Неточные совпадения
Проснулось эхо гулкое,
Пошло гулять-погуливать,
Пошло кричать-покрикивать,
Как будто подзадоривать
Упрямых
мужиков.
Царю! — направо слышится,
Налево отзывается:
Попу! попу! попу!
Весь лес переполошился,
С летающими птицами,
Зверями быстроногими
И гадами ползущими, —
И стон, и рев, и гул!
Дю-Шарио смотрел из окна на всю эту церемонию и, держась за бока,
кричал:"Sont-ils betes! dieux des dieux! sont-ils betes, ces moujiks de Gloupoff!"[Какие дураки! клянусь богом! какие дураки эти глуповские
мужики! (франц.)]
— Иди и ты! —
кричал мужик на Левина. — Нябось! Закусишь пирожка!
— Идите, идите, вы найдете дорогу на мельницу! —
крикнул Левин и, оглянувшись, с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись и спотыкаясь усталыми ногами и держа ружье в вытянутой руке, выбирался из болота к
мужикам.
Кучер остановил четверню и оглянулся направо, на ржаное поле, на котором у телеги сидели
мужики. Конторщик хотел было соскочить, но потом раздумал и повелительно
крикнул на
мужика, маня его к себе. Ветерок, который был на езде, затих, когда остановились; слепни облепили сердито отбивавшихся от них потных лошадей. Металлический, доносившийся от телеги, звон отбоя по косе затих. Один из
мужиков поднялся и пошел к коляске.
— Ишь, рассохся! — сердито
крикнул конторщик на медленно ступавшего по колчам ненаезженной сухой дороги босыми ногами
мужика. — Иди, что ль!
«Стой, стой! —
кричали мужики.
«Теперь дело пойдет! —
кричали мужики.
— Да чего с ним толковать, —
крикнул другой дворник, огромный
мужик в армяке нараспашку и с ключами за поясом. — Пшол!.. И впрямь выжига… Пшол!
— Ерунду плетешь, пан. На сей год число столыпинских помещиков сократилось до трехсот сорока двух тысяч! Сократилось потому, что сильные
мужики скупают землю слабых и организуются действительно крупные помещики, это — раз! А во-вторых: начались боевые выступления бедноты против отрубников, хутора — жгут! Это надобно знать, почтенные. Зря
кричите. Лучше — выпейте! Провидение божие не каждый день посылает нам бенедиктин.
— А меня, батенька, привезли на грузовике, да-да! Арестовали, черт возьми! Я говорю: «Послушайте, это… это нарушение закона, я, депутат, неприкосновенен». Какой-то студентик, мозгляк, засмеялся: «А вот мы, говорит, прикасаемся!» Не без юмора сказал, а? С ним — матрос, эдакая, знаете, морда: «Неприкосновенный? —
кричит. — А наши депутаты, которых в каторгу закатали, — прикосновенны?» Ну, что ему ответишь? Он же —
мужик, он ничего не понимает…
—
Кричит: продавайте лес, уезжаю за границу! Какому черту я продам, когда никто ничего не знает, леса
мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
Крестясь,
мужики и бабы нанизывались на веревку, вытягиваясь в одну линию, пятясь назад, в улицу, — это напомнило Самгину поднятие колокола: так же, как тогда люди благочестиво примолкли, веревка, привязанная к замку магазина, натянулась струною. Печник, перекрестясь,
крикнул...
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж,
мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни»,
кричит ура.
— Господи, да — что же это? — истерически
крикнула баба, ощупывая его руками, точно слепая.
Мужик взмахнул рукою, открыл рот и замотал головою, как будто его душили.
А
мужик, размешивая шестом воду,
кричал другое...
— А фамилия Державин объясняется так: казанский
мужик Гаврило был истопником во дворце Екатерины Великой, она поругалась с любовником своим, Потемкиным,
кричит: «Голову отрублю!» Он бежать, а она, в женской ярости своей, за ним, как была, голая.
