Неточные совпадения
— Знаете что, — сказала Анна, уже давно осторожно переглядывавшаяся с Вронским и знавшая, что Вронского не интересовало образование этого
художника, а занимала только
мысль помочь ему и заказать ему портрет. — Знаете что? — решительно перебила она разговорившегося Голенищева. — Поедемте к нему!
«Весьма вероятно, что если б не это — я был бы литератором. Я много и отлично вижу. Но — плохо формирую, у меня мало слов. Кто это сказал: «Дикари и
художники мыслят образами»? Вот бы написать этих стариков…»
Художник изучает лицо и угадывает эту главную
мысль лица, хотя бы в тот момент, в который он списывает, и не было ее вовсе в лице.
Творческие мечты ее так явны, как вдохновенные
мысли на лице
художника.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего
художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные
мысли, — не хотелось вставать.
Я не из тех
художников, у которых в каждом слове скрывается какая-нибудь пружина, я пересказываю то, что думали и делали люди, и только; если какой-нибудь поступок, разговор, монолог в
мыслях нужен для характеристики лица или положения, я рассказываю его, хотя бы он и не отозвался никакими последствиями в дальнейшем ходе моего романа.
Без всякого сомнения,
художник не имел в виду доказывать тех
мыслей, какие мы теперь выводим из его комедий; но они сами собою сказались в его произведениях и сказались удивительно правильно.
— Какой чудесный человек, не правда ли? — воскликнула Саша. — Я не видала его без улыбки на лице, без шутки. И как он работал! Это был
художник революции, он владел революционной
мыслью, как великий мастер. С какой простотой и силой он рисовал всегда картины лжи, насилий, неправды.
Я говорю о среднем культурном русском человеке, о литераторе, адвокате, чиновнике,
художнике, купце, то есть о людях, которых прямо или косвенно уже коснулся луч
мысли, которые до известной степени свыклись с идеей о труде и которые три четверти года живут под напоминанием о местах не столь отдаленных.
«Превосходно, говорю: но что же тут общего с моим пустым рассказом?» — «Очень много, отвечает: он подал мне
мысль вывести природного
художника, импровизатора, посреди нашего холодного, эгоистического общества» — и таким образом мой Сольфини обессмертился.
С особенным жаром настаивал он на том, что мама его непременно хочет сделать из него купца — а он знает, знает наверное, что рожден
художником, музыкантом, певцом; что театр — его настоящее призвание; что даже Панталеоне его поощряет, но что г-н Клюбер поддерживает маму, на которую имеет большое влияние; что самая
мысль сделать из него торгаша принадлежит собственно г-ну Клюберу, по понятиям которого ничего в мире не может сравниться с званием купца!
Между прочим, он заставлял А-ва снимать ему сапоги и выносить из спальни разные вазы, и все-таки долго не мог отказаться от
мысли, что А-в великий
художник.
— Пожалуй. Но если нам не хочется говорить о тряпках? Вы величаете себя свободным
художником, зачем же вы посягаете на свободу других? И позвольте вас спросить, при таком образе
мыслей зачем вы нападаете на Зою? С ней особенно удобно говорить о тряпках и о розах.
Она соответствует разнице в самом способе мышления
художника и мыслителя: один
мыслит конкретным образом, никогда не теряя из виду частных явлений и образов, а другой стремится все обобщить, слить частные признаки в общей формуле.
— А как вы, люди,
мыслите? Я… как бы это вам помудренее выразиться? — начал, входя,
художник.
Этот превосходный
художник тогда был в большой моде и горячее чем когда-нибудь преследовал свою
мысль для полного выражения жизни в портретах писать их с такою законченностью, чтобы в тщательной отделке совсем скрывать движения кисти и сливать колера красок в неуловимые переходы.
Сюда, во-первых, принадлежат различные житейские стремления и потребности
художника, не позволяющие ему быть только
художником и более ничем; во-вторых, его умственные и нравственные взгляды, также не позволяющие ему думать при исполнении исключительно только о красоте; в-третьих, накоиец, идея художественного создания является у
художника обыкновенно не вследствие одного только стремления создать прекрасное: поэт, достойный своего имени, обыкновенно хочет в своем произведении передать нам свои
мысли, свои взгляды, свои чувства, а не исключительно только созданную им красоту.
