Неточные совпадения
Потом зашла речь о Пруссии, он восхвалял бескорыстие прусских чиновников, превосходство администрации, хвалил короля и, в заключение, сильно
напал на познанских
поляков за то, что они нехорошие немцы.
Разделялись обыкновенно не по национальностям, а по жребию, так что русские
попадали на польскую сторону и
поляки на русскую.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один был известный
поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба
попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
В одной камере с выбитыми стеклами в окнах и с удушливым запахом отхожего места живут: каторжный и его жена свободного состояния; каторжный, жена свободного состояния и дочь; каторжный, жена-поселка и дочь; каторжный и его жена свободного состояния; поселенец-поляк и его сожительница-каторжная; все они со своим имуществом помещаются водной камере и
спят рядом
на одной сплошной наре.
Поляков видел
на Сахалине только одну деревенскую ласточку, да и та, по его мнению,
попала на остров случайно, потому что заблудилась.
Было это еще в те времена, когда
на валах виднелись пушки, а пушкари у них постоянно сменялись: то стояли с фитилями
поляки, в своих пестрых кунтушах, а казаки и «голота» подымали кругом пыль, облегая город… то, наоборот, из пушек
палили казаки, а польские отряды кидались
на окопы.
Кирша оглянулся: человек десять вооруженных
поляков выбежали
на поляну; нельзя было и помышлять об обороне; двое из них, опередя своих товарищей, стали догонять его; еще несколько шагов — и запорожец достиг бы опушки леса, как вдруг, набежав
на пенек, он споткнулся и
упал.
— Я встретил
на площади, — отвечал запорожец, — казацкого старшину, Смагу-Жигулина, которого знавал еще в Батурине; он обрадовался мне, как родному брату, и берет меня к себе в есаулы. Кабы ты знал, боярин, как у всех ратных людей, которые валом валят в Нижний, кипит в жилах кровь молодецкая! Только и думушки, чтоб идти в Белокаменную да порезаться с
поляками. За одним дело стало: старшего еще не выбрали, а если
нападут на удалого воеводу, так ляхам несдобровать!
Поляк раскрыл свою огромную
пасть и, показывая
на небольшой остаток языка и
на свой рубец, провыл жалобным голосом.
Наконец, Сусанин
падает под ножом
поляков; публика готова была зааплодировать актеру, который теперь безмолвно лежал
на полу, как настоящий убитый, но он поднимает свою плешивую голову и говорит...
Думали сначала
на цыган или
на поляков, но ни цыган, ни
поляков нигде не видали; потом
падала мысль
на поводырей слепого Нефеда, которые курили трубку, но Нефед и его слепой товарищ и их поводыри, оказалось, «пели Лазаря», где-то далеко у чудотворца
на празднике, и тогда староста Дементий — старовер и враг курения — подал мысль, что не виновен ли в этом кто-нибудь из молодых «трубокуров», и это первое подозрение Дементий обобщил с другими известными ему подозрениями насчет маленькой солдатки Наташки — шустрой бабенки с огромным renommée [Репутация(франц.),] всесветной куртизанки, из-за которой в деревне было много беспорядка не только между молодыми людьми, но и между старыми.
Когда Иван Аксаков назвал стремления и посягательства
поляков на Западный край и
на Киев политическим безумием, то так называемое «общественное мнение», в лице всех журналов,
напало на него «за резкие выражения, направленные против
поляков».
В тех маскарадах, где мы встречались, с ней почти всегда ходил высокий, франтоватый блондин, с которым и я должен был заводить разговор. Это был
поляк П., сын эмигранта, воспитывавшийся в Париже, учитель французского языка и литературы в одном из венских средних заведений. Он читал в ту зиму и публичные лекции, и
на одну из них я
попал: читал по писаному, прилично, с хорошим французским акцентом, но по содержанию — общие места.
У этого города завязалось упорное, кровопролитное сражение.
Поляки дрались с отчаянной храбростью, но
на стороне русских было правое дело, и с ними был Суворов. Одно появление его перед войском удесятеряло силу солдат, и они одержали новую славную победу. Множество храбрых
пало близ Брест-Литовска. Товарищи по-христиански простились с убитыми и снесли их в общую могилу. Это было 6 сентября 1794 года.
Оставим его
на дороге к Кракову, где и произошло несколько стычек с думавшими
напасть на него врасплох
поляками, и попытаемся передать картину раннего детства и юности этого выдающегося екатерининского орла, имя которого было синонимом победы и который силою одного военного гения стал истинным народным героем.
— Братцы,
поляки напали на нас врасплох, режут сонных, зажгли две хаты, наши спросонья отстреливаются из окон. Их тьма-тьмущая с косами, вилами и ножами. — С этими словами он грянул
на снег. Послышались снова крики, усиливались и приближались к нам.
— Дай Бог. Могу сказать вам по секрету: нас известили, что здесь живут польские эмиссары, совращают здешних
поляков; мне тайно поручено… Признаюсь, поручение неприятное, тяжелое, фискальное… Сами рассудите, все-таки компатриоты… Я должен следить нити заговора в разных губерниях и здесь. Впрочем, моей миссии никто здесь не знает, числюсь в отпуску, бываю
на обедах,
на вечерах у гостеприимных москалей, танцую до
упаду.
Но это был не конец, а только начало геройского подвига. Завязалась новая жестокая битва.
Поляки, стоявшие за городом, сами
напали на русских.
Вдруг со стороны реки раздался выстрел, затем другой, третий. Солдаты вскочили, в один миг схватили ружья и бросились из леса по направлению к берегу, где выстрелы уже сделались частыми. Это
поляки вздумали неожиданно
напасть на русский лагерь.
Началась ужасная резня.
Поляки стреляли из домов и, собравшись густыми толпами,
нападали на русских. Наша пехота колола их без пощады, конница рубила и топтала лошадьми — все бежало от русских в поле, за местечко, где большая часть отряда Огинского стояла
на бивуаке. Русские, взятые Огинским в плен при Речице и запертые в одном из городских домов, бросились из окон и примкнули к своим.
Николай Павлович делал смотры, парады, учения, ходил по маскарадам, заигрывал с масками, скакал без надобности по России из Чугуева в Новороссийск, Петербург и Москву, пугая народ и загоняя лошадей, и когда какой-нибудь смельчак решался просить смягчения участи ссыльных декабристов или
поляков, страдавших из-за той самой любви к отечеству, которая им же восхвалялась, он, выпячивая грудь, останавливал
на чем
попало свои оловянные глаза и говорил: «Пускай служат.
— Двое из этих больших отрядных начальников — один
поляк, другой немец — почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться, каждый к своему отряду, с тем, чтобы
напасть на транспорт.
Да и мало ли что могло быть! Могло быть и то, что вместо нашего банкирского дома, который крепок, как стена, и выдержит всякую войну, я мог бы служить в каком-нибудь жиденьком дельце, которое сейчас уже рухнуло бы, как рухнули многие… вот и остался бы я
на улице с моей Лидочкой, выигрышным билетом и пятью сотнями рублей из сберегательной кассы — тоже положение! А мог бы быть
поляком из Калища, или евреем, и тоже бы лежал сейчас во рву, как
падаль, или болтался
на веревке! У всякого своя судьба.