Неточные совпадения
В день свадьбы Левин, по обычаю (на исполнении всех обычаев строго настаивали княгиня и Дарья Александровна), не видал своей невесты и обедал у себя в гостинице со случайно собравшимися к нему тремя холостяками: Сергей Иванович, Катавасов,
товарищ по университету, теперь профессор естественных наук, которого, встретив на улице, Левин затащил к себе, и Чириков, шафер,
московский мировой судья,
товарищ Левина по медвежьей охоте.
Товарищами Витберга в комиссии были: митрополит Филарет,
московский генерал-губернатор, сенатор Кушников; все они вперед были разобижены товариществом с молокососом, да еще притом смело говорящим свое мнение и возражающим, если не согласен.
Говоря о слоге этих сиамских братьев
московского журнализма, нельзя не вспомнить Георга Форстера, знаменитого
товарища Кука по Сандвическим островам, и Робеспьера — по Конвенту единой и нераздельной республики. Будучи в Вильне профессором ботаники и прислушиваясь к польскому языку, так богатому согласными, он вспомнил своих знакомых в Отаити, говорящих почти одними гласными, и заметил: «Если б эти два языка смешать, какое бы вышло звучное и плавное наречие!»
Зарядившись в пивных, студенчество толпами спускается по бульварам вниз на Трубную площадь, с песнями, но уже «Gaudeamus» заменен «Дубинушкой». К ним присоединилось уже несколько белоподкладочников, которые, не желая отставать от
товарищей, сбросили свой щегольской наряд дома и в стареньких пальтишках вышагивают по бульварам. Перед «
Московскими ведомостями» все останавливаются и орут...
— Хорошая! — кивнул головой Егор. — Вижу я — вам ее жалко. Напрасно! У вас не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас, крамольников. Всем живется не очень легко, говоря правду. Вот недавно воротился из ссылки мой
товарищ. Когда он ехал через Нижний — жена и ребенок ждали его в Смоленске, а когда он явился в Смоленск — они уже были в
московской тюрьме. Теперь очередь жены ехать в Сибирь. У меня тоже была жена, превосходный человек, пять лет такой жизни свели ее в могилу…
Эти строки единственные остались у меня в памяти из газеты, которая мозолила мне глаза десятки лет в Москве во всех трактирах, ресторанах, конторах и магазинах. В доме Чебышева, на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих студентов
Московского университета, действительно оказались двое студентов Андреевых, над которыми побалагурили
товарищи, и этим все и окончилось.
Вскоре после этого Н.А. Зверев приехал в Москву и потребовал к себе всех
московских редакторов. Пошел и я. Он собрал редакторов в кабинете цензурного комитета и начал увещевать, чтобы были потише, не проводили «разных неподходящих идей», и особенно набросился на своего бывшего
товарища по профессуре В.А. Гольцева, редактора «Русской мысли», и В.М. Соболевского, редактора «Русских ведомостей».
Сверстов оказался рьяным ищущим, так что весьма скоро его приняли учеником в одну из
московских масонских лож, где потом возвели в степень
товарища, а наконец и мастера.
— Нет, Елена Николаевна, сказать вам по правде, не было между нами ни одного замечательного человека. Да и где! Было, говорят, время в
Московском университете! Только не теперь. Теперь это училище — не университет. Мне было тяжело с моими
товарищами, — прибавил он, понизив голос.
Он злился на Белецкого и на себя и против своей воли вставлял французские фразы в свой разговор, интересовался главнокомандующим и
московскими знакомыми и на основании того, что они оба в казачьей станице говорили на французском диалекте, с презрением относился о товарищах-офицерах, о казаках и дружески обошелся с Белецким, обещаясь бывать у него и приглашая заходить к нему.
Если начальник губернии в хороших отношениях с полковым командиром, то в эти дни являются трубы или большой барабан с
товарищами, смотря по тому, какое войско стоит в губернии; и увертюра из «Лодоиски» и «Калифа Багдадского» вместе с французскими кадрилями, напоминающими незапамятные времена греческого освобождения и «
Московского телеграфа», увеселяют слух купчих, одетых по-летнему — в атлас и бархат, и тех провинциальных барынь, за которыми никто не ухаживает, каких, впрочем, моложе сорока лет почти не бывает.
