Неточные совпадения
Судья тоже, который только что был пред
моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и
приятель, — поведения самого предосудительного.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к
приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь
моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
— Есть у меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч
мою голову бесталанную!
Увы!
моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал — подарок
приятеля — все исчезло.
Я держу четырех лошадей: одну для себя, трех для
приятелей, чтоб не скучно было одному таскаться по полям; они берут
моих лошадей с удовольствием и никогда со мной не ездят вместе.
— Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он вошел ко мне; я попотчевал его чаем, потому что хотя разбойник он, а все-таки был
моим кунаком. [Кунак — значит
приятель. (Прим. М. Ю. Лермонтова.)]
— Как же, пошлем и за ним! — сказал председатель. — Все будет сделано, а чиновным вы никому не давайте ничего, об этом я вас прошу.
Приятели мои не должны платить. — Сказавши это, он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно ему не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя, особливо когда он увидел, что всех покупок было почти на сто тысяч рублей. Несколько минут он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем большого удовольствия и наконец сказал...
Кто б ни был ты, о
мой читатель,
Друг, недруг, я хочу с тобой
Расстаться нынче как
приятель.
Прости. Чего бы ты за мной
Здесь ни искал в строфах небрежных,
Воспоминаний ли мятежных,
Отдохновенья ль от трудов,
Живых картин, иль острых слов,
Иль грамматических ошибок,
Дай Бог, чтоб в этой книжке ты
Для развлеченья, для мечты,
Для сердца, для журнальных сшибок
Хотя крупицу мог найти.
За сим расстанемся, прости!
Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую
моюИ в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою…
Да кстати, здесь о том два слова:
Пою
приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови
мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.
Вы согласитесь,
мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш
приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, Боже!
Уж эти мне друзья, друзья!
Об них недаром вспомнил я.
— Софья Семеновна, — поправил Раскольников. — Софья Семеновна, это
приятель мой, Разумихин, и человек он хороший…
Когда перевозить туда
мой будут дом,
Тогда под музыкой с
приятелями в нём,
Пируя за большим столом,
На новоселье я поеду, как в карете».
— Папаша, — сказал он, — позволь познакомить тебя с
моим добрым
приятелем, Базаровым, о котором я тебе так часто писал. Он так любезен, что согласился погостить у нас.
— По мужу. Истомина — по отцу. Да, — сказал Долганов, отбрасывая пальцем вправо-влево мокрые жгутики усов. — Темная фигура. Хотя — кто знает? Савелий Любимов,
приятель мой, — не верил, пожалел ее, обвенчался. Вероятно, она хотела переменить фамилию. Чтоб забыли о ней. Нох эйн маль [Еще одну (нем.).], — скомандовал он кельнеру, проходившему мимо.
— Дунаев,
приятель мой, метранпаж, уговаривал меня: «Перестаньте канителиться, почитайте, поучитесь, займитесь делом рабочего класса, нашим большевистским делом».
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер,
приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
Я переписываюсь с одним англичанином, — в Канаде живет, сын
приятеля супруга
моего, — он очень хорошо видит, что надобно делать у нас…
— На кой черт надо помнить это? — Он выхватил из пазухи гранки и высоко взмахнул ими. — Здесь идет речь не о временном союзе с буржуазией, а о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, — вот как понимает эту штуку рабочий,
приятель мой, эсдек, большевичок… Дунаев. Правильно понимает. «Буржуазия, говорит, свое взяла, у нее конституция есть, а — что выиграла демократия, служилая интеллигенция? Место приказчика у купцов?» Это — «соль земли» в приказчики?
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у женщины розан в петлицу и шептал на ухо
приятелю о своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже
мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее… за что, за что…»
Прощай — это первое и последнее
мое письмо, или, пожалуй, глава из будущего твоего романа. Ну, поздравляю тебя, если он будет весь такой! Бабушке и сестрам своим кланяйся, нужды нет, что я не знаю их, а они меня, и скажи им, что в таком-то городе живет твой
приятель, готовый служить, как выше сказано. —
Не прошло минуты, ко мне подошли три офицера: барон Шлипенбах, мичманы Болтин и Колокольцев —
мои будущие спутники и отличные
приятели.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы
мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
«Татьяна Борисовна, — заговорила умоляющим голосом гостья, — извините
мою смелость; я сестра вашего
приятеля, Алексея Николаевича К***, и столько наслышалась от него об вас, что решилась познакомиться с вами».
Несколько дней спустя после первой
моей встречи с обоими
приятелями отправился я в сельцо Бессоново к Пантелею Еремеичу.
«Ну, теперь, кажется, мы можем ехать, — заметил
мой новый
приятель.
— Тоже был помещик, — продолжал
мой новый
приятель, — и богатый, да разорился — вот проживает теперь у меня… А в свое время считался первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки? ведь уж обед на столе.
