держать должен. Потому, кто может зараньше определить,
на какой он остров
попасть может? И сколько, теперича, есть в нашем отечестве городов, где ни хлеба испечь не умеют, ни супу сварить не из чего? А ежели кто эту книгу основательно знает, тот сам все сие и испечет, и сварит, а по времени, быть может, даже и других к употреблению подлинной пищи приспособит!
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами
попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового
русского дворянина, молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил
на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам отец.
Я тоже поднялся. Трагичность нашего положения, кроме жестокого похмелья, заключалась главным образом в том, что даже войти в нашу избушку не было возможности: сени были забаррикадированы мертвыми телами «академии». Окончание вчерашнего дня пронеслось в очень смутных сценах, и я мог только удивляться, как
попал к нам немец Гамм, которого Спирька хотел бить и который теперь
спал, положив свою немецкую голову
на русское брюхо Спирьки.
По своим обязанностям репортера я
попал на самые боевые пункты этой ученой трагикомедии и был au courant [в курсе (франц.).]
русской доброй науки.
Эти три картины, с которыми, конечно, каждому доводилось встречаться в чиновничьих домах, всегда производили
на меня точно такое впечатление, какое должны были ощущать сказочные
русские витязи, встречавшие
на распутье столбы с тремя надписями: «самому ли быть убиту, или коню быть съедену, или обоим в плен
попасть».
Пообедав с юнкерами, я ходил по городу, забегал в бильярдную Лондрона и соседнего трактира «
Русский пир», где по вечерам шла оживленная игра
на бильярде в так называемую «фортунку», впоследствии запрещенную. Фортунка состояла из 25 клеточек в ящике, который становился
на бильярд, и игравший маленьким костяным шариком должен был
попасть в «старшую» клетку. Играло всегда не менее десяти человек, и ставки были разные, от пятака до полтинника, иногда до рубля.
— Я еще не настолько дурак, чтобы равнять себя с Варламовым, — ответил Соломон, насмешливо оглядывая своих собеседников. — Варламов хоть и
русский, но в душе он жид пархатый; вся жизнь у него в деньгах и в наживе, а я свои деньги
спалил в печке. Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы, и не нужно, чтоб меня боялись и снимали шапки, когда я еду. Значит, я умней вашего Варламова и больше похож
на человека!
Не воскреснуть Игоря дружине,
Не подняться после грозной сечи!
И явилась Карна и в кручине
Смертный вопль исторгла, и далече
Заметалась Желя по дорогам,
Потрясая искрометным рогом.
И от края, братья, и до края
Пали жены
русские, рыдая:
«Уж не видеть милых лад нам боле!
Кто разбудит их
на ратном поле?
Их теперь нам мыслию не смыслить,
Их теперь нам думою не сдумать,
И не жить нам в тереме богатом,
Не звенеть нам серебром да златом...
В третий день окончилась борьба
На реке кровавой,
на Каяле,
И погасли в небе два столба,
Два светила в сумраке пропали.
Вместе с ними, за море
упав,
Два прекрасных месяца затмились
Молодой Олег и Святослав
В темноту ночную погрузились.
И закрылось небо, и погас
Белый свет над
Русскою землею,
И. как барсы лютые,
на нас
Кинулись поганые с войною.
И воздвиглась
на Хвалу Хула,
И
на волю вырвалось Насилье,
Прянул Див
на землю, и была
Ночь кругом и горя изобилье...
Кровь
русская, о Курбский, потечет!
Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду
на братьев; я Литву
Позвал
на Русь, я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!..
Но пусть мой грех
падет не
на меня —
А
на тебя, Борис-цареубийца! —
Вперед!
Представьте себе такое положение: вы приходите по делу к одному из досужих
русских людей, вам предлагают стул, и в то время, как вы садитесь трах! — задние ножки у стула подгибаются! Вы
падаете с размаху
на пол, расшибаете затылок, а хозяин с любезнейшею улыбкой говорит...