В день прихода нас встретили все офицеры и командир полка седой грузин князь Абашидзе, принявший рапорт от Прутникова. Тут же нас разбили по ротам, я попал в 12-ю стрелковую. Смотрю и глазам не верю: длинный, выше всех на полторы головы подпоручик Николин, мой
товарищ по
Московскому юнкерскому училищу, с которым мы рядом спали и выпивали!
И вдруг так же живо, как прежде, представлялась ему деревенская прогулка по лесу и мечта о помещичьей жизни, так же живо представилась ему его
московская студенческая комнатка, в которой он поздно ночью сидит, при одной свечке, с своим
товарищем и обожаемым шестнадцатилетним другом.
Воспитывался он сначала в дворянском институте, потом в
Московском университете и, кончив курс первым кандидатом, поступил в военную службу, будучи твердо убежден, что эта служба у нас единственная хоть сколько-нибудь облагороженная в смысле
товарищей, по крайней мере: память о декабристах тогда была очень еще жива в обществе!
Я всегда удивлялся, как мог Григорий Иваныч быть коротким приятелем с таким пустым человеком, хотя эта связь легко объяснялась тем, что они были
товарищами в
московской университетской гимназии.
Выше я говорил о красивом и вдовом соседе, адъютанте
московского генерал-губернатора П. П. Новосильцове, но приходится сказать несколько и о старшем брате его Николае Петровиче,
товарище министра внутренних дел, бывшем в милости при дворе. Так как отец наш пользовался славою замечательного сельского хозяина, то приехавший на лето в деревню Н. П.
Появлялся
товарищ и соревнователь Григорьева по юридическому факультету, зять помощника попечителя Голохвастова Ал. Вл. Новосильцев, всегда милый, остроумный и оригинальный. Своим голосом, переходящем в высокий фальцет, он утверждал, что
Московский университет построен по трем идеям: тюрьмы, казармы и скотного двора, и его шурин приставлен к нему в качестве скотника.
Появлялся чрезвычайно прилежный и сдержанный С. С. Иванов, впоследствии
товарищ попечителя
Московского университета. С великим оживлением спорил, сверкая очками и темными глазками, кудрявый К. Д. Кавелин, которого кабинет в доме родителей являлся в свою очередь сборным пунктом нашего кружка.
Отец мой умер в самом начале
московской чумы, которую все называли черной смертью, но я жил уже не вместе с ним, а с двумя разгульными
товарищами, такими же повесами, как я.
Я был студентом. Жили мы вдвоем
С
товарищем московским в антресоле
Родителей его. Их старый дом
Стоял близ сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всём
Предоставляли жить по нашей воле —
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
Быть скромными — таков наш был девиз.
Кто был этот быстрый на руку королевецкий начальник — это так и осталось нам неизвестно, но мы ему были очень благодарны, что он проучил Кириллу, а главное — открыл нам, что коварный мужичонко выдавал нашего великолепного
товарища за
московского палача, которого он будто бы везет в Киев польскую графиню наказывать, а нас двух выдавал за его учеников.
— Я хочу вас просить, Петр Дмитриевич, как писателя, работающего в петербургских газетах, принять участие в молодой артистке, родной племяннице моего
товарища по
Московскому университету С.Е.Калмыкова. Она училась сценическому искусству в Париже и дебютировала в Париже в театре"Vaudeville".
Водил он приятельство со своим
товарищем по Парижской консерватории певцом Гассье, который незадолго перед тем пропел целый оперный сезон в Москве, когда там была еще императорская Итальянская опера. Этот южанин, живший в гражданском браке с красивой англичанкой, отличался большим добродушием и с юмором рассказывал мне о своих успехах в Москве, передразнивая, как
московские студенты из райка выкрикивали его имя с русским произношением.
К Пушкину старшее поколение относилось так, как вся грамотная Россия стала смотреть на него после
московского торжества открытия памятника и к столетию. Конечно, менее литературно, но с высоким почтением и нежностью. Мы, когда подрастали, зачитывались Лермонтовым, и Пушкин, особенно антологический, уже мало на нас действовал. Спор между
товарищами в моем романе более или менее «создан» мною, но в верных мотивах. И в нем тетка Телепнева пушкинистка, а музыкант Горшков — лермонтист.
