Неточные совпадения
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как она была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено
мужем, которого невидимое присутствие она как будто
чувствовала над собой в эту минуту.
При этом известии он с удесятеренною силой
почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения к кому-то; но вместе с тем он понял, что тот кризис, которого он желал, наступит теперь, что нельзя более скрывать от
мужа, и необходимо так или иначе paзорвать скорее это неестественное положение.
Анна, вся поглощенная зрелищем скакавшего Вронского,
почувствовала сбоку устремленный на себя взгляд холодных глаз своего
мужа.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что
мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он
чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей школе?
— Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, — сказала Кити
мужу, после того как она с ребенком у груди спокойно уселась на привычном месте. — Я очень рада. А то это меня уже начинало огорчать. Ты говорил, что ничего к нему не
чувствуешь.
Все, кого она любила, были с нею, и все были так добры к ней, так ухаживали за нею, так одно приятное во всем предоставлялось ей, что если б она не знала и не
чувствовала, что это должно скоро кончиться, она бы и не желала лучшей и приятнейшей жизни. Одно, что портило ей прелесть этой жизни, было то, что
муж ее был не тот, каким она любила его и каким он бывал в деревне.
Она нагнула голову. Она не только не сказала того, что она говорила вчера любовнику, что он ее
муж, а
муж лишний; она и не подумала этого. Она
чувствовала всю справедливость его слов и только сказала тихо...
Еще в то время, как он подходил к Анне Аркадьевне сзади, он заметил с радостью, что она
чувствовала его приближение и оглянулась было и, узнав его, опять обратилась к
мужу.
Она всё еще говорила, что уедет от него, но
чувствовала, что это невозможно; это было невозможно потому, что она не могла отвыкнуть считать его своим
мужем и любить его.
Ему казалось, что он понимает то, чего она никак не понимала: именно того, как она могла, сделав несчастие
мужа, бросив его и сына и потеряв добрую славу,
чувствовать себя энергически-веселою и счастливою.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и
чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала
мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
— Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли, — заговорила она со слезами оскорбления и гнева. — Я ничего, ни слабости, ничего… Я
чувствую, что мой долг быть с
мужем, когда он в горе, но ты хочешь нарочно сделать мне больно, нарочно хочешь не понимать…
Она еще издалека
почувствовала приближение
мужа и невольно следила за ним в тех волнах толпы, между которыми он двигался.
Она
чувствовала, что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах променять его на позорное положение женщины, бросившей
мужа и сына и соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет сильнее самой себя.
— Очень, очень верю. Как я
чувствую, мы бы дружны были с ним, — сказала она и испугалась за то, что сказала, оглянулась на
мужа, и слезы выступили ей на глаза.
— Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам скажу про себя. Я вышла замуж, и
муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела всё бросить, я хотела сама… Но я опомнилась, и кто же? Анна спасла меня. И вот я живу. Дети растут,
муж возвращается в семью и
чувствует свою неправоту, делается чище, лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!
— Были, ma chère. Они нас звали с
мужем обедать, и мне сказывали, что соус на этом обеде стоил тысячу рублей, — громко говорила княгиня Мягкая,
чувствуя, что все ее слушают, — и очень гадкий соус, что-то зеленое. Надо было их позвать, и я сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были очень довольны. Я не могу делать тысячерублевых соусов.
Васенька Весловский, ее
муж и даже Свияжский и много людей, которых она знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать
почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
Два человека,
муж и любовник, были для нее двумя центрами жизни, и без помощи внешних чувств она
чувствовала их близость.
Он
почувствовал, что
муж был великодушен и в своем горе, а он низок, мелочен в своем обмане.
Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью
почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у ней есть держава, независимая от положения, в которое она станет к
мужу и к Вронскому.
И вдруг совершенно неожиданно голос старой княгини задрожал. Дочери замолчали и переглянулись. «Maman всегда найдет себе что-нибудь грустное», сказали они этим взглядом. Они не знали, что, как ни хорошо было княгине у дочери, как она ни
чувствовала себя нужною тут, ей было мучительно грустно и за себя и за
мужа с тех пор, как они отдали замуж последнюю любимую дочь и гнездо семейное опустело.
Самгин
чувствовал себя небывало скучно и бессильно пред этим человеком, пред Лидией, которая слушает
мужа, точно гимназистка, наивно влюбленная в своего учителя словесности.
Пред ним снова встал сизый, точно голубь, человечек на фоне льдистых стекол двери балкона. Он
почувствовал что-то неприятно аллегорическое в этой фигурке, прилепившейся, как бездушная, немая деталь огромного здания, высоко над массой коленопреклоненных, восторженно ревущих людей. О ней хотелось забыть, так же как о Лидии и о ее
муже.
— Вообразить не могла, что среди вашего брата есть такие… милые уроды. Он перелистывает людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» — спросила я. Он так удивился, что я
почувствовала себя калуцкой дурой. «Помилуй, говорит, какой же я
муж, семьянин?» И я сразу поняла: верно, какой он
муж? А он — еще: «Да и ты, говорит, разве ты для семейной жизни с твоими данными?» И это верно, думаю. Ну, конечно, поплакала. Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
Самгин
чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно было ее отношение к сводному брату; слишком часто и тревожно останавливались неприятные глаза Татьяны на лице Алексея, — так следит жена за
мужем с больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за человеком, которого хотят, но не могут понять.
