Неточные совпадения
Случилось дело дивное:
Пастух ушел; Федотушка
При стаде был один.
«Сижу я, — так рассказывал
Сынок
мой, — на пригорочке,
Откуда ни возьмись —
Волчица преогромная
И хвать овечку Марьину!
Пустился я за ней,
Кричу, кнутищем хлопаю,
Свищу, Валетку уськаю…
Я бегать молодец,
Да где бы окаянную
Нагнать, кабы не щенная:
У ней сосцы волочились,
Кровавым
следом, матушка.
За нею я гнался!
Наконец рассвело. Нервы
мои успокоились. Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо
мое, хранившее
следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою.
Несколько пуль провизжало над
моей головою; я уж слышал, как спешившиеся казаки бежали по
следам…
Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури
следВ душе
моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.
Она зари не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Но, дверь тихонько отпирая,
Уж ей Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«Пора, дитя
мое, вставай:
Да ты, красавица, готова!
О пташка ранняя
моя!
Вечор уж как боялась я!
Да, слава Богу, ты здорова!
Тоски ночной и
следу нет,
Лицо твое как маков цвет...
В начале
моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем
О ножках мне знакомых дам.
По вашим узеньким
следам,
О ножки, полно заблуждаться!
С изменой юности
моейПора мне сделаться умней,
В делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь
От отступлений очищать.
И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С
моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
В деревне, где Евгений
мой,
Отшельник праздный и унылый,
Еще недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой,
Моей мечтательницы милой,
Но где его теперь уж нет…
Где грустный он оставил
след.
Неужели жизнь оставила такие тяжелые
следы в
моем сердце, что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужели остались одни воспоминания?
— Много между нами есть старших и советом умнейших, но коли меня почтили, то
мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его, так что и
следов не найдешь. Так
мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что такое козаки; за веру, сколько было по силам, отмстили; корысти же с голодного города не много. Итак,
мой совет — идти.
Я приближался к месту
моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по
следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
— Какое о недоимке, братец ты
мой! — отвечал первый мужик, и в голосе его уже не было
следа патриархальной певучести, а, напротив, слышалась какая-то небрежная суровость, — так, болтал кое-что; язык почесать захотелось. Известно, барин; разве он что понимает?
«Там она теперь, — думал он, глядя за Волгу, — и ни одного слова не оставила мне! Задушевное, сказанное ее грудным шепотом „прощай“ примирило бы меня со всей этой злостью, которую она щедро излила на
мою голову! И уехала! ни
следа, ни воспоминания!» — горевал он, склонив голову, идучи по темной аллее.
Да зачем я непременно должен любить
моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет и которое в свою очередь истлеет без всякого
следа и воспоминания (время тут ничего не значит), когда Земля обратится в свою очередь в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней, то есть бессмысленнее чего нельзя себе и представить!
— Я? Привалова? — удивилась Антонида Ивановна, повертывая к мужу свое мокрое лицо с
следами мыла на шее и голых плечах. «Ах да, непосредственность…» — мелькнуло у ней опять в голове, и она улыбнулась.
— Завтра, в Москву! — перекосилось вдруг все лицо Катерины Ивановны, — но… но Боже
мой, как это счастливо! — вскричала она в один миг совсем изменившимся голосом и в один миг прогнав свои слезы, так что и
следа не осталось.
Следов позора не останется, кроме как в сердце
моем навеки!
—
Моя теперь шибко боится, — закончил он свой рассказ. — Раньше
моя постоянно один ходи, ничего бойся нету, а теперь чего-чего посмотри — думай,
след посмотри — думай, один тайга спи — думай…
— Тебе иголка нет, птица тоже нету — летай не могу. Тебе земля ходи, нога топчи,
след делай.
Моя глаза есть — посмотри.
Все наши вещи были разбросаны и изорваны. От
моего спального мешка остались одни клочки.
Следы на снегу указывали, что такой разгром произвели две росомахи. Их-то, вероятно, я и видел при приближении к биваку.
Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины —
следы тележных колес; лошадь
моя начала спотыкаться.
Теперь дикие свиньи пошли в гору, потом спустились в соседнюю падь, оттуда по ребру опять стали подниматься вверх, но, не дойдя до вершины, круто повернули в сторону и снова спустились в долину. Я так увлекся преследованием их, что совершенно забыл о том, что надо осматриваться и запомнить местность. Все внимание
мое было поглощено кабанами и
следами тигра. Та к прошел я еще около часа.
