Неточные совпадения
И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу в левом углу залы, приговаривая: «pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames» и, лавируя между
морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, повернул круто свою даму, так что
открылись ее тонкие ножки в ажурных чулках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им колени Кривину.
Некоторое время «Секрет» шел пустым
морем, без берегов; к полудню
открылся далекий берег.
На фрегате
открылась холера, и мы, дойдя только до Дании, похоронили троих людей, да один смелый матрос сорвался в бурную погоду в
море и утонул.
Отсюда, сверху,
открывался великолепный вид во все стороны. На северо-западе виднелся низкий и болотистый перевал с реки Нахтоху на Бикин. В другую сторону, насколько хватал глаз, тянулись какие-то другие горы. Словно гигантские волны с белыми гребнями, они шли куда-то на север и пропадали в туманной мгле. На северо-востоке виднелась Нахтоху, а вдали на юге — синее
море.
Отсюда
открывается великолепный вид на восток — к
морю, и на запад — вверх по долине.
С высоты этой Пилинги
открывается роскошная панорама, с одной стороны на долину Дуйки и
море, а с другой — на широкую равнину, которая на протяжении более чем 200 верст к северо-востоку орошается Тымью и ее притоками.
На одном повороте вдруг
открылось море.
— Неужели это уж Севастополь? — спросил меньшой брат, когда они поднялись на гору, и перед ними
открылись бухта с мачтами кораблей,
море с неприятельским далеким флотом, белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения города, и белые, лиловатые облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося и спускавшегося к горизонту темного
моря.
Как в ясной лазури затихшего
моряВся слава небес отражается,
Так в свете от страсти свободного духа
Нам вечное благо является.
Но глубь недвижимая в мощном просторе
Все та же, что в бурном волнении.
Дух ясен и светел в свободном покое,
Но тот же и в страстном хотении.
Свобода, неволя, покой и волненье
Проходят и снова являются,
А он все один, и в стихийном стремленьи
Лишь сила его
открывается.
Порой казалось что вот-вот сейчас все это кончится, и
откроется даль, с шоссейной дорогой, которая бежит по полям, с одним рядом телеграфных столбов, с одинокой почтовой тележкой и с
морем спелых хлебов по сторонам, до самого горизонта.
Далеко-далеко
открывалась пред ними безбрежная водная равнина, и вечернее солнце тонуло в краснеющей ряби тихого
моря.
Дым как-то реже стал, ветерок с
моря потянул, и перед нами
открылась неприятельская твердыня, — замелькали красные фески, заблистали ружья…
Наконец лес начинал редеть, сквозь забор темных дерев начинало проглядывать голубое небо, и вдруг
открывалась круглая луговина, обведенная лесом как волшебным очерком, блистающая светлою зеленью и пестрыми высокими цветами, как островок среди угрюмого
моря, — на ней во время осени всегда являлся высокий стог сена, воздвигнутый трудолюбием какого-нибудь бедного мужика; грозно-молчаливо смотрели на нее друг из-за друга ели и березы, будто завидуя ее свежести, будто намереваясь толпой подвинуться вперед и злобно растоптать ее бархатную мураву.
Первые дни работ для Гроссевича были благоприятные. Он довольно быстро подвигался вперед. Местами съемка его выражалась, только одной линией — там, где был обрывистый и скалистый берег, но там, где
открывалась долина, он углублялся в нее на несколько километров и вновь возвращался к
морю.
Катя шла домой коротким путем, через перевал, отделявший деревню от поселка.
Открывалась с перевала голубая бухта, красивые мысы выбегали далеко в
море. Белые дачи как будто замерли в ожидании надвигающегося вихря. Смущенно стояла изящная вилла Агаповых, потерявшая уверенную свою красоту. Кате вдруг вспомнилось...
Александр Васильевич стоял с неподвижностью столпа. Его глаза были устремлены на открытое
море. Чудный вид
открывался из Монплезира, но молодой Суворов не был художником, картины природы не производили на него особенного впечатления — он относился к ним со спокойным безразличием делового человека.
Три совершенно разные картины
открывались перед взором из этих окон, прорезанных в толстых стенах и образующих как бы еще три маленьких комнатки, каждая глубиною в два аршина. С одной стороны темный лес тянулся, теряясь на краю горизонта, целое
море зелени, колеблемое порывами ветра; с другой — поля, луга и длинная серебристая полоса реки; наконец, посредине, на довольно значительном расстоянии, мелькали церковь и избы села Покровского.
Из окон и балкона занятого им номера с левой стороны
открывался прелестный Неаполитанский залив с раскинувшимися по его берегу Неаполем и Касталямарою, напротив окон дымился грозный Везувий, а направо, на горизонте чудного темно-синего Средиземного
моря, виднелся остров Капри.
Прокормится ли, не прокормится народ, весь народ, я не знаю, скажет себе человек, ставший на эту точку зрения, и не могу знать: завтра может сделаться
мор или нашествие, от которого и без голода помрет народ, или завтра же
откроется новое питательное вещество, которое прокормит всех, или, что проще всего, я умру завтра и ничего не узнаю о том, прокормился или не прокормился народ.