В литературном мире у меня было когда-то много знакомого народа, но ни одного настоящего друга или школьного
товарища. Из бывших сотрудников"Библиотеки"Лесков очутился в числе кредиторов журнала, Воскобойников работал в"
Московских ведомостях"у Каткова, Эдельсон умер, бывший у меня секретарем
товарищ мой Венский практиковал в провинции как врач после довершения своей подготовки на курсах для врачей и получения докторской степени.
Но ничего этою не было. Были случайные, разрозненные знакомства с
товарищами, соседями по слушанию лекций. Я вообще схожусь с людьми трудно и туго, а тут мое положение было особенно неблагоприятное. Большинство студентов первое время держалось земляческими группами, я же из туляков был в Петербургском университете один. Все остальные поступили в
Московский. Было грустно и одиноко.
В гимназии мы без стеснения курили на дворе, и надзиратели не протестовали. Сообщали, на какой кто поступает факультет. Все
товарищи шли в
Московский университет, только я один — в Петербургский: в Петербурге, в Горном институте, уже два года учился мой старший брат Миша, — вместе жить дешевле. Но главная, тайная причина была другая: папа очень боялся за мой увлекающийся характер и надеялся, что Миша будет меня сдерживать.
И Лыжин мысленно носился по
московским улицам, заходил в знакомые дома, виделся с родными,
товарищами, и сердце у него сладко сжималось при мысли, что ему теперь двадцать шесть лет и что если он вырвется отсюда и попадет в Москву через пять или десять лет, то и тогда еще будет не поздно, и останется еще впереди целая жизнь.
Щелоков остался все с тем же умышленным говором
московских рядов. Он привык к этому виду дурачества и с
товарищами. С Заплатиным он был однокурсник, на том же факультете. Но в конце второго курса Щелоков — сын довольно богатого оптового торговца ситцем — "убоялси бездны", — как он говорил, а больше потому вышел из студентов, что отец его стал хронически хворать и надо было кому-нибудь вести дело.
Не одни
московские пиры и банкеты заставили забыть молодого гвардейца блестящий двор и
товарищей — в Москве оказался более сильный магнит.
К счастью, это была последняя тревога. Через каких-нибудь две недели все разъяснилось. Иван Кольцо с
товарищами,
московскими воеводами и царскими войсками подошел к хоромам Строгановых. Здесь встретили прибывших хлебом и солью. Князя Болховского, Ивана Глухова и послов Ермаковых приняли в парадных горницах. Там и рассказал Иван Кольцо радостные
московские вести.
Чтобы судить об успехах Гиршфельда в этом направлении, под влиянием Александра Васильевича, достаточно сказать, что о Николае Леопольдовиче один почтенный
товарищ председателя
московского окружного суда выразился так...
Один из его
товарищей, Матвей Иванович Афонин, впоследствии ординарный профессор
Московского университета, купил на последние свои деньги исключительно для Потемкина только что вышедшую тогда в свет и наделавшую много шума «Натуральную Историю Бюффона».
В кругу своих
товарищей Гиршфельд держался важно и гордо, стараясь уверить их, что он следит за юридической наукой и литературой, и что ни одно мало-мальски выдающееся сочинение на русском и иностранных языках не ускользает от его любезности.
Товарищи не любили его и в шутку прозвали
московским Жюль Фавром.
Четыре года тому назад, встретившись в партере
московского театра с товарищем-немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по-немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Вот она будет моею женою,] и с той минуты решил жениться на ней.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого
московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre, [дурного тона.] но который был любим и уважаем
товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своею жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков-родителей.
В один достопамятный день редактор Катков, находившийся в оппозиции ко всем «положениям закона гражданского», за которые стоял ранее, возвестил в «
Московских ведомостях», что в каком-то царстве, не в нашем государстве, совокупилась рать, состоящая из «вольных казаков», и разные державцы, а особенно Англия манят их к себе на службу, но атаман новообретенных вольных казаков, тоже «вольный казак Николай Иванович Ашинов», к счастью для нас, очень любит Россию, и он удерживает своих
товарищей, чтобы они не шли служить никому, кроме нас, за что, конечно, им нужно дать жалованье.
Он знал, что она ему скажет, входя:"доброго здоровья, Вадим Петрович", и уходя:"всего хорошего" — чисто
московскую поговорку, которую, еще в его студенческие годы, употребляли многие из
товарищей.