Это столкновение, прервав легкий ход мысли Самгина, рассердило его, опираясь на плечо своего возницы, он привстал,
закричал на
мужика. Тот, удивленно мигая, попятил лошадь.
Догнали телегу, в ней лежал на животе длинный
мужик с забинтованной головой; серая, пузатая лошадь, обрызганная грязью, шагала лениво. Ямщик Самгина, курносый подросток, чем-то похожий на голубя,
крикнул, привстав...
— А ты что, нарядился
мужиком, болван? —
закричал он на человека в поддевке. — Я
мужиков — порю! Понимаешь? Песенки слушаете, картеж, биллиарды, а у меня люди обморожены, черт вас возьми! И мне — отвечать за них.
Он всегда говорил, что на
мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец, дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он
кричал...
Я наказывал куму о беглых
мужиках; исправнику кланялся, сказал он: „Подай бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян ко дворам на место жительства“, и опричь того, ничего не сказал, а я пал в ноги ему и слезно умолял; а он
закричал благим матом: „Пошел, пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай бумагу!“ А бумаги я не подавал.
Нехлюдов рано выехал из дома. По переулку еще ехал деревенский
мужик и странным голосом
кричал...
— Миколай Иваныч, заставь вечно бога молить!.. — громче всех
кричал кривой
мужик, бросая свою рваную шапку оземь. — Изморились… Ослобони, Миколай Иваныч!
— У
мужика борода замерзла! — громко и задирчиво
крикнул Коля, проходя мимо него.
«Веселей, Марья, —
кричала она, — не то палкой!» Медведи наконец повалились на пол как-то совсем уж неприлично, при громком хохоте набравшейся не в прорез всякой публики баб и
мужиков.
— Чего тебе грустно? Я вижу, тебе грустно… Нет, уж я вижу, — прибавила она, зорко вглядываясь в его глаза. — Хоть ты там и целуешься с
мужиками и
кричишь, а я что-то вижу. Нет, ты веселись, я весела, и ты веселись… Я кого-то здесь люблю, угадай кого?.. Ай, посмотри: мальчик-то мой заснул, охмелел, сердечный.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик
кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Обалдуй бросился ему на шею и начал душить его своими длинными, костлявыми руками; на жирном лице Николая Иваныча выступила краска, и он словно помолодел; Яков, как сумасшедший,
закричал: «Молодец, молодец!» — даже мой сосед,
мужик в изорванной свите, не вытерпел и, ударив кулаком по столу, воскликнул: «А-га! хорошо, черт побери, хорошо!» — и с решительностью плюнул в сторону.
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и с засученными портками; двое
мужиков с комяги забрасывали невод. Минут через пять они
закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили на берег мертвое тело Матвея. Цветущий юноша этот, красивый, краснощекий, лежал с открытыми глазами, без выражения жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил тело на берегу, строго наказал
мужикам не дотрогиваться, набросил на него армяк, поставил караульного и послал за земской полицией…
— А вы, голубчики, все молотите да молотите! —
крикнула она на молотильщиков и тут же, обратясь к Архипу, грубо распорядилась: — Покуда ненастье на дворе, пусть
мужики на себя работают. Нечего баловать. А как только выйдет вёдреный день — всех людей поголовно на барщину гнать.
— Эй, дурачки, кланяйтесь своему писарю! —
крикнул варнак бежавшим к нему
мужикам и, не торопясь, скрылся в лесу.
— Посмотрел я достаточно, — продолжал Михей Зотыч. — Самого чуть не убили на мельнице у Ермилыча. «Ты, —
кричат мужики, — разорил нас!» Вот какое дело-то выходит. Озверел народ. Ох, худо, Вахрушка!.. А помочь нечем. Вот вы гордитесь деньгами, а пришла беда, вас и нет. Так-то.