В сумерки мы достигли маленького балагана, сложенного из корья. Я обрадовался этой находке, но Дерсу остался ею недоволен. Он обратил
мое внимание на то, что вокруг балагана были
следы костров. Эти костры и полное отсутствие каких бы то ни было предметов таежного обихода свидетельствовали о том, что балаган этот служит путникам только местом ночевок и, следовательно, до реки Иман было еще не менее перехода.
Через час я вернулся к своим. Марченко уже согрел чай и ожидал
моего возвращения. Утолив жажду, мы сели в лодку и поплыли дальше. Желая пополнить свой дневник, я спросил Дерсу,
следы каких животных он видел в долине Лефу с тех пор, как мы вышли из гор и начались болота. Он отвечал, что в этих местах держатся козули, енотовидные собаки, барсуки, волки, лисицы, зайцы, хорьки, выдры, водяные крысы, мыши и землеройки.
— Его близко тут прятался, — сказал Дерсу, указав рукой в правую сторону. — Его долго тут стоял, когда наша там остановился,
моя трубка искал. Наша назад ходи, его тогда скоро прыгал. Посмотри, капитан, в
следах воды еще нету…
В Кёльне я напал на
след Гагиных; я узнал, что они поехали в Лондон; я пустился вслед за ними; но в Лондоне все
мои розыски остались тщетными. Я долго не хотел смириться, долго упорствовал, но я должен был отказаться, наконец, от надежды настигнуть их.
Даже и теперь мне приятно вспоминать
мои тогдашние впечатления. Привет тебе, скромный уголок германской земли, с твоим незатейливым довольством, с повсеместными
следами прилежных рук, терпеливой, хотя неспешной работы… Привет тебе и мир!
Natalie занемогла. Я стоял возле свидетелем бед, наделанных мною, и больше, чем свидетелем, — собственным обвинителем, готовым идти в палачи. Перевернулось и
мое воображение —
мое падение принимало все большие и большие размеры. Я понизился в собственных глазах и был близок к отчаянию. В записной книге того времени уцелели
следы целой психической болезни от покаяния и себяобвинения до ропота и нетерпения, от смирения и слез до негодования…
Во время
моих скитаний по трущобам и репортерской работы по преступлениям я часто встречался с Рудниковым и всегда дивился его уменью найти
след там, где, кажется, ничего нет. Припоминается одна из характерных встреч с ним.
С
моим другом, актером Васей Григорьевым, мы были в дождливый сентябрьский вечер у знакомых на Покровском бульваре. Часов в одиннадцать ночи собрались уходить, и тут оказалось, что у Григорьева пропало с вешалки его летнее пальто. По
следам оказалось, что вор влез в открытое окно, оделся и вышел в дверь.
Когда приходило время возвращаться с этих неудачных художественных сеансов, я лениво брал весла, и
моя лодка протягивала за собой медлительный
след, тихо заплывавший ряской, водорослями и тиной.
Рыхлинский был дальний родственник
моей матери, бывал у нас, играл с отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку ладонью кверху, и… через секунду на
моей ладони остался красный
след от удара… В детстве я был нервен и слезлив, но от физической боли плакал редко; не заплакал и этот раз и даже не без гордости подумал: вот уже меня, как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
Такие ростки я, должно быть, вынес в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед
моими глазами были лунный вечер, сонный пруд, старый замок и высокие тополи. В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и начала уроков, но они не оставили никакого
следа. А под ними прокладывали себе дорогу новые понятия о царе и верховной власти.
Я весь отдался влиянию окружающей меня обстановки и шел по лесу наугад. Один раз я чуть было не наступил на ядовитую змею. Она проползла около самых
моих ног и проворно спряталась под большим пнем. Немного дальше я увидел на осокоре черную ворону. Она чистила нос о ветку и часто каркала, поглядывая вниз на землю. Испуганная
моим приближением, ворона полетела в глубь леса, и
следом за ней с земли поднялись еще две вороны.
Идем мы с ним давеча по горячим
следам к Вилкину-с… а надо вам заметить, что генерал был еще более
моего поражен, когда я, после пропажи, первым делом его разбудил, даже так, что в лице изменился, покраснел, побледнел, и, наконец, вдруг в такое ожесточенное и благородное негодование вошел, что я даже и не ожидал такой степени-с.
