Неточные совпадения
Это были: очень высокий, сутуловатый мужчина с огромными руками, в коротком, не по росту, и старом пальто, с черными,
наивными и вместе страшными глазами, и рябоватая миловидная
женщина, очень дурно и безвкусно одетая.
С тех пор как у Райского явилась новая задача — Вера, он реже и холоднее спорил с бабушкой и почти не занимался Марфенькой, особенно после вечера в саду, когда она не подала никаких надежд на превращение из
наивного, подчас ограниченного, ребенка в
женщину.
Борьба насмерть шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая
женщина, рыдая, на коленях перед ней сама рассказала ей, что было, и все же
наивное дитя народа просила прощенья.
И все эти Генриетты Лошади, Катьки Толстые, Лельки Хорьки и другие
женщины, всегда
наивные и глупые, часто трогательные и забавные, в большинстве случаев обманутые и исковерканные дети, разошлись в большом городе, рассосались в нем. Из них народился новый слой общества слой гулящих уличных проституток-одиночек. И об их жизни, такой же жалкой и нелепой, но окрашенной другими интересами и обычаями, расскажет когда-нибудь автор этой повести, которую он все-таки посвящает юношеству и матерям.
Это
наивное раздвоение ребенка и размышляющей
женщины, эта детская и в высшей степени правдивая жажда истины и справедливости и непоколебимая вера в свои стремления — все это освещало ее лицо каким-то прекрасным светом искренности, придавало ему какую-то высшую, духовную красоту, и вы начинали понимать, что не так скоро можно исчерпать все значение этой красоты, которая не поддается вся сразу каждому обыкновенному, безучастному взгляду.
Конечно, никто не решился бы исправлять таким
наивным и рискованным способом
женщину, кроме него.
И когда, после
наивных вопросов погорелковской прислуги, после назидательных вздохов воплинского батюшки и его попадьи и после новых поучений Иудушки, она осталась одна, когда она проверила на досуге впечатления дня, то ей сделалось уже совсем несомненно, что прежняя «барышня» умерла навсегда, что отныне она только актриса жалкого провинциального театра и что положение русской актрисы очень недалеко отстоит от положения публичной
женщины.
Он смотрел на неё с таким чувством, как будто эта
женщина должна была сейчас же и навсегда уйти куда-то, а ему нужно было запомнить её кроткую голову, простое лицо, маленький,
наивный рот, круглые узкие плечи, небольшую девичью грудь и эти руки с длинными, исколотыми иглою пальцами.
К новым гостям она приставала со спорами о том, что
женщины лучше и честнее мужчин, или с
наивной игривостью просила: «Вы такой проницательный… ну вот, определите мой характер».
Женщина она была твердая, умная, и ей казалось, что в мирной и
наивной провинции она вернее сохранит сына, нежели в большом, торопливом и развращенном городе.
Цыплунов. А между тем
женщины лгут постоянно. Что они подкрашивают себя, чтобы казаться лучше и моложе, это бы еще не беда; они притворяются
наивными, доверчивыми и простосердечными, тогда как в сущности очень ловки, расчетливы и сухи сердцем.
«В сущности она, — думал он, — вульгарна: слишком много крови и мускулов, мало нервов. Её
наивное лицо неинтеллигентно, а гордость, сверкающая в открытом взгляде её глубоких тёмных глаз, — это гордость
женщины, убеждённой в своей красоте и избалованной поклонением мужчин. Сестра говорила, что эта Варенька всех побеждает. Конечно, она попытается победить и его. Но он приехал сюда работать, а не шалить, и она скоро поймёт это».
Анна Сергеевна была трогательна, от нее веяло чистотой порядочной,
наивной, мало жившей
женщины; одинокая свеча, горевшая на столе, едва освещала ее лицо, но было видно, что у нее нехорошо на душе.
Быть может, оттого, что Вера нравилась Огневу, он в каждой пуговке и оборочке умел читать что-то теплое, уютное,
наивное, что-то такое хорошее и поэтичное, чего именно не хватает у
женщин неискренних, лишенных чувства красоты и холодных.
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те
наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за
женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в
наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Когда же она говорила: «полноте, граф, вы шутите» и т. п., голос ее, немного горловой, звучал таким
наивным простодушием и смешною глупостью, что, глядя на нее, действительно приходило в голову, что это не
женщина, а цветок, и не розан, а какой-то дикий, бело-розовый пышный цветок без запаха, выросший один из девственного снежного сугроба в какой-нибудь очень далекой земле.
Это бледное, похудевшее лицо, в котором сквозь безукоризненную красоту чистых, правильных линий и унылую суровость глухой, затаенной тоски еще так часто просвечивал первоначальный детски ясный облик, — образ еще недавних доверчивых лет и, может быть,
наивного счастья; эта тихая, но несмелая, колебавшаяся улыбка — все это поражало таким безотчетным участием к этой
женщине, что в сердце каждого невольно зарождалась сладкая, горячая забота, которая громко говорила за нее еще издали и еще вчуже роднила с нею.
А то, что Власич фанатически верил в необыкновенную честность и непогрешимость своего мышления, казалось ему
наивным и даже болезненным; и то, что Власич всю свою жизнь как-то ухитрялся перепутывать ничтожное с высоким, что он глупо женился и считал это подвигом, и потом сходился с
женщинами и видел в этом торжество какой-то идеи, — это было просто непонятно.
Эти качества сказывались и в лицах мужчин и
женщин и даже детей, в их манерах, подчас резких и шокирующих европейца, в походке, нервной и торопливой, с какой американцы ходят по улицам, обмениваясь со знакомыми на ходу лаконическими, как телеграмма, словами, и в этой простоте отношений, и в бесцеремонности, подчас
наивной.
Молодая
женщина с нескрываемым
наивным восторгом рассматривала Сержа, этого богатого юношу, изящно одетого, цвет его галстука, драгоценные камни, блестевшие в его булавке и в кольцах, на выхоленных породистых руках…
Другая гостья была княжна Варвара Ивановна Прозоровская. Стройная шатенка, с тонкими чертами лица и с тем
наивным испуганно-недоумевающим взглядом голубых глаз, который так нравится в
женщинах пожившим людям. Маленький ротик и родимое пятнышко на нижней части правой щеки были ее, выражаясь языком паспортов, особыми приметами. Княжне Прозоровской шел двадцатый год, что не подлежало сомнению и никем не оспаривалось.
— Вот, ваше сиятельство, как переменяются на сцене жизни роли… Несколько лет тому назад я на коленях вместе с вашим сыном умоляла вас о согласии на наш брак… Я была тогда, хотя и опозоренная князем Виктором, но еще совершенно молодая,
наивная и неиспорченная
женщина, почти ребенок, в моих жилах текла и тогда, как течет и теперь, такая же княжеская кровь, как и в ваших детях, но вы не только не изъявили этого согласия, но выгнали меня со двора, как ненужную собачонку.
Не прошло десяти-пятнадцати минут, как в кабинет смелой, привычной походкой вошла одетая в бальное платье красивая, хотя сильно ремонтированная
женщина с большими
наивными темно-синими глазами, с пепельными волосами, мелкие завитки которых спускались на лоб.
Но тут вошла мать Павла, полная, красивая
женщина, с напудренным лицом и глазами, как у Лилечки: серыми и
наивными. Она только что приехала, и щеки и нос ее от холода краснели.
Она была так дурна, что ни одной из них не могла прийти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем
наивным и твердым убеждением
женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.