За селением он опять прибавил шагу. У поскотины, [Поскотина — изгородь, которой отделяется выгон. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] где стояли ворота, показались встречные
мужики, ехавшие в Суслон. Белобрысый парень неистово
закричал им...
К своему ужасу он слышал, что пара уже гонится за ним. Лошадь устала и плохо прибавляла ходу. Где же одной уйти от пары? Анфим уже слышал приближавшийся топот и, оглянувшись, увидел двух
мужиков в кошевке. Они были уже совсем близко и что-то
кричали ему. Анфим начал хлестать лошадь вожжами.
Все они превосходно смеялись, до слез захлебываясь смехом, а один из них — касимовец, с изломанным носом,
мужик сказочной силы: он снес однажды с баржи далеко на берег колокол в двадцать семь пудов веса, — он, смеясь, выл и
кричал...
Но когда вместе с толпою
мужиков я очутился у борта парохода, перед мостками на берег, все стали
кричать на меня...
— Эх, мамаша, —
крикнула мать, отняла у нее гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего
мужика.
В дверь заглядывают черные
мужики и солдат-будочник. Он сердито
кричит...
— Эх, курочки-и! —
закричал, засвистел
мужик, трогая лошадей вожжами, наполнив тишину весельем; лошади дружно рванули в поле, я поглядел вслед им, прикрыл ворота, но, когда вошел в пустую кухню, рядом в комнате раздался сильный голос матери, ее отчетливые слова...
Часто, отправляясь на Сенную площадь за водой, бабушка брала меня с собою, и однажды мы увидели, как пятеро мещан бьют
мужика, — свалили его на землю и рвут, точно собаки собаку. Бабушка сбросила ведра с коромысла и, размахивая им, пошла на мещан,
крикнув мне...
Поселенцы говеют, венчаются и детей крестят в церквах, если живут близко. В дальние селения ездят сами священники и там «постят» ссыльных и кстати уж исполняют другие требы. У о. Ираклия были «викарии» в Верхнем Армудане и в Мало-Тымове, каторжные Воронин и Яковенко, которые по воскресеньям читали часы. Когда о. Ираклий приезжал в какое-нибудь селение служить, то
мужик ходил по улицам и
кричал во всё горло: «Вылазь на молитву!» Где нет церквей и часовен, там служат в казармах или избах.
Максим Яценко, сам малоросс, был человек простой с
мужиками и дворней. Он часто
кричал и ругался, но как-то необидно, и потому к нему относились люди почтительно, но свободно.
Мыльников явился через три дня совершенно неожиданно, ночью, когда все спали. Он напугал Петра Васильича до смерти, когда потащил из балагана его за ногу. Петр Васильич был
мужик трусливый и чуть не
крикнул караул.
— Не тронь, Артем! —
крикнул мужик, державший Авгарь в углу. — Оставь…
Аннушка так устала, что не могла даже ответить Слепню приличным образом, и молча поплелась по плотине. Было еще светло настолько, что не смешаешь собаку с человеком. Свежие осенние сумерки заставляли ее вздрагивать и прятать руки в кофту. Когда Аннушка поровнялась с «бучилом», ей попался навстречу какой-то
мужик и молча схватил ее прямо за горло. Она хотела
крикнуть, но только замахала руками, как упавшая спросонья курица.
Он не
кричал на
мужиков, не топал ногами, не приходил в неистовство, как, бывало, Лука Назарыч, а держал себя совершенно бесстрастно, как доктор с пациентами.
— Ты чего это, милая, мужикам-то на шею лезешь? —
кричала она, размахивая своими короткими руками. — Один грех избыла, захотелось другого… В кои-то веки нос показала из лесу и сейчас в сани к Кириллу залезла. Своем глазам видела… Стыдобушка головушке!
— Ишь, хоромы своротил какие! —
кричал мужик, едучи на санях, другому
мужику, стоявшему на коленях в других санях.
Мужики оглянули его недовольным взглядом,
крикнули, и кнутья опять засвистали.