Неточные совпадения
— Что для меня Россия? — отвечал ее кавалер, —
страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь — здесь эта толстая шинель не помешала
моему знакомству с вами…
Когда б не от него расти помеха мне,
Я в год бы сделалось красою сей
стране,
И тенью бы
моей покрылась вся долина...
— Я, конечно, не думаю, что
мои предки напутали в истории
страны так много и были так глупо преступны, как это изображают некоторые… фабриканты правды из числа радикальных публицистов.
— Так. Посмотреть Суоми — можно! — разрешила она. — Я дам адресы
мои друзья, вы поедете туда, сюда, и вам покажут
страну.
— Во Франции, друг
мой, в Англии. В Германии, где организованный рабочий класс принимает деятельное участие в государственной работе. Все это —
страны, в которых доминирует национальная идея…
—
Мой вопрос — вопрос интеллигентам вчерашнего дня:
страна — в опасном положении. Массовое убийство рабочих на Ленских промыслах вновь вызвало волну политических стачек…
— Единственное, Кирилл Иваныч, спасение наше — в золоте, в иностранном золоте! Надобно всыпать в нашу
страну большие миллиарды франков, марок, фунтов, дабы хозяева золота в опасный момент встали на защиту его, вот как раз
моя мысль!
Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца
моих читателей — и — если представится им случай идти (помните: «идти», а не «ехать») на корабле в отдаленные
страны — предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений.
В
моей книге читатель найдет картины из природы
страны и ее населения. Многое из этого уже в прошлом и приобрело интерес исторический. За последние двадцать лет Уссурийский край сильно изменился.
Отец
мой почти совсем не служил; воспитанный французским гувернером в доме набожной и благочестивой тетки, он лет шестнадцати поступил в Измайловский полк сержантом, послужил до павловского воцарения и вышел в отставку гвардии капитаном; в 1801 он уехал за границу и прожил, скитаясь из
страны в
страну, до конца 1811 года.
Ни в одной
стране я не встречал такого сочувствия, такой высокой оценки
моей мысли, как в Англии.
Есть только одна
страна, в которой меня почти не знают, это
моя родина.
В одно из
моих ранних посещений клуба я проходил в читальный зал и в «говорильне» на ходу, мельком увидел старика военного и двух штатских, сидевших на диване в углу, а перед ними стоял огромный, в черном сюртуке, с львиной седеющей гривой, полный энергии человек, то и дело поправлявший свое соскакивающее пенсне, который ругательски ругал «придворную накипь», по протекции рассылаемую по
стране управлять губерниями.
Так кончилась
моя дружба с первым человеком из бесконечного ряда чужих людей в родной своей
стране, — лучших людей ее…
Русская Церковь, со своей стороны, в настоящее время, если не ошибаюсь, ставит перед собой подобную цель из-за происходящего на Западе возмутительного и внушающего тревогу упадка христианства; оказавшись перед лицом застоя христианства в Римской Церкви и его распада в церкви протестантской, она принимает, по
моему мнению, миссию посредника — связанную более тесно, чем это обычно считают, с миссией
страны, к которой она принадлежит.
Никакому сомнению не подвержен отлет их на зиму в теплые
страны юга. Много читали и слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное море и нередко гибнут в нем, выбившись из сил от противного ветра. Теперь предстоит вопрос: когда и где собираются они в такие огромные стаи? Очевидно, что у них должны быть где-нибудь сборные места, хотя во всех губерниях средней полосы России, по всем
моим осведомлениям, никто не замечал ни прилета, ни отлета, ни пролета перепелок.
В конце августа или в начале сентября, если все будет благополучно, пускаюсь в ваши
страны: к тому времени получится разрешение от князя, к которому я отправил 31 июля
мое просительное письмо с лекарским свидетельством. Недели две или три пробуду у вас. Вы примите меня под вашу крышу. О многом потолкуем — почти два года как мы не видались…
Бог помощь вам, друзья
мои,
И в счастье, и в житейском горе,
В
стране чужой, в пустынном море
И в темных пропастях земли.
«Да, — говорит Телль, — лес заколдован, чтоб сдерживать лавины; но, дитя
мое, для каждой
страны страшны не заколдованные леса и лавины, а люди, не имеющие веры друг к другу».
