Неточные совпадения
«Это ее
назвал Усов бестолковой. Если она служит жандармам, то, наверное, из
страха, запуганная каким-нибудь полковником Васильевым. Не из-за денег же? И не из мести людям, которые командуют ею. Я допускаю озлобление против Усовых, Властовых, Поярковых; она — не злая. Но ведь ничего еще не доказано против нее, — напомнил он себе, ударив кулаком по дивану. — Не доказано!»
«Он делает не то, что все, а против всех. Ты делаешь, не веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения. Под всею путаницей твоих размышлений скрыто живет
страх пред жизнью, детский
страх темноты, которую ты не можешь, не в силах осветить. Да и мысли твои — не твои. Найди,
назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя не выражена?»
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным
страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не
назову, это был тот
страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии.
— Monsieur Калинович! — представила она его старику и
назвала потом того фамилию, по которой Калинович узнал одно из тех внушительных имен, которые невольно заставляют трепетать сердца маленьких смертных. Не без
страха, смешанного с уважением, поклонился он старику и сел в почтительной позе.
И так как злость (даже не злость, а скорее нравственное окостенение), прикрытая лицемерием, всегда наводит какой-то суеверный
страх, то новые «соседи» (Иудушка очень приветливо
называет их «соседушками») боязливо кланялись в пояс, проходя мимо кровопивца, который весь в черном стоял у гроба с сложенными ладонями и воздетыми вверх глазами.
Случалось, что и днем замечали в кустах темное тело, бесследно пропадавшее при первом движении руки, бросавшей хлеб, — словно это был не хлеб, а камень, — и скоро все привыкли к Кусаке,
называли ее «своей» собакой и шутили по поводу ее дикости и беспричинного
страха.
Конечно, тяжела минута перед наказанием, тяжела до того, что, может быть, я грешу,
называя этот
страх малодушием и трусостию.
И он долго говорил о молодых людях, по почему-то не хотел
назвать Володина. Про полицейских же молодых людей он сказал на всякий случай, чтоб Миньчуков понял, что у него и относительно служащих в полиции есть кое-какие неблагоприятные сведения. Миньчуков решил, что Передонов намекает на двух молодых чиновников полицейского управления: молоденькие, смешливые, ухаживают за барышнями. Смущение и явный
страх Передонова заражал невольно и Миньчукова.
Возле княгини, тут же на пороге, стоял отворивший ей дверь, весь бледный от
страха, любимый доезжачий князя, восемнадцатилетний мальчик Михайлушка, которого местная хроника шепотом
называла хотя незаконным, но тем не менее, несомненно, родным сыном князя.
Теперь ей казалось, будто и генерал — как она и после смерти
называла мужа — разделял ее
страхи, хотя в действительности он не дослушал ни одной ее фразы, которая начиналась словами: «Я боюсь, генерал…»
Я напряженно всматриваюсь в лицо сырой, неуклюжей старухи, ищу в ней свою Варю, но от прошлого у ней уцелел только
страх за мое здоровье да еще манера мое жалованье
называть нашим жалованьем, мою шапку — нашей шапкой. Мне больно смотреть на нее, и, чтобы утешить ее хоть немного, я позволяю ей говорить что угодно и даже молчу, когда она несправедливо судит о людях или журит меня за то, что я не занимаюсь практикой и не издаю учебников.
Впервые он
назвал её матерью, вложив в это слово весь свой
страх и всю радость; она, закрыв глаза, погладила голову его тяжёлой, обессиленной рукою.
Точно так же, как рассказывал лесной охотник о своих ночных
страхах и видениях в лесу, рассказывает и рыбак в своей семье о том, что видел на воде; он встречает такую же веру в свой рассказы, и такое же воспламененное воображение создает таинственных обитателей вод,
называет их русалками, водяными девками, или чертовками, дополняет и украшает их образы и отводит им законное место в мире народной фантазии; но как жители вод, то есть рыбы — немы, то и водяные красавицы не имеют голоса.
Такою своею прямотой он содержал в постоянном
страхе известного Андрея Николаевича Муравьева, которого находил «противным», а его молодых «сен-сиров»
называл «сквернавцами» и просто выгонял вон.
Перед вечером все моются в речке или на ставах [Став — пруд.], а как зайдет солнце, идут бедняги в свою школу [Простой народ в Юго-западном крае
называет синагоги школами.], и уж какой оттуда крик слышится, так и не приведи бог: все орут в голос, а глаза от
страха закрывают…
И кто бы смел изобразить в словах,
Чтό дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?
Гляжу на дивный холст: душа в очах,
И мысль одна в душе, — и на колени
Готов упасть, и непонятный
страх,
Как струны лютни, потрясает жилы;
И слышишь близость чудной тайной силы,
Которой в мире верует лишь тот,
Кто как в гробу в душе своей живет,
Кто терпит все упреки, все печали,
Чтоб гением глупцы его
назвали.
«Все это, конечно, показывает благородство адмирала, но все-таки лучше, если бы таких выходок не было!» — думал Ашанин, имея перед глазами пример капитана. И, слушая в кают-компании разные анекдоты о «глазастом дьяволе», — так в числе многих кличек
называли адмирала, — он испытывал до некоторой степени то же чувство
страха и вместе захватывающего интереса, какое, бывало, испытывал, слушая в детстве страшную нянину сказку.
— Страшно? Боюсь, однако, что ваш
страх перейдет в смех, когда я
назову вам имя моего динамита. Это человек. Вы еще не рассматривали человека под этим углом, Вандергуд?
