Неточные совпадения
Варавка вытаскивал из толстого портфеля своего планы, бумаги и говорил о
надеждах либеральных земцев на нового царя, Туробоев слушал его с непроницаемым лицом, прихлебывая молоко из стакана. В двери с террасы встал Лютов, мокроволосый,
красный, и объявил, мигая косыми глазами...
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как
покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
Отворив двери,
Надежда Васильевна увидела такую картину: Данила Семеныч стоял в углу, весь
красный, с крупными каплями пота на лбу, а Василий Назарыч, не помня себя от ярости, бросался из угла в угол, как раненый зверь.
… [Опущены подробности о проявляемой «нашим любезным», но увлекающимся H. Н. Муравьевым несправедливости к некоторым из его помощников. Сам Пущин простудился, и голос его «не отличается звучностью»; впрочем, декабристы «уже 30 лет лишены голоса».] Прекрасно делаете, что оставляете под
красным сукном
надежды, которыми и вас, как и меня, потчуют добрые люди. Это очень понятно и естественно с их стороны, но, кажется, мы, допотопные, не подлежим ни переменам погоды, ни переменам царства.
Казалось, в воздухе поет огромная медная труба, поет и будит людей, вызывая в одной груди готовность к бою, в другой — неясную радость, предчувствие чего-то нового, жгучее любопытство, там — возбуждая смутный трепет
надежд, здесь — открывая выход едкому потоку годами накопленной злобы. Все заглядывали вперед, где качалось и реяло в воздухе
красное знамя.
— Да и с Федор Сергеичем нелады вышли. Мы-то, знаете, в Париж в
надежде ехали. Наговорили нам, в Красном-то Холму: и дендо, и пердро, тюрбо 9…. Аппетит-то, значит, и вышлифовался. А Федору Сергеичу в хороший-то трактир идти не по карману — он нас по кухмистерским и водит! Только уж и еда в этих кухмистерских… чистый ад!
— Вот мы и живем таким родом. Прежде хоть в
надежде были, а нынче и совсем без
надежды остаемся. Иногда служить не на чем: ни просфор, ни
красного вина. А об себе уж и не говорим.
Надежда Васильевна Адаменко с братом жила в городе в собственном кирпичном
красном домике; недалеко от города было у нее имение, отданное в аренду. В позапрошлом году кончила она учение в здешней гимназии, а ныне занималась тем, что лежала на кушетке, читала книжки всякого содержания да школила своего брата, одиннадцатилетнего гимназиста, который спасался от ее строгостей только сердитым заявлением...
За дверью что-то упало на пол и каталось, фыркая и вздыхая.
Надежда,
краснея от сдержанного смеха, смотрела на гостей. Предложение Володина казалось ей смешною дерзостью.
Надежда Антоновна. Ах, это очень хорошо… Да, да, да, я вспомнила. Это теперь в моду вошло… и некоторые даже из богатых людей… для сближения с народом… Ну, разумеется, вы в
красной шелковой… в бархатном кафтане. Я видела зимой в вагоне мильонщика и в простом бараньем… Как это называется?
Идти играть в карты было уже поздно, ресторанов в городе не было. Он опять лег и заткнул уши, чтобы не слышать всхлипываний, и вдруг вспомнил, что можно пойти к Самойленку. Чтобы не проходить мимо
Надежды Федоровны, он через окно пробрался в садик, перелез через палисадник и пошел по улице. Было темно. Только что пришел какой-то пароход, судя по огням — большой пассажирский… Загремела якорная цепь. От берега по направлению к пароходу быстро двигался
красный огонек: это плыла таможенная лодка.
— Вот что, Ваня… — сказал Самойленко, беря его за пуговицу и
краснея. — Ты извини, что я вмешиваюсь в твои семейные дела, но… почему бы тебе не уехать вместе с
Надеждой Федоровной?
Он застал всё общество, оставленное им поутру, на террасе; все, и
Надежда Алексеевна между прочими, сидели в кружке около мужчины лет тридцати двух, смуглого, черноволосого и черноглазого, в бархатной куртке, с небрежно повязанным
красным платком на шее и гитарою в руках.
Молодой человек, стоявший рядом с
Надеждой Алексеевной, внезапно
покраснел.
— Посмотрите, как хорошо, — сказала
Надежда Алексеевна подошедшему к ней Владимиру Сергеичу, — вон там, внизу, в пруде звезда зажглась подле огонька в доме; он
красный, она золотая. А вот и бабушка едет, — прибавила она громко.
