Неточные совпадения
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за работой,
назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого
света, всегда спокойной и естественной.
— Которую все проливают, — подхватил он чуть не в исступлении, — которая льется и всегда лилась на
свете, как водопад, которую льют, как шампанское, и за которую венчают в Капитолии и
называют потом благодетелем человечества.
Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей
назвать!
Какие-то уроды с того
света,
И не с кем говорить, и не с кем танцовать.
Боюсь
назвать, но признаны всем
светом,
Особенно в последние года,
Что стали умны хоть куда.
Человек передвинулся в полосу
света из окна и пошел на Самгина, глядя в лицо его так требовательно, что Самгин встал и
назвал свою фамилию, сообразив...
— Ложь, вздор! — прервал я ее неистово, — вы сейчас
называли меня шпионом, о Боже! Стоит ли не только шпионить, но даже и жить на
свете подле таких, как вы! Великодушный человек кончает самоубийством, Крафт застрелился — из-за идеи, из-за Гекубы… Впрочем, где вам знать про Гекубу!.. А тут — живи между ваших интриг, валандайся около вашей лжи, обманов, подкопов… Довольно!
9-го февраля, рано утром, оставили мы Напакианский рейд и лавировали, за противным ветром, между большим Лю-чу и другими, мелкими Ликейскими островами, из которых одни путешественники
назвали Ама-Керима, а миссионер Беттельгейм говорит, что Ама-Керима на языке ликейцев значит: вон там дальше — Керима. Сколько по белу
свету ходит переводов и догадок, похожих на это!
Но вот что слишком немногими испытано, что очаровательность, которую всему дает любовь, вовсе не должна, по — настоящему, быть мимолетным явлением в жизни человека, что этот яркий
свет жизни не должен озарять только эпоху искания, стремления,
назовем хотя так: ухаживания, или сватания, нет, что эта эпоха по — настоящему должна быть только зарею, милою, прекрасною, но предшественницею дня, в котором несравненно больше и
света и теплоты, чем в его предшественнице,
свет и теплота которого долго, очень долго растут, все растут, и особенно теплота очень долго растет, далеко за полдень все еще растет.
И так они живут себе лет пятнадцать. Муж, жалуясь на судьбу, — сечет полицейских, бьет мещан, подличает перед губернатором, покрывает воров, крадет документы и повторяет стихи из «Бахчисарайского фонтана». Жена, жалуясь на судьбу и на провинциальную жизнь, берет все на
свете, грабит просителей, лавки и любит месячные ночи, которые
называет «лунными».
Не приказывала, не горячилась, а только «рекомендовала», никого не звала презрительными уменьшительными именами (Агашу, несмотря на то, что она была из Малиновца, так и
называла Агашей, да еще прибавляла: «милая») и совсем забывала, что на
свете существует ручная расправа.
По странному капризу, она дала при рождении детям почти однозвучные имена. Первого, увидевшего
свет,
назвала Михаилом, второго — Мисаилом. А в уменьшительном кликала их: Мишанка и Мисанка. Старалась любить обоих сыновей одинаково, но, помимо ее воли, безотчетный материнский инстинкт все-таки более влек ее к Мишанке, нежели к Мисанке.
Родная тетка моего деда, содержавшая в то время шинок по нынешней Опошнянской дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, — так
называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в
свете не согласилась бы принять от него подарков.
Нет такого слова на
свете, которым бы можно было его
назвать.
Но все же то, что мы
называем «знанием», и то, что
называем «верой», глубоко различается, и мы старались пролить
свет на это различие.
— Именно — красная и горячая. И вот красный цвет, как и «красные» звуки, оставляет в нашей душе
свет, возбуждение и представления о страсти, которую так и
называют «горячею», кипучею, жаркою. Замечательно, что и художники считают красноватые тоны «горячими».
Если ослепленный судия судит в неправду и защитник невинности издаст в
свет его коварный приговор, если он покажет его ухищрение и неправду, то будет сие личность, но дозволенная; если он его
назовет судиею наемным, ложным, глупым — есть личность, но дозволить можно.
Ш. Как, матка? Сверх того, что в нынешние времена не худо иметь хороший чин, что меня
называть будут: ваше высокородие, а кто поглупее — ваше превосходительство; но будет-таки кто-нибудь, с кем в долгие зимние вечера можно хоть поиграть в бирюльки. А ныне сиди, сиди, все одна; да и того удовольствия не имею, когда чхну, чтоб кто говорил: здравствуй. А как муж будет свой, то какой бы насморк ни был, все слышать буду: здравствуй, мой
свет, здравствуй, моя душенька…
Между прочим, она успела рассказать, что отец ее сегодня, еще чем
свет, побежал к «покойнику», как
называл он генерала, узнать, не помер ли он за ночь, и что слышно, говорят, наверно, скоро помрет.
А то, что вы написали про Павлищева, то уж совершенно невыносимо: вы
называете этого благороднейшего человека сладострастным и легкомысленным так смело, так положительно, как будто вы и в самом деле говорите правду, а между тем это был самый целомудренный человек, какие были на
свете!
