Неточные совпадения
Уж я заканчивал второй
стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, — то была она,
моя ундина!
Слободка, которая за крепостью, населилась; в ресторации, построенной на холме, в нескольких шагах от
моей квартиры, начинают мелькать вечером огни сквозь двойной ряд тополей; шум и звон
стаканов раздаются до поздней ночи.
Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей
стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками
мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах
моих.
За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе
стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник — единственная отрада
моя в путешествиях по Кавказу.
Не откладывая, принялся он немедленно за туалет, отпер свою шкатулку, налил в
стакан горячей воды, вынул щетку и
мыло и расположился бриться, чему, впрочем, давно была пора и время, потому что, пощупав бороду рукою и взглянув в зеркало, он уже произнес: «Эк какие пошли писать леса!» И в самом деле, леса не леса, а по всей щеке и подбородку высыпал довольно густой посев.
— Это я знаю, видал, — бормотал чиновник Раскольникову и Лебезятникову, — это чахотка-с; хлынет этак кровь и задавит. С одною
моею родственницей, еще недавно свидетелем был, и этак
стакана полтора… вдруг-с… Что же, однако ж, делать, сейчас помрет?
«Молчи, дядя, — возразил
мой бродяга, — будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. А теперь (тут он мигнул опять) заткни топор за спину: лесничий ходит. Ваше благородие! за ваше здоровье!» — При сих словах он взял
стакан, перекрестился и выпил одним духом. Потом поклонился мне и воротился на полати.
— И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец. — Ты видел, что
мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин не могли его услышать, — помня твой
стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья.
Сосед
мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне
стакан простого вина, до которого я не коснулся.
— И скот прирезали, — добавил Бердников. — Ну, я, однако, не жалуюсь. Будучи стоиком, я говорю: «Бей, но — выучи!» Охо-хо! Нуте-кось, выпьемте шампанского за наше здоровье! Я, кроме этого безвредного напитка, ничего не дозволяю себе, ограниченный человек. — Он вылил в свой бокал рюмку коньяка, чокнулся со
стаканом Самгина и ласково спросил: — Надоела вам
моя болтовня?
— Неизлечимый ты умник, Клим Иванович, друг
мой! — задумчиво сказала она, хлебнув питья из
стакана. — От таких, как ты, — болен мир!
— Скорей (я перевожу, а он ей говорил по-французски), у них там уж должен быть самовар; живо кипятку, красного вина и сахару,
стакан сюда, скорей, он замерз, это —
мой приятель… проспал ночь на снегу.
Смотритель выпил три
стакана и крошечный оставшийся у него кусочек сахару положил опять на блюдечко, что человеком
моим было принято как тонкий знак уменья жить.
Он взял самый маленький кусочек и на
мое приглашение положить сахару в
стакан отвечал, что никогда этого не делает, — сюрприз для
моего человека, и для меня также: у меня наутро оставался в запасе
стакан чаю.
— А энергия работы, Верочка, разве мало значит? Страстное возбуждение сил вносится и в труд, когда вся жизнь так настроена. Ты знаешь, как действует на энергию умственного труда кофе,
стакан вина, то, что дают они другим на час, за которым следует расслабление, соразмерное этому внешнему и мимолетному возбуждению, то имею я теперь постоянно в себе, —
мои нервы сами так настроены постоянно, сильно, живо. (Опять грубый материализм, замечаем и проч.)
Таков был рассказ приятеля
моего, старого смотрителя, рассказ, неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять
стаканов в продолжение своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули
мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…
Не успел я расплатиться со старым
моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее
стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы.
Что за детская выходка?» Словно угадавши
мои мысли, она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный взгляд, засмеялась опять, в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к старушке, попросила у ней
стакан воды.
Затем были разные habitués; тут являлся ех officio [по обязанности (лат.).] Карл Иванович Зонненберг, который, хвативши дома перед самым обедом рюмку водки и закусивши ревельской килькой, отказывался от крошечной рюмочки какой-то особенно настоянной водки; иногда приезжал последний французский учитель
мой, старик-скряга, с дерзкой рожей и сплетник. Monsieur Thirie так часто ошибался, наливая вино в
стакан, вместо пива, и выпивая его в извинение, что отец
мой впоследствии говорил ему...
В канцелярии было человек двадцать писцов. Большей частию люди без малейшего образования и без всякого нравственного понятия — дети писцов и секретарей, с колыбели привыкнувшие считать службу средством приобретения, а крестьян — почвой, приносящей доход, они продавали справки, брали двугривенные и четвертаки, обманывали за
стакан вина, унижались, делали всякие подлости.