Не знаю, чем я заслужил доверенность
моего нового
приятеля, — только он, ни с того ни с сего, как говорится, «взял» да и рассказал мне довольно замечательный случай; а я вот и довожу теперь его рассказ до сведения благосклонного читателя.
«Сим честь имею известить вас, милостивый государь
мой, что
приятель ваш, у меня в доме проживавший студент, г. Авенир Сорокоумов, четвертого дня в два часа пополудни скончался и сегодня на
мой счет в приходской
моей церкви похоронен.
— А позвольте представить вам
моего лучшего
приятеля, — заговорил вдруг Лупихин резким голосом, схватив сладкого помещика за руку.
Кстати, чуть не забыл: так ты, Александр, исполнишь
мою просьбу бывать у нас, твоих добрых
приятелей, которые всегда рады тебя видеть, бывать так же часто, как в прошлые месяцы?
— Вовсе я не хочу этого. Но ты должен бывать у нас. Что тут особенного? Ведь мы же с тобою
приятели. Что особенного в
моей просьбе?
— Друг
мой, ты говоришь совершенную правду о том, что честно и бесчестно. Но только я не знаю, к чему ты говоришь ее, и не понимаю, какое отношение может она иметь ко мне. Я ровно ничего тебе не говорил ни о каком намерении рисковать спокойствием жизни, чьей бы то ни было, ни о чем подобном. Ты фантазируешь, и больше ничего. Я прошу тебя, своего
приятеля, не забывать меня, потому что мне, как твоему
приятелю, приятно проводить время с тобою, — только. Исполнишь ты
мою приятельскую просьбу?
Да хоть и не объясняли бы, сама сообразит: «ты,
мой друг, для меня вот от чего отказался, от карьеры, которой ждал», — ну, положим, не денег, — этого не взведут на меня ни
приятели, ни она сама, — ну, хоть и то хорошо, что не будет думать, что «он для меня остался в бедности, когда без меня был бы богат».
Вот, милостивый государь
мой, все, что мог я припомнить касательно образа жизни, занятий, нрава и наружности покойного соседа и
приятеля моего. Но в случае, если заблагорассудите сделать из сего
моего письма какое-либо употребление, всепокорнейше прошу никак имени
моего не упоминать; ибо хотя я весьма уважаю и люблю сочинителей, но в сие звание вступить полагаю излишним и в
мои лета неприличным. С истинным
моим почтением и проч.
Таков был рассказ
приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжение своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули
мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…
— Никто, — отвечал учитель. — Меня он выписал из Москвы чрез одного из своих
приятелей, коего повар,
мой соотечественник, меня рекомендовал. Надобно вам знать, что я готовился не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее…
За мной ходили две нянюшки — одна русская и одна немка; Вера Артамоновна и m-me Прово были очень добрые женщины, но мне было скучно смотреть, как они целый день вяжут чулок и пикируются между собой, а потому при всяком удобном случае я убегал на половину Сенатора (бывшего посланника), к
моему единственному
приятелю, к его камердинеру Кало.
После
моего возвращения бог посетил меня большими несчастьями, только я ни от кого участия не видала; были два-три старых
приятеля, те, точно, и остались.
Но после
моего отъезда старейшины города Цюриха узнали, что я вовсе не русский граф, а русский эмигрант и к тому же
приятель с радикальной партией, которую они терпеть не могли, да еще и с социалистами, которых они ненавидели, и, что хуже всего этого вместе, что я человек нерелигиозный и открыто признаюсь в этом.
Проповедник умолк; но мичман поднялся в
моих глазах, он с таким недвусмысленным чувством отвращения смотрел на взошедшую депутацию, что мне пришло в голову, вспоминая проповедь его
приятеля, что он принимает этих людей если не за мечи и кортики сатаны, то хоть за его перочинные ножики и ланцеты.
И я не делал новых попыток сближения с Кучальским. Как ни было мне горько видеть, что Кучальский ходит один или в кучке новых
приятелей, — я крепился, хотя не мог изгнать из души ноющее и щемящее ощущение утраты чего-то дорогого, близкого, нужного
моему детскому сердцу.
Кажется, именно в этот день вечером пришел к нам пан Скальский, большой
приятель отца и
мой крестный.
День был воскресный. Ученики должны быть у обедни в старом соборе, на хорах. С разрешения гимназического начальства я обыкновенно ходил в другую церковь, но этот раз меня потянуло в собор, где я надеялся встретить своего соседа по парте и
приятеля Крыштановича, отчасти уже знакомого читателям предыдущих
моих очерков. Это был юноша опытный и авторитетный, и я чувствовал потребность излить перед ним свою переполненную душу.
Это сделал за меня
мой маленький
приятель Стоцкий.
— Это вы действительно верно изволите рассуждать. Кто же его знал?.. Еще
приятель мой. И небогатый человек, главное… Сказывают, недавно целую партию своей крупчатки в Расею отправил.
Вышед от
приятеля моего Карпа Дементьича, я впал в размышление.