— Это грешно, что вы говорите… Не сердитесь на меня. Вы меня
называете своим другом: друг все может говорить. Мне, право, даже страшно… Вчера у вас такое нехорошее было лицо… Помните, недавно, как вы жаловались на нее? — а ее уже тогда, может быть, на
свете не было. Это страшно. Точно это вам в наказание послано.
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал о ней,
называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему
свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву по миру — а ведь это, что ни говорите, приятно.
Но сложилась на
свете какая-то особого рода известность, которую, как ни вертись, нельзя
назвать иначе как известностью неизвестности.
Я докажу всему
свету и ей, изменнице (я так-таки и
назвал ее изменницей), что я умею мстить!»
Трудно передать мои ощущения в эту минуту. Я не страдал; чувство, которое я испытывал, нельзя даже
назвать страхом. Я был на том
свете. Откуда-то, точно из другого мира, в течение нескольких секунд доносился до меня быстрою дробью тревожный топот трех пар детских ног! Но вскоре затих и он. Я был один, точно в гробу, в виду каких-то странных и необъяснимых явлений.
— В вас что-то есть, какой-то внутренний
свет… я не знаю, как это
назвать.
Вот-с и говорю я ему: какая же, мол, нибудь причина этому делу да есть, что все оно через пень-колоду идет, не по-божески, можно сказать, а больше против всякой естественности?"А оттого, говорит, все эти мерзости, что вы, говорит, сами скоты, все это терпите; кабы, мол, вы разумели, что подлец подлец и есть, что его подлецом и
называть надо, так не смел бы он рожу-то свою мерзкую на
свет божий казать.
— Приобрести право не покидать ее ни на минуту, не уходить домой… быть всюду и всегда с ней. Быть в глазах
света законным ее обладателем… Она
назовет меня громко, не краснея и не бледнея, своим… и так на всю жизнь! и гордиться этим вечно…
— Ну, вот… на днях, очень скоро… через неделю, через две… может быть, через месяц… появится на
свет… будет напечатана в одном журнале… появится на
свет моя сюита… мой рассказ. Я не знаю, как
назвать… Прошу вас, Оля, пожелайте мне успеха. От этого рассказа, или, как сказать?.. эскиза, так многое зависит в будущем.
Она
назвала первое попавшееся на язык имя и отчество. Это был старый, уморительный прием, «трюк», которым когда-то спасся один из ее друзей от преследования сыщика. Теперь она употребила его почти бессознательно, и это подействовало ошеломляющим образом на первобытный ум грека. Он поспешно вскочил со скамейки, приподнял над головой белую фуражку, и даже при слабом
свете, падавшем сквозь стекла над салоном, она увидела, как он быстро и густо покраснел.
— Добрые люди
назвали, ваше высокоблагородие. На
свете не без добрых людей, ваше высокоблагородие, известно.
Термосесов прочел письмо, в котором Борноволоков жаловался своей петербургской кузине Нине на свое несчастие, что он в Москве случайно попался Термосесову, которого при этом
назвал «страшным негодяем и мерзавцем», и просил кузину Нину «работать всеми силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее место в Польше или в Петербурге, потому что иначе он, зная все старые глупости, может наделать черт знает какого кавардаку, так как он способен удивить
свет своею подлостью, да и к тому же едва ли не вор, так как всюду, где мы побываем, начинаются пропажи».
«Каждое правительство содержит столько войска, сколько оно могло бы содержать, если бы его народу угрожало истребление, и люди
называют миром состояние напряжения всех противу всех. И потому Европа так разорена, что если бы частные люди были в том положении, в котором находятся правительства этой части
света, то самым богатым из них было бы нечем жить. Мы бедны, имея богатства и торговлю всего мира».
Солнце точно погасло,
свет его расплылся по земле серой, жидкой мутью, и трудно было понять, какой час дня проходит над пустыми улицами города, молча утопавшими в грязи. Но порою — час и два — в синевато-сером небе жалобно блестело холодное бесформенное пятно, старухи
называли его «солнышком покойничков».
— Так оставь меня! Вот видишь ли, Елена, когда я сделался болен, я не тотчас лишился сознания; я знал, что я на краю гибели; даже в жару, в бреду я понимал, я смутно чувствовал, что это смерть ко мне идет, я прощался с жизнью, с тобой, со всем, я расставался с надеждой… И вдруг это возрождение, этот
свет после тьмы, ты… ты… возле меня, у меня… твой голос, твое дыхание… Это свыше сил моих! Я чувствую, что я люблю тебя страстно, я слышу, что ты сама
называешь себя моею, я ни за что не отвечаю… Уйди!
Юрий стал рассказывать, как он любил ее, не зная, кто она, как несчастный случай открыл ему, что его незнакомка — дочь боярина Кручины; как он, потеряв всю надежду быть ее супругом и связанный присягою, которая препятствовала ему восстать противу врагов отечества, решился отказаться от
света; как произнес обет иночества и, повинуясь воле своего наставника, Авраамия Палицына, отправился из Троицкой лавры сражаться под стенами Москвы за веру православную; наконец, каким образом он попал в село Кудиново и для чего должен был
назвать ее своей супругою.