Когда его ссылали, то не объявили его имени, а самому ему запрещено было
называть себя кому бы то ни было под
страхом смертной казни.
Признаком значительности человека Киркегардт считает именно беспричинный, ни на чем не основанный
страх,
страх перед трансцендентной тайной бытия, то, что Отто
называет Mysterium tremendum.
И в истории религиозного сознания, вплоть до сознания христианского, животный и болезненно-патологический
страх всегда примешивается к
страху духовному, который я
называю ужасом, и искажает чистоту религиозной веры.
То же, что я
называю «ужасом», — бескорыстно, не утилитарно, не эвдемонистично, не означает озабоченности и
страха перед будущими страданиями, а чистое переживание бездны, отделяющей наш греховный обыденный мир и нашу низшую природу от высшего, горнего, божественного мира, от бесконечной тайны бытия.
Гуськантини, как его опять
назвал Ш., тоже пригласили в партию, но, перед тем как начинать игру, он, видимо борясь между удовольствием, которое ему доставило это приглашение, и каким-то
страхом, отвел в сторону штабс-капитана Ш. и стал что-то нашептывать ему.
Другой
страх, пережитый мною, был вызван не менее ничтожным обстоятельством… Я возвращался со свидания. Был час ночи — время, когда природа обыкновенно погружена в самый крепкий и самый сладкий, предутренний сон. В этот же раз природа не спала и ночь нельзя было
назвать тихой. Кричали коростели, перепелы, соловьи, кулички, трещали сверчки и медведки. Над травой носился легкий туман, и на небе мимо луны куда-то без оглядки бежали облака. Не спала природа, точно боялась проспать лучшие мгновения своей жизни.
Знаю только, что то, чтó ты
называешь своими наслаждениями, только тогда будет благом для тебя, когда ты не сам будешь брать, а другие будут давать их тебе, и только тогда твои наслаждения будут делаться излишеством и страданиями, какими они делаются теперь, когда ты сам для себя будешь ухватывать их. Только тогда ты избавишься и от действительных страданий, когда другие будут тебя избавлять от них, а не ты сам, — как теперь, когда из
страха воображаемых страданий ты лишаешь себя самой жизни.
Щелоков всегда над ним подсмеивался и прохаживался частенько над тем, что его родители,"
страха ради иудейска", перешли из раскола в единоверие, а потом и совсем стали"государственниками", как он
называл последователей господствующей церкви.
Наступающее новое время
называли торжественно и громогласно «возрождением»; в приятельской беседе осторожно, вполголоса — «царством власти, силы и
страха»; меж четырех глаз — «затмением света».
Похвала уму его дочери польстила его отцовскому самолюбию, а
страх, внушенный девчонкой такому опытному и строгому педагогу, как Кудиныч, утешил Николая Митрофановича в том смысле, что не он один из мужчин боится этого «исчадия ада», как он не раз
называл свою дочь.
Когда его сослали, то не объявили его имени, а самому ему запрещено было
называть себя кому бы то ни было под
страхом смертной казни.
Когда я прочел на память одно из своих произведений отцу моему, он
назвал меня сумасшедшим и с угрозами посадил за работу; когда я прочел его одноземцам своим, они покачали головою и молча со
страхом отошли от меня, как от чумного.
Не могу иначе как смирением
назвать чувство, которое вместе с холодом от реки легким ознобом проникло в меня… нет, не знаю, как это случилось, но от самых вершин мудрости и понимания, на которых я только что был, я внезапно спустился в такой трепет, в такое чувство малости своей и
страха, что пальцы мои в кармане сразу высохли, застыли и согнулись, как птичьи лапы. «Струсил!» — подумал я, чувствуя жестокий
страх перед смертью, которую готовил себе, и забывая, что гирьки я бросил раньше, и от самоубийства отказался раньше, нежели почувствовал
страх.
Откуда он несся и куда стремился, попав по пути под „крокодила“, я тогда не знал, но вид его, в боренье с новым
страхом, был еще жалостнее и еще смешнее. При всем большом жидовском чинопочитании, он в ужасе лез под старую, изношенную енотовую шубу Друкарта, которую тот сам
называл „шубою из енотовых пяток“, и, вертя ее за подол, точно играл в кошку и мышку.
— Ты, милая девушка, пришедшая из того мира, что
называет себя свободным, — что за грустные тени лежат на твоем милом, прекрасном лице? А ты, мой смелый юноша, почему так бледен ты? Почему не упоение победою, а
страх поражения вижу я в твоих опущенных глазах? И ты, честная мать, скажи мне: какой ветер сделал твои глаза красными? Какой дождь, неистово бушующий, сделал влажным твое старческое лицо? Какой снег так выбелил твои волосы, — ведь они были темными когда-то!
— Ну, что́, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком
называла Наташу) — говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без
страха и весело. — Знаю, что зелье девка, а люблю.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche», [рыцарь без
страха и упрека,] как он сам
называл себя, и охотник до разговора c французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, терял время и делал не то, чтò ему приказывали.
А потому критик решительно не хотел признать никаких замечательных достоинств в произведении, которым Фебуфис должен был прославить свою школу, и вдобавок унизил его тем, что стал объяснять овладевшее им направление его несвободным положением, всегда зависящим от
страха и фавора; он
называл дальнейшее служение искусству в таком направлении «вредным», «ставил над художником крест» и давал ему совет, как самое лучшее по степени безвредности, «изображать по-старому голых женщин, которыми он открыл себе фортуну».