Примите
мой совет: успокойтесь; будьте русскою женщиною и посмотрите, не верно ли то, что
стране вашей нужны прежде всего хорошие матери, без которых трудно ждать хороших людей».
— А ведь, брат, ежели есть в
стране это явление, так спокойней и отрадней становится жить! Одна только, господи, помилуй, — продолжал Живин как бы со смехом, — супруга
моя не оценила во мне ничего; а еще говорила, что она честность в мужчине предпочитает всему.
Что должен я ощутить при виде этой благоговейной оторопи, если б даже в голове
моей и вполне созрела потрясательная решимость агитировать
страну по вопросу о необходимости ясного закона о потравах?
— Так и должно быть! — говорил хохол. — Потому что растет новое сердце, ненько
моя милая, — новое сердце в жизни растет. Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй, вы! Люди всех
стран, соединяйтесь в одну семью!» И по зову его все сердца здоровыми своими кусками слагаются в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол…
Процветают у него искусства и науки; конечно, и те и другие составляют достояние только немногих избранных, но он, погруженный в невежество, не знает, как налюбоваться, как нагордиться тем, что эти избранные — граждане его
страны:"Это, — говорит он, —
мои искусства,
мои науки!"
— Ну, не хитрите, не скрывайтесь же, милейший
мой Немврод [63], велий ловец становых пред губернатором! разве мы не знаем, зачем вы в наши
страны жалуете!
Не увидит взор
мой той
страны,
В которой я рожден;
Терпеть мученья без вины
Навек я осужден.
Мой остов тернием оброс;
Вдали, в
стране, людьми забвенной,
Истлел
мой прах непогребенный...
Но чаще думалось о величине земли, о городах, известных мне по книгам, о чужих
странах, где живут иначе. В книгах иноземных писателей жизнь рисовалась чище, милее, менее трудной, чем та, которая медленно и однообразно кипела вокруг меня. Это успокаивало
мою тревогу, возбуждая упрямые мечты о возможности другой жизни.
Романы рисовали Генриха IV добрым человеком, близким своему народу; ясный, как солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая
страна всей земли,
страна рыцарей, одинаково благородных в мантии короля и одежде крестьянина: Анис Питу такой же рыцарь, как и д’Артаньян. Когда Генриха убили, я угрюмо заплакал и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот король почти всегда являлся главным героем
моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».
Или ты мыслишь, что уже и самое время
мое прошло и что я уже не нужен
стране, тебя и меня родившей и воспитавшей…
— Вы меня не обидели. Но если вы знаете полицейских вашей
страны, то я знаю людей
моей родины. И я считаю оскорбительной нелепостью газетные толки о том, что они кусаются. Вполне ли вы уверены, что ваши полицейские не злоупотребляют клобами без причины?
«
Мое правительство требует от меня как раз противного и защиту себя основывает на виселице, ружье, мече, употребляемых против своих домашних и внешних врагов. И соответственно этому
страна снабжается виселицами, тюрьмами, арсеналами, военными кораблями и солдатами.
На все
мои вопросы я слышал один ответ: «Mais comment ne comprenez-vous pas за?» [Но как вы этого не понимаете? (фр.)] — из чего и вынужден был заключить, что, вероятно, Россия есть такая
страна, которая лишь по наружности пользуется тишиною, но на самом деле наполнена горючими веществами.
Указывая на все вышеизложенное, я питал надежду, что голос
мой будет услышан и что здоровые силы
страны воспрянут от многолетнего безмятежного сна, дабы воспользоваться плодами оного.
Города,
страны время от времени приближали к
моим зрачкам уже начинающий восхищать свет едва намеченного огнями, странного далекого транспаранта, — но все это развивалось в ничто; рвалось, подобно гнилой пряже, натянутой стремительным челноком.
Еще потом —
моя любезная супруга не отходит от меня, и я ненавижу ее больше того, если бы сложить Сербию и Болгарию вместе и помножить эти прелестные
страны на Герцеговину, Боснию и Черногорию.
— Я был очень рад, — начал становой, — что родился римским католиком; в такой
стране, как Россия, которую принято называть самою веротерпимою, и по неотразимым побуждениям искать соединения с независимейшею церковью, я уже был и лютеранином, и реформатом, и вообще три раза перешел из одного христианского исповедания в другое, и все благополучно; но два года тому назад я принял православие, и вот в этом собственно
моя история.