Это значит: «Вот, дескать, нарочно не утаиваю
следов моих, какой же я вор после этого?
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец
след находится у вас, и главное, — подумайте! — в
моем околотке! Что я могу поделать?
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой
моей сестрицей, мы встали бодры и веселы. Мать с удовольствием заметила, что
следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне лицо, шею и руки каким-то составом; опухоль опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась под наш полог.
Такого рода глубокий
след оставила в
моей душе мысль о пожертвовании своего чувства в пользу счастья Маши, которое она могла найти только в супружестве с Васильем.
Весь
мой мистический ужас соскочил с меня при этом вопросе. Спрашивали Смита; неожиданно проявлялись
следы его.
— А ты,
мой друг, потихоньку! Разумеется, со всяким встречным об таких делах не
след болтать, а так, слегка… как будто тебя не касающе.
…Странно, я писал сегодня о высочайших вершинах в человеческой истории, я все время дышал чистейшим горным воздухом мысли, а внутри как-то облачно, паутинно и крестом — какой-то четырехлапый икс. Или это
мои лапы, и все оттого, что они были долго у меня перед глазами —
мои лохматые лапы. Я не люблю говорить о них — и не люблю их: это
след дикой эпохи. Неужели во мне действительно —
— Так-то так… ну, и пущай к нам в побывку ездит: это точно, что худого тут нет. Только оставаться ему здесь не
след, и вот тебе
мое последнее слово, что не бывать этому, какова я на этом месте жива состою.
— Мне бы, тетенька, денька три отдохнуть, а потом я и опять… — сказал он. — Что ж такое! в нашем звании почти все так живут. В нашем звании как? — скажет тебе паскуда:"Я полы
мыть нанялась", — дойдет до угла — и
след простыл. Где была, как и что? — лучше и не допытывайся! Вечером принесет двугривенный — это, дескать, поденщина — и бери. Жениться не следовало — это так; но если уж грех попутал, так ничего не поделаешь; не пойдешь к попу:"Развенчайте, мол, батюшка!"
— Я в нем уверен, — говорил старик Люберцев, — в нем наша, люберцевская кровь. Батюшка у меня умер на службе, я — на службе умру, и он пойдет по нашим
следам. Старайся,
мой друг, воздерживаться от теорий, а паче всего от поэзии… ну ее! Держись фактов — это в нашем деле главное. А пуще всего пекись об здоровье. Береги себя, друг
мой, не искушайся! Ведь ты здоров?
Когда бы я убил человека, я бы, значит, сделал преступление, влекущее за собой лишение всех прав состояния, а в делах такого рода полиция действительно действует по горячим
следам, невзирая ни на какое лицо: фельдмаршал я или подсудимый чиновник — ей все равно; а
мои, милостивый государь, обвинения чисто чиновничьи; значит, они прямо следовали к общему обсуждению с таковыми же, о которых уже и производится дело.
— Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться? Напротив, он со слезами на глазах выслушал
мое предложение; обнял меня и сказал, что теперь он может умереть спокойно: что он знает, кому вверяет счастье дочери… «Идите, говорит, только по
следам вашего дядюшки!»
— И что вам за охота курить, — сказал он, глядя на
следы моего курения. — Это всё глупости и напрасная трата денег. Я дал себе слово не курить… Однако поедем скорей, еще надо заехать за Дубковым.
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят
мой одинокий
след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил
мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине…
— Так… так… знала я, что ты это присоветуешь. Ну хорошо. Положим, что сделается по-твоему. Как ни несносно мне будет ненавистника
моего всегда подле себя видеть, — ну, да видно пожалеть обо мне некому. Молода была — крест несла, а старухе и подавно от креста отказываться не
след. Допустим это, будем теперь об другом говорить. Покуда мы с папенькой живы — ну и он будет жить в Головлеве, с голоду не помрет. А потом как?
— Чего не можно! Садись! Бог простит! не нарочно ведь, не с намерением, а от забвения. Это и с праведниками случалось! Завтра вот чем свет встанем, обеденку отстоим, панихидочку отслужим — все как следует сделаем. И его душа будет радоваться, что родители да добрые люди об нем вспомнили, и мы будем покойны, что свой долг выполнили. Так-то,
мой друг. А горевать не
след — это я всегда скажу: первое, гореваньем сына не воротишь, а второе — грех перед Богом!