Мой камердинер перестал ходить в «бильярдную», говоря, что чиновники плутуют хуже всякого, а проучить их нельзя, потому что они офицеры.
Пока староста наливал вино в
стаканы, я заметил, что один из присутствующих, одетый не совсем по-крестьянски, был очень беспокоен, обтирал пот, краснел — ему нездоровилось; когда же староста провозгласил
мой тост, он с какой-то отчаянной отвагой вскочил и, обращаясь ко мне, начал речь.
Полковница вновь наполнила пивом
стаканы, а мне придвинула
мою нетронутую кружку...
Вдруг до
моего сознания долетел чуть внятный звук, будто где-то далеко ударили ложечкой по
стакану. Я знал его: это — отголосок бубенчиков. Она уже выехала, но еще далеко: таратайка, пробирается сетью узеньких переулков в предместий. Я успею дойти до моста, перейти его и стать в тени угловой лавки. А пока… еще немного додумать.
Нога хороша… Я всех удивляю
моей воздержностию — пьян от
стакана квасу, спасибо перестали потчевать.
Наконец он садился за стол, натирал на тарелку краски, обмакивал кисточку в
стакан — и глаза
мои уже не отрывались от его руки, и каждое появление нового листка на дереве, носа у птицы, ноги у собаки или какой-нибудь черты в человеческом лице приветствовал я радостными восклицаниями.
Ему дали выпить
стакан холодной воды, и Кальпинский увел его к себе в кабинет, где отец
мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг него шли уже горячие рассказы и даже споры между
моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
— А так бы думал, что за здоровье господина
моего надо выпить! — отвечал Макар Григорьев и, когда вино было разлито, он сам пошел за официантом и каждому гостю кланялся, говоря: «Пожалуйте!» Все чокнулись с ним, выпили и крепко пожали ему руку. Он кланялся всем гостям и тотчас же махнул официантам, чтоб они подавали еще. Когда вино было подано, он взял свой
стакан и прямо подошел уже к Вихрову.
— Сколько угодно, душа
моя, сколько угодно! — отвечал Кергель, разливая глинтвейн по
стаканам.
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в
стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже
мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он говорил: вот я в
стакан дышу, а коли захочется, так и плюну, а ты будешь чай из него пить… дуррак!
— Собственноручный
мой папаша выпивал в день не менее двадцати
стаканов чаю, почему и прожил на сей земле безболезненно и мирно семьдесят три года. Имел он восемь пудов весу и был дьячком в селе Воскресенском…
— Здравствуйте, — промолвила она. — Я сегодня посылала за вами, да вы уже ушли. Я только что отпила свой второй
стакан — меня, вы знаете, заставляют здесь воду пить, бог ведает зачем… уж я ли не здорова? И вот я должна гулять целый час. Хотите вы быть
моим спутником? А там мы кофе напьемся.
Идите,
мой друг, прямо в дверь и, пройдя пятнадцать шагов, остановитесь и скажите громким голосом: «Петр, подай Марье Ивановне
стакан воды со льдом», — сказала она мне и снова слегка засмеялась своим неестественным смехом.
— Нет, не прекрасно, потому что вы очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей
моих вы не можете понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому что я не хочу страха смерти, потому… потому что вам нечего тут знать… Чего вы? Чай хотите пить? Холодный. Дайте я вам другой
стакан принесу.
— Я во всю жизнь
мою, — снова продолжал Ченцов, закурив при этом новую трубку табаку и хлопнув залпом
стакан шампанского, — никогда не мог жить с одной женщиной, и у меня всегда их было две и три!
От чаю Аким Акимыч не отказывался и сам наставлял наш смешной, самодельный, маленький самовар из жести, который дал мне на подержание М. Аким Акимыч выпивал обыкновенно один
стакан (у него были и
стаканы), выпивал молча и чинно, возвращая мне его, благодарил и тотчас же принимался отделывать
мое одеяло.
Он грубо гнал старшего посудника на
мою работу, тот со зла бил
стаканы, а буфетчик смиренно предупреждал меня...
Служанке, которая подала ему
стакан воды, он положил на поднос двугривенный, и когда сия взять эти деньги сомневалась, он сам сконфузился и заговорил: „Нет, матушка, не обидьте, это у меня такая привычка“; а когда попадья
моя вышла ко мне, чтобы волосы мне напомадить, он взял на руки случившуюся здесь за матерью замарашку-девочку кухаркину и говорит: „Слушай, как вон уточки на бережку разговаривают.