Последних слов
Надежды Алексеевны она не расслышала; но, заметив, что взгляды всех внезапно на нее устремились, она тотчас догадалась, в чем было дело,
покраснела и хотела уйти в гостиную…
Некоторые из этих волокит влюбились не на шутку и требовали ее руки: но ей хотелось попробовать лестную роль непреклонной… и к тому же они все были прескушные: им отказали… один с отчаяния долго был болен, другие скоро утешились… между тем время шло: она сделалась опытной и бойкой девою: смотрела на всех в лорнет, обращалась очень смело, не
краснела от двусмысленной речи или взора — и вокруг нее стали увиваться розовые юноши, пробующие свои силы в словесной перестрелке и посвящавшие ей первые свои опыты страстного красноречия, — увы, на этих было еще меньше
надежды, чем на всех прежних; она с досадою и вместе тайным удовольствием убивала их
надежды, останавливала едкой насмешкой разливы красноречия — и вскоре они уверились, что она непобедимая и чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны… и наконец для Лизаветы Николавны наступил период самый мучительный и опасный сердцу отцветающей женщины…
Она
покраснела при всей своей неспособности
краснеть, но не от стыда, не от воспоминания, не от досады; — невольное удовольствие, тайная
надежда завлечь снова непостоянного поклонника, выйти замуж или хотя отомстить со временем по-своему, по-женски, промелькнули в ее душе. Женщины никогда не отказываются от таких
надежд, когда представляется какая-нибудь возможность достигнуть цели, и от таких удовольствий, когда цель достигнута.
Дарил он под предлогом «приятного удовольствия, ощущенного им в предыдущий раз по поводу спетого
Надеждой Федосеевной приятного романса за фортепьянами…» Он сбился, не докончил и стоял как потерянный, протягивая и втыкая в руку
Надежды Федосеевны футляр с браслетом, который та не хотела брать, и,
покраснев от стыда и гнева, отводила свои руки назад.
«Беда! — сказал он, — князя не видать!
Куда он скрылся?» — «Если хочешь знать,
Взгляни туда, где бранный дым
краснее,
Где гуще пыль и смерти крик сильнее,
Где кровью облит мертвый и живой,
Где в бегстве нет
надежды никакой:
Он там! — смотри: летит как с неба пламя;
Его шишак и конь, — вот наше знамя!
Он там! — как дух, разит и невредим,
И всё бежит иль падает пред ним!»
Так отвечал Селиму сын природы —
А лесть была чужда степей свободы!..
Надежда Ивановна (
покраснев).Это была, братец, ошибка, заблуждение.
(В столовой появляется
Надежда, очень нарядная, декольте, с крестом из
красных камней на голой шее. Стоит и слушает.)
Красный карбункул?» — «Такой
красный графин?» — упавшим голосом, обмирая от
надежды, спросила я (Karaffe, Funkeln [Графин, сверкание (нем.).]).
Чистый купец! — радовалась
Надежда, сама толстая и
красная от кухонного жара, как медный самовар.
Надежда Александровна несколько раз вспоминала про ее схватку с махновцем и шутила, что следовало бы ей дать орден
Красного Знамени.
— За труд? Ах, да… — залепетала
Надежда Петровна, сильно
покраснев. — Вы правы… За визит нужно заплатить, это верно… Вы трудились, ехали… Но, доктор… мне даже совестно… муж мой пошел из дому и взял с собой все наши деньги… Дома у меня теперь решительно ничего нет…
— А наконец-то наше
красное солнышко проглянуло.
Надежда Александровна, здравствуйте! Как здоровье? Мы так за вас боялись.
Бернгард не успел выразить в свою очередь
надежду, как в комнату быстро вошел Гритлих в венгерском коротком костюме, обшитом шнурами. На ногах его были надеты зеленые сафьяновые полусапожки с
красными отворотами и серебряными нашивками, на боку мотался охотничий ножик, на черенке которого была золотая насечка, в одной руке его была короткая нагайка, а в другой шапка с куньей оторочкой и мерлушьим исподом.
Бернгард не успел выразить в свою очередь
надежду, как в комнату быстро вошел Гритлих в венгерском коротком костюме, обшитом шнурами. На ногах его были зеленые сафьяновые полусапожки с
красными отворотами и серебряными нашивками, на боку мотался охотничий ножик, на черенке которого была золотая насечка, в одной руке его была короткая нагайка, а в другой шапка с куньей оторочкой и мерлушьим исподом.
Осип Федорович понял намек и
покраснел от удовольствия и сладкой
надежды, вспыхнувшей в его сердце.
Во время великого поста я устроил перевод состояния, а на
красной горке
Надежда Гавриловна стала госпожой Парфеновой.
Надежда Корнильевна и Федор Осипович оба как-то инстинктивно взглянули друг на друга и оба
покраснели.
— Ругай! На, на! — крикнул он. — Ругаюшка! — прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и
надежду, возлагаемую на этого
красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Когда на другой день после своего вечера, губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, всё-таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он
покраснел при упоминании о княжне, княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и
надежды.
Она была в
красной физкультурке, с голыми руками и ногами, легкая, тоненькая. Борька молча взял ее за руки ниже запястий и попытался поставить на колени. Она изгибалась, стараясь не поддаться, и смеялась радостно. Раньше, до Исанки, Борька много ходил и говорил с нею, потом отстал, и она тайком следила за ним грустными глазами. Сейчас на душе у Борьки было хорошо и светло, всем хотелось сделать приятное. Он ласково улыбнулся, стараясь изогнуть ей руки. Потом сказал, как будто потеряв
надежду...