— Все это прекрасно, разумеется кроме боли в пояснице, — продолжал Петр Иваныч, — я, признаюсь, не думал, чтоб из тебя вышло что-нибудь путное, когда ты приехал сюда. Ты все забирал себе в голову замогильные вопросы, улетал в небеса… но все прошло — и слава богу! Я сказал бы тебе: продолжай идти во всем по
моим следам, только…
Я церковью отринут. В этот миг, // Пока я с вами говорю, убийцы // Везде уж рыщут по
моим следам, // И голова оценена моя. // От церкви не могу я ждать пощады!
— Нет? очень жаль, а мне разъяснять вам это некогда, но, впрочем, странно, что вы, будучи поляком, этого не понимаете: я иду дорогой, проложенною вашими же соотчичами, служу и вашим, и нашим. Бегите пока можете: я вас отпускаю, но бегите ловко, не попадайтесь под
мой след, за вами могут пуститься другие охотники, не из наших… Те уж не будут так милостивы, как я.
Неточные совпадения
Случилось дело дивное: // Пастух ушел; Федотушка // При стаде был один. // «Сижу я, — так рассказывал // Сынок
мой, — на пригорочке, // Откуда ни возьмись — // Волчица преогромная // И хвать овечку Марьину! // Пустился я за ней, // Кричу, кнутищем хлопаю, // Свищу, Валетку уськаю… // Я бегать молодец, // Да где бы окаянную // Нагнать, кабы не щенная: // У ней сосцы волочились, // Кровавым
следом, матушка. // За нею я гнался!
Прошла любовь, явилась муза, // И прояснился темный ум. // Свободен, вновь ищу союза // Волшебных звуков, чувств и дум; // Пишу, и сердце не тоскует, // Перо, забывшись, не рисует // Близ неоконченных стихов // Ни женских ножек, ни голов; // Погасший пепел уж не вспыхнет, // Я всё грущу; но слез уж нет, // И скоро, скоро бури
след // В душе
моей совсем утихнет: // Тогда-то я начну писать // Поэму песен в двадцать пять.
Она зари не замечает, // Сидит с поникшею главой // И на письмо не напирает // Своей печати вырезной. // Но, дверь тихонько отпирая, // Уж ей Филипьевна седая // Приносит на подносе чай. // «Пора, дитя
мое, вставай: // Да ты, красавица, готова! // О пташка ранняя
моя! // Вечор уж как боялась я! // Да, слава Богу, ты здорова! // Тоски ночной и
следу нет, // Лицо твое как маков цвет». —
В начале
моего романа // (Смотрите первую тетрадь) // Хотелось вроде мне Альбана // Бал петербургский описать; // Но, развлечен пустым мечтаньем, // Я занялся воспоминаньем // О ножках мне знакомых дам. // По вашим узеньким
следам, // О ножки, полно заблуждаться! // С изменой юности
моей // Пора мне сделаться умней, // В делах и в слоге поправляться, // И эту пятую тетрадь // От отступлений очищать.
И вы, читатель благосклонный, // В своей коляске выписной // Оставьте град неугомонный, // Где веселились вы зимой; // С
моею музой своенравной // Пойдемте слушать шум дубравный // Над безыменною рекой // В деревне, где Евгений
мой, // Отшельник праздный и унылый, // Еще недавно жил зимой // В соседстве Тани молодой, //
Моей мечтательницы милой, // Но где его теперь уж нет… // Где грустный он оставил
след.