— Хозяйки все стервы, — убежденно сказал Володин, — вот хоть
моя. У нас с нею был такой уговор, когда я комнату нанимал, что она будет давать мне вечером три
стакана молока. Хорошо, месяц, другой так мне и подавали.
Предчувствуя в судьбе своей счастливую перемену, наскоро запахиваю халат, выбегаю и вижу курьера, который говорит мне: „Ради Христа, ваше превосходительство, поскорее поспешите к его сиятельству, ибо вас сделали помпадуром!“ Забыв на минуту расстояние, разделявшее меня от сего доброго вестника, я несколько раз искренно облобызал его и, поручив доброй сопутнице
моей жизни угостить его хорошим
стаканом вина (с придачею красной бумажки), не поехал, а, скорей, полетел к князю.
— По нашему глупому обряду, — сказал он, — мы считаем как бы за грех употреблять из мирского
стакана. Оно хотя, по образованию
моему, я бы мог понимать, но жена
моя по слабости человеческия…
— Однако не желаю вас задерживать, — сказал хорунжий, обжигаясь и допивая свой
стакан. — Я как есть тоже имею сильную охоту до рыбной ловли и здесь только на побывке, как бы на рекриации от должности. Тоже имею желание испытать счастие, не попадутся ли и на
мою долю дары Терека. Надеюсь, вы и меня посетите когда-нибудь испить родительского, по нашему станичному обычаю, — прибавил он.
— „Не слушай, бога ради, что я вру, — сказал он, испугавшись, вероятно,
моего взгляда, — сам не знаю, как выпил лишний
стакан вина, от этого жар, бред…
— И знать, любезнейший
мой, не хочу такого вздору, пьешь не пьешь, а с друзьями выпить надобно; дружеская беседа, да… Пелагея, подай
стакан пуншу да гораздо покрепче.
Согласитесь, что это бог знает что за странный вывод, и с
моей стороны весьма простительно было сказать, что я его даже не понимаю и думаю, что и сам-то он себя не понимает и говорит это единственно по поводу рюмки желудочной водки,
стакана английского пива да бутылки французского шампанского. Но представьте же себе, что ведь нет-с: он еще пошел со мной спорить и отстаивать свое обидное сравнение всего нашего общества с деревенскою попадьею, и на каком же основании-с? Это даже любопытно.
Но вот наконец, послышались очаровательные звуки расставляемых тарелок и
стаканов… Еще четверть часа — и на столе миска, из которой валит пар… Тетенька! простите меня, но я бегу… Я чувствую, что в
моей русской груди дрожит русское сердце!
— Теплее стало… гораздо теплее! — торопливо ответил половой и убежал, а Илья, налив
стакан чаю, не пил, не двигался, чутко ожидая. Ему стало жарко — он начал расстёгивать ворот пальто и, коснувшись руками подбородка, вздрогнул — показалось, что это не его руки, а чьи-то чужие, холодные. Подняв их к лицу, тщательно осмотрел пальцы — руки были чистые, но Лунёв подумал, что всё-таки надо вымыть их
мылом…
В высокомерной позе, на том же самом месте, как и вчера, с красиво поднятым
стаканом, полураздетый, но гордый, стоял рядом с К. С. Станиславским
мой вчерашний собеседник — оба одного роста. Все «писаки» были еще совершенно трезвы, но с каждым
стаканом лица разгорались и оживлялась беседа.
Мне не хотелось говорить с пьяным, и, к
моему удивлению, кто-то из-под нар отозвал этого господина к себе. Через минуту он уже пел, сжимая в руках
стакан с водкой...
— Пей! — сказал Ежов, даже побледневший от усталости, подавая ему
стакан. Затем он потер лоб, сел на диван к Фоме и заговорил: — Науку — оставь! Наука есть божественный напиток… но пока он еще негоден к употреблению, как водка, не очищенная от сивушного масла. Для счастья человека наука еще не готова, друг
мой… и у людей, потребляющих ее, только головы болят… вот как у нас с тобой теперь… Ты что это как неосторожно пьешь?
И снова разговор оборвался. Тарас медленно, большими глотками выпил чай и, молча подвинув к сестре
стакан, улыбнулся ей. Она тоже улыбнулась радостно и счастливо, схватила
стакан и начала усердно
мыть его. Потом ее лицо приняло выражение напряженное, она вся как-то насторожилась и вполголоса, почти благоговейно спросила брата...