Неточные совпадения
«Их
мысли знакомы мне, возможно, что они мною рождены и посеяны», — не без гордости подумал Клим Иванович. Но тут он вспомнил «Переписку»
Гоголя, политическую философию Константина Леонтьева, «Дневники» Достоевского, «Московский сборник» К. Победоносцева, брошюрку Льва Тихомирова «Почему я перестал быть революционером» и еще многое.
Гоголь — одна из самых трагических фигур в истории русской литературы и
мысли.
Проблема столкновения личности и мировой гармонии. Отношение к действительности. Значение Гегеля в истории русской
мысли. Бунт Белинского. Предвосхищение Достоевского. Проблема теодицеи. Подпольный человек.
Гоголь и Белинский. Индивидуалистический социализм Белинского. Религиозная драма
Гоголя. Письмо Белинского
Гоголю. Мессианство русской поэзии: Тютчев, Лермонтов.
После моего доклада в Обществе любителей российской словесности, который впоследствии был напечатан отдельной книгой «На родине
Гоголя», В.А. Гольцев обратился ко мне с просьбой напечатать его в «Русской
мысли». Перепечатка из «Русской
мысли» обошла все газеты.
Прежде
Гоголь в беседе с близкими знакомыми выражал много добродушия и охотно вдавался во все капризы своего юмора и воображения; теперь он был очень скуп на слова, и все, что ни говорил, говорил, как человек, у которого неотступно пребывала в голове
мысль, что «с словом надобно обращаться честно», или который исполнен сам к себе глубокого почтения.
— Дети мои, дети моего сердца! — сказал он. — Живите, цветите и в минуты счастья вспоминайте когда-нибудь про бедного изгнанника! Про себя же скажу, что несчастье есть, может быть, мать добродетели. Это сказал, кажется,
Гоголь, писатель легкомысленный, но у которого бывают иногда зернистые
мысли. Изгнание есть несчастье! Скитальцем пойду я теперь по земле с моим посохом, и кто знает? может быть, через несчастья мои я стану еще добродетельнее! Эта
мысль — единственное оставшееся мне утешение!
Из многих случаев этого угождения господствующему образу
мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы в сатирических произведениях были лица, «на которых могло бы с любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество событий, в которых нет «и одного отрадного лица; искусство почти всегда угождает ему; и не знаем, найдется ли, например, в русской литературе, кроме
Гоголя, писатель, который бы «в подчинялся этому требованию; и у самого
Гоголя за недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
Отговорка
Гоголя признана была нами за чистую выдумку; но теперь я отступаюсь от этой
мысли, признаю вполне возможным, что обыкновенное письмо о затруднении в уплате процентов по имению, заложенному в Приказе общественного призрения, могло так расстроить
Гоголя, что всякое торжество, приятное самолюбию человеческому, могло показаться ему грешным и противным.
Щепкин плакал от своего затруднительного положения и от
мысли, что он так худо исполнит поручение
Гоголя.
Слова самого
Гоголя утверждают меня в том мнении, что он начал писать «Мертвые души» как любопытный и забавный анекдот; что только впоследствии он узнал, говоря его словами, «на какие сильные
мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет»; что впоследствии, мало-помалу, составилось это колоссальное создание, наполнившееся болезненными явлениями нашей общественной жизни; что впоследствии почувствовал он необходимость исхода из этого страшного сборища человеческих уродов, необходимость — примирения…
Вероятно, кому-нибудь пришла
мысль, что
Гоголь может уехать, не дослушав пиесы.
Гоголь не скрыл от меня, что знал наперед, как поступлю я; но что в то же время знал через Погодина и Шевырева о моем нередко затруднительном положении, знал, что я иногда сам нуждаюсь в деньгах и что
мысль быть причиною какого-нибудь лишения целого огромного семейства его терзала, и потому-то было так ему тяжело признаваться мне в своей бедности, в своей крайности; что, успокоив его на мой счет, я свалил камень, его давивший, что ему теперь легко и свободно.
Приведение в исполнение этой
мысли стоило много хлопот и огорчений
Гоголю.
В марте 1835 года Станкевич писал о
Гоголе: «Прочел одну повесть из Гоголева «Миргород», — это прелесть! («Старомодные помещики» — так, кажется, она названа.) Прочти! как здесь схвачено прекрасное чувство человеческое в пустой, ничтожной жизни!» Именно на этой
мысли основан разбор «Старосветских помещиков», помещенный Белинским в статье его «О русской повести и повестях г.
Гоголя» в 7 и 8 (июньских) №№ «Телескопа».