— Потому, — подхватила с внезапною силой Ирина, — что мне стало уже слишком невыносимо, нестерпимо, душно в этом
свете, в этом завидном положении, о котором вы говорите; потому что, встретив вас, живого человека, после всех этих мертвых кукол — вы могли видеть образчики их четвертого дня, там, au Vieux Chateau, — я обрадовалась как источнику в пустыне, а вы
называете меня кокеткой, и подозреваете меня, и отталкиваете меня под тем предлогом, что я действительно была виновата перед вами, а еще больше перед самой собою!
Все стали говорить о неутомимости Кукушкина в любовных делах, как он неотразим для женщин и опасен для мужей и как на том
свете черти будут поджаривать его на угольях за беспутную жизнь. Он молчал и щурил глаза и, когда
называли знакомых дам, грозил мизинцем — нельзя-де выдавать чужих тайн. Орлов вдруг посмотрел на часы.
Тогда в
свете жили не по-нынешнему: появившиеся впоследствии времени козёры тогда или вовсе не были известны, или их попросту
называли «болтунами» и держали в презрении вроде известного героя грибоедовской комедии Загорецкого. Тогда, собравшись в дом, или танцевали до упаду, или занимались так называемыми «играми», из которых многие требовали от участников и ума и некоторой образованности.
Она знала, что есть кружок людей, которые
называют себя
светом, и что она тоже принадлежит к этому кружку и не обязана никому ничем помогать, ни сама ожидать от кого бы то ни было никакого участия, но что тем не менее связи ее с этим кружком, основанные на однородности вкуса и стремлений, как нельзя более прочны и не разорвутся и не поколеблются ни для кого и ни для чего.
Я его так и
называю свиток. Он скручен весь, а если его раскатать, то я и не знаю, как он обширен будет! Мне кажется, один своим благородством удивить
свет может. Все в нем писано: и великие дела для возбуждения духа, и позорное слово для угрожения, и мои беззакония тоже в нем заключаются.
То, что в
свете называют страстию, это бурное, мятежное ощущение всегда болтливо; но чистая, самим небом благословляемая любовь, это чувство величайшего земного наслаждения, не изъясняется словами.
— Полина!.. Кто вы?.. Я почти ничего не вижу… Полина!.. Так
называл меня лишь он… но его нет уже на
свете… Ах!.. так
называл меня еще… Боже мой, боже мой! О, господь правосуден! Я должна была его видеть, должна слышать его проклятия в последние мои минуты.. это он!
Но всего замечательней в этом лице были глаза, эти окна души, как их
называли поэты, — окна, в которые внутренний человек смотрит на
свет из своего футляра.
Да; это сам, «одеянный
светом, как ризою», стал у ее изголовья и
назвал ее душу, и душа вопросила его: «Как имя твое?», но он ответил ей, что ответил видевшему его лицом к лицу Иакову, — он сказал ей: «что тебе в имени моем? оно чудно».
Как по той по жердочке
Да никто не хаживал,
Никого не важивал;
ПерешелГригорийсударь,
Перевел Настасью
светЗа правую за рученьку
На свою сторонушку.
На своей на сторонушке
И целует, и милует,
И целует, и милует,
Близко к сердцу прижимает,
Настасьюшкой
называет.
Я не
называю всех членов, его составлявших, я вспоминаю только о тех, кого уже нет на
свете.
— Да, ты
называешь это любовью, а это мука, — проговорила я. — Зачем ты мне позволил жить в
свете, ежели он так вреден тебе казался, что ты меня разлюбил за него?
Полтора года тому назад Печорин был еще в
свете человек — довольно новый: ему надобно было, чтоб поддержать себя, приобрести то, что некоторые
называют светскою известностию, т. е. прослыть человеком, который может делать зло, когда ему вздумается; несколько времени он напрасно искал себе пьедестала, вставши на который, он бы мог заставить толпу взглянуть на себя; сделаться любовником известной красавицы было бы слишком трудно для начинающего, а скомпрометировать девушку молодую и невинную он бы не решился, и потому он избрал своим орудием Лизавету Николаевну, которая не была ни то, ни другое.
Это доказывается тем, что уже в древности существовала пословица; «ученье
свет, а неученье тьма» и что неграмотные
называли себя: мы люди темные (том II, стр. 531).
Их всегда было много в нем; оборванные, полуголодные, боящиеся солнечного
света, они жили в этой развалине, как совы, и мы с Коноваловым были среди них желанными гостями, потому что и он и я, уходя из пекарни, брали по караваю белого хлеба, дорогой покупали четверть водки и целый лоток «горячего» — печенки, легкого, сердца, рубца. На два-три рубля мы устраивали очень сытное угощение «стеклянным людям», как их
называл Коновалов.