Начать с того, что падение Чусовой превосходит все сплавные
русские реки: в своей горной части,
на расстоянии четырехсот верст до того пункта, где ее пересекает Уральская железная дорога, она
падает на восемьдесят сажен, что составит
на каждую версту реки двадцать сотых сажени, а в самом гористом месте течения Чусовой это падение достигает двадцати двух сотых сажени
на версту.
Лыняев.
На это я вам отвечу
русской сказкой: «Влез цыган
на дерево и рубит сук,
на котором сидит. Идет мимо
русский и говорит: „Цыган, ты
упадешь!“ — „А почем ты знаешь, — спрашивает цыган, — разве ты пророк?“
— Да, да!.. это точно было наяву, — продолжала она с ужасною улыбкою, — точно!.. Мое дитя при мне,
на моих коленях умирало с голода! Кажется… да, вдруг закричали: «
Русской офицер!» «
Русской! — подумала я, — о! верно, он накормит моего сына», — и бросилась вместе с другими к валу, по которому он ехал. Не понимаю сама, как могла я пробиться сквозь толпу, влезть
на вал и
упасть к ногам офицера, который, не слушая моих воплей, поскакал далее…
Убить просто француза — казалось для
русского крестьянина уже делом слишком обыкновенным; все роды смертей, одна другой ужаснее, ожидали несчастных неприятельских солдат, захваченных вооруженными толпами крестьян, которые, делаясь час от часу отважнее, стали наконец
нападать на сильные отряды фуражиров и нередко оставались победителями.
В самом деле, Зарецкой, атакованный двумя эскадронами латников, после жаркой схватки скомандовал уже: «По три налево кругом — заезжай!», — как дивизион
русских улан подоспел к нему
на помощь. В несколько минут неприятельская кавалерия была опрокинута; но в то же самое время Рославлев увидел, что один
русской офицер, убитый или раненый,
упал с лошади.
— Третьего дня, — продолжал спокойно Шамбюр, — досталось и ему от
русских:
на него
упала бомба; впрочем, бед немного наделала — я сам ходил смотреть. Во всем доме никто не ранен, и только убило одну больную женщину, которая и без того должна была скоро умереть.
— Проклятые
русские! — сказал кавалерийской офицер, стряхивая с себя мелкие куски штукатурки, которые
падали ему
на голову. — Пора унять этих варваров!
В ту самую минуту, как он в модном фраке, с бадинкою [тросточкой (от фр. badine).] в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прислушивался к милым французским фразам, загремел
на грубом
русском языке вопрос: «Кто едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородою и длинной рогатиной в руке; а за околицей, перед большим сараем, с полдюжины пик в сошках.
В продолжение всей своей заграничной жизни Бегушев очень много сближался с
русской эмиграцией, но она как-то
на его глазах с каждым годом все ниже и ниже
падала: вместо людей умных, просвещенных, действительно гонимых и несправедливо оскорбленных, — к числу которых Бегушев отчасти относил и себя, — стали появляться господа, которых и видеть ему было тяжело.
Философические хитросплетения и бредни никогда не привьются к
русскому:
на это у него слишком много здравого смысла; но нельзя же допустить, чтобы под именем философии
нападали на всякое честное стремление к истине и к сознанию.
Один раз, в классе
русской грамматики, злой мальчишка Рушка закричал: «Аксаков
спит!» Учитель, спросив у других учеников, точно ли я
спал, и получив утвердительный ответ, едва не поставил меня
на колени.
И если раньше что-то разбиралось, одного жгли, а другого нет, держали какой-то свой порядок, намекающий
на справедливость, то теперь в ярости обманутых надежд
палили все без разбора, без вины и невинности; подняться к небу и взглянуть — словно сотни и тысячи костров огромных раскинулись по темному лону
русской земли.
Нынче у Риперта будет
на вечере Бер — человек, который целый век сидит дома, сам делает сбрую для своих лошадей, ложится
спать в девять часов непременно и, к довершению всех своих чудачеств, женился
на русской, которая, однако, заболела, захирела и, говорят, непременно скоро умрет с тоски.