— Нет, ты сам позволь: мы обязаны это доказать или нет, что мы нужны? А почему? Потому, душа
моя, что ведь мы во что-нибудь стране-то обходимся, потому что мы ведь рубля два с полтиною в год государству-то стоим?
Басов (опускаясь на сено). Я и опять сяду… Наслаждаться природой надо сидя… Природа, леса, деревья… сено… люблю природу! (Почему-то грустным голосом.) И людей люблю… Люблю
мою бедную, огромную, нелепую
страну… Россию
мою! Все и всех я люблю!.. У меня душа нежная, как персик! Яков, ты воспользуйся, это хорошее сравнение: душа нежная, как персик…
На зловонном майдане, набитом отбросами всех
стран и народов, я первым делом сменял
мою суконную поддевку на серый почти новый сермяжный зипун, получив трешницу придачи, расположился около торговки съестным в стоячку обедать. Не успел я поднести ложку мутной серой лапши ко рту, как передо мной выросла богатырская фигура, на голову выше меня, с рыжим чубом… Взглянул — серые знакомые глаза… А еще знакомее показалось мне шадровитое лицо… Не успел я рта открыть, как великан обнял меня.
Край
мой брег тех дальних
стран,
Где одна сплошная льдина
Оковала океан…
— О, нет! — воскликнул Смолин, плавным жестом отмахиваясь от слов старика. —
Моя цель — поднять значение и цену русской кожи за границей, и вот, вооруженный знанием производства, я строю образцовую фабрику и выпускаю на рынки образцовый товар… Торговая честь
страны…
— Не один этот господин, а вся
страна такая, от малого и до большого, от мужика и до министра!.. И вы сами точно такой же!.. И это чувство я передам с молоком ребенку
моему; пусть оно и его одушевляет и дает ему энергию действовать в продолжение всей его жизни.
А так как последнему это было так же хорошо известно, как и дедушке, то он, конечно, остерегся бы сказать, как это делается в
странах, где особых твердынь по штату не полагается: я вас, милостивый государь, туда турну, где Макар телят не гонял! — потому что дедушка на такой реприманд, нимало не сумнясь, ответил бы: вы не осмелитесь это сделать, ибо я сам государя
моего отставной подпоручик!
Теперь они стояли вокруг нашего, лежавшего вповалку, табора, глядя на нас с бесцеремонным любопытством и явным пренебрежением.
Мои спутники как-то сконфуженно пожимались и, в свою очередь, глядели на новоприбывших не без робости. Мне почему-то вдруг вспомнились английские пуритане и индепенденты времен Кромвеля. Вероятно, эти святые так же надменно смотрели на простодушных грешников своей
страны, а те отвечали им такими же сконфуженными и безответными взглядами.
— Жаль только, — перервал путешественник, — что любовь не греет у вас в России: это было бы очень кстати. Скажите, княгиня, бывает ли у вас когда-нибудь тепло? Боже
мой! — прибавил он, подвигаясь к камину, — в мае месяце! Quel pays! [Что за
страна! (франц.)]
— Признаюсь тебе, друг
мой, я даже и не знаю наверное когда. Не во сне ли я видел и это? Ах, как это, од-на-ко же, стран-но!
Не надо, однако, думать, что мысли
мои в то время выразились такими словами, — я был тогда еще далек от привычного искусства взрослых людей, — обводить чертой слова мелькающие, как пена, образы. Но они не остались без выражения; за меня мир
мой душевный выражала музыка скрытого на хорах оркестра, зовущая Замечательную
Страну.
Я подумал… Нет, я ничего не подумал. Но это было странное появление, и, рассматривая неизвестных, я на один миг отлетел в любимую
страну битв, героев, кладов, где проходят, как тени, гигантские паруса и слышен крик — песня — шепот: «Тайна — очарование! Тайна — очарование!» «Неужели началось?» — спрашивал я себя;
мои колени дрожали.
Так пленник бедный
мой уныло,
Хоть сам под бременем оков,
Смотрел на гибель казаков.
Когда ж полночное светило
Восходит, близ забора он
Лежит в ауле — тихий сон
Лишь редко очи закрывает.
С товарищами — вспоминает
О милой той родной
стране;
Грустит; но больше чем оне…
Оставив там залог прелестный,
Свободу, счастье, что любил;
Пустился он в край неизвестный,
И… всё в краю том погубил.