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с
мужем. В этот вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она,
чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
Лицо у него не грубое, не красноватое, а белое, нежное; руки не похожи на руки братца — не трясутся, не красные, а белые, небольшие. Сядет он, положит ногу на ногу, подопрет голову рукой — все это делает так вольно, покойно и красиво; говорит так, как не говорят ее братец и Тарантьев, как не говорил
муж; многого она даже не понимает, но
чувствует, что это умно, прекрасно, необыкновенно; да и то, что она понимает, он говорит как-то иначе, нежели другие.
— И честно, и правильно, если она
чувствует ко мне, что говорит. Она любит меня, как «человека», как друга: это ее слова, — ценит, конечно, больше, нежели я стою… Это большое счастье! Это ведь значит, что со временем… полюбила бы — как доброго
мужа…
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить,
чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй
мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую дорогу.
— Убили те, кто насильно вели их, — раздраженно сказал Нехлюдов,
чувствуя, что она смотрит и на это дело глазами своего
мужа.
И ей казалось, что она действительно так думает и
чувствует, но, в сущности, она думала только то, что всё то, что думает
муж, то истинная правда, и искала только одного — полного согласия, слияния с душой
мужа, что одно давало ей нравственное удовлетворение.
Он
чувствовал, что нет больше той Наташи, которая когда-то была так близка ему, а есть только раба чуждого ему и неприятного черного волосатого
мужа.
Как ни тяжело мне было тогда лишение свободы, разлука с ребенком, с
мужем, всё это было ничто в сравнении с тем, что я
почувствовала, когда поняла, что я перестала быть человеком и стала вещью.
Зося
чувствовала, что
муж не любит ее, что в его ласках к ней есть что-то недосказанное, какая-то скрытая вражда.
И, странная вещь, после своего визита к maman, которая, конечно, с истинно светским тактом открыла глаза недоумевавшей дочери, Антонида Ивановна как будто
почувствовала большее уважение к
мужу, потому что и в ее жизни явился хоть какой-нибудь интерес.
Надежда Васильевна с ужасом слушала этот сумасшедший бред и сама начинала
чувствовать, что недалека от сумасшествия. Галлюцинации
мужа передавались ей: это был первый шаг к сумасшествию. Она не знала, что ей делать и как отнестись к этим галлюцинациям
мужа, которые стали повторяться. Когда она рассказала все доктору, он внимательно ее выслушал и задумчиво проговорил...
Русский народ не
чувствует себя
мужем, он все невестится,
чувствует себя женщиной перед колоссом государственности, его покоряет «сила», он ощущает себя розановским «я на тротуаре» в момент прохождения конницы.
Она
чувствовала, что
муж ценит ее молчание и признает за это в ней ум.
Это было уже совершенно не то отношение, как с первым
мужем, и потому она
чувствовала у себя новые средства для деятельности, и потому стали в ней серьезно являться, получать для нее практическую требовательность такие мысли, которые прежде были только теоретически известны ей, и в сущности не затрогивали ее внутреннюю жизнь: чего нельзя делать, о том и не думаешь серьезно.
Положим, что другие порядочные люди переживали не точно такие события, как рассказываемое мною; ведь в этом нет решительно никакой ни крайности, ни прелести, чтобы все жены и
мужья расходились, ведь вовсе не каждая порядочная женщина
чувствует страстную любовь к приятелю
мужа, не каждый порядочный человек борется со страстью к замужней женщине, да еще целые три года, и тоже не всякий бывает принужден застрелиться на мосту или (по словам проницательного читателя) так неизвестно куда пропасть из гостиницы.
Я отправился к ним. В этот день
мужу было легче, хотя на новой квартире он уже не вставал с постели; я был монтирован, [возбужден, взвинчен (от фр. être monté).] дурачился, сыпал остротами, рассказывал всякий вздор, морил больного со смеху и, разумеется, все это для того, чтоб заглушить ее и мое смущение. Сверх того, я
чувствовал, что смех этот увлекает и пьянит ее.
Почувствовавши себя одинокою, она снова сделалась вялою, тоскливо бродила целыми днями по комнатам и на ласки
мужа отвечала точно спросонья.
Она больше не робела перед
мужем и с затаенною радостью
чувствовала, что он начинает ее любить.
И раньше
муж не любил ее по-настоящему, но жалел, и она
чувствовала себя покойно.
Боевой период, когда она маялась с
мужем, детьми и зятьями, миновал, и она начинала
чувствовать, что как будто уж и не нужна даже в своем дому, а в том роде, как гостья.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не
почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила
мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Пан Казимир отнесся к банковским дельцам с высокомерным презрением, сразу изменив прежний тон безличной покорности. Он уже
чувствовал себя хозяином. Дидя только повторяла настроение
мужа, как живое зеркало. Между прочим, встретив мисс Дудль, она дерзко сказала ей при Устеньке...
Он
чувствовал, что вот эти самые приятели начинают презирать его за это малодушие и за глаза смеются над ним, как раньше сам он вышучивал забитых женами
мужей.
— Вот я тресну тебя по затылку, ты и поймешь, кто есть блажен
муж! — сердито фыркая, говорил дед, но я
чувствовал, что он сердится только по привычке, для порядка.