Но в нем есть справедливая сторона — то, что «прекрасное» есть отдельный живой предмет, а не отвлеченная
мысль; есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных произведений искусства: они всегда имеют содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного
художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Высоким внутренним инстинктом почуял он присутствие
мысли в каждом предмете; постигнул сам собой истинное значение слова «историческая живопись»; постигнул, почему простую головку, простой портрет Рафаэля, Леонардо да Винчи, Тициана, Корреджио можно назвать историческою живописью и почему огромная картина исторического содержания всё-таки будет tableau de genre [Жанровая, то есть бытовая картина (франц.).], несмотря на все притязанья
художника на историческую живопись.
О
художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним
художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей
мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке.
Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною, и, наконец, когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать о достоинстве произведения и когда, наконец, обратились к нему с просьбою объявить свои
мысли, он пришел в себя; хотел принять равнодушный, обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых
художников, вроде следующего: «Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта от
художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что касается до главного…» И вслед за этим прибавить, разумеется, такие похвалы, от которых бы не поздоровилось никакому
художнику.
Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на картину, — ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась, наконец, в один миг, плод налетевшей с небес на
художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление.
Писатель-художник, не заботясь ни о каких общих заключениях относительно состояния общественной
мысли и нравственности, всегда умеет, однако же, уловить их существеннейшие черты, ярко осветить и прямо поставить их пред глазами людей размышляющих.
Или он откроет новые начала философии и проложит новые пути для
мысли; или радикально преобразует существующие педагогические методы, и после него человечество будет воспитываться на новых основаниях; или он будет великим композитором, поэтом,
художником…
Артисты, большей частью, народ капризный и взыскательный; чтобы держаться в их обществе, надо по крайней мере быть любезным; и вот, носясь за
художником как мелкорыбица за акулой, дилетант вертит хвостиком во все стороны, устилает его путь бледными цветами жиденького своего красноречия, воскуривает фимиам [благовоние.], расточает похвалы, превозносит до небес каждое его слово, изумляется и приходит в восхищение от каждой
мысли.
Так великий поэт породил с внутренней необходимостью того, кто в сознании своем уже не
мыслит себя только
художником.
(Аналогичная задача ставится современными
художниками, пытающимися передать многомерное пространство плоскостным рисунком, подобная же
мысль пленяет детское воображение — · посмотреть, что делается в комнате, когда нас там нет.)
— Так и знал, что этим кончится, — сказал
художник, морщась. — Не следовало бы связываться с этим дураком и болваном! Ты думаешь, что теперь у тебя в голове великие
мысли, идеи? Нет, чёрт знает что, а не идеи! Ты сейчас смотришь на меня с ненавистью и с отвращением, а по-моему, лучше бы ты построил еще двадцать таких домов, чем глядеть так. В этом твоем взгляде больше порока, чем по всем переулке! Пойдем, Володя, чёрт с ним! Дурак, болван и больше ничего…
— Не знаю; нет, кажется, но он был
художник Академии. Какие у него
мысли! Когда он иногда говорит, то ото удивительно. О, Петров большой талант, только он ведет жизнь очень веселую. Вот жалко, — улыбаясь, прибавил Альберт. Вслед за тем он встал с постели, взял скрипку и начал строить.
В это время с крыльца черной избы открылся перед
художником вид места, на котором предполагалось строить храм Успения. И он задумался, улетев туда
мыслью и сердцем.
В часы отдохновения, бывало, выйдешь поразмыслить о своей новой жизни, взглянешь на все окружающее, начнешь созерцать искусство Небесного
Художника — и
мысли потонут в дивной красоте.
Те, которые не интересуются идейной диалектикой Достоевского, трагическими путями его гениальной
мысли, для кого он лишь
художник и психолог, — те не знают много в Достоевском, не могут понять его духа.
Но, занятый своими
мыслями,
художник не обратил, по-видимому, особенного внимания на мои слова и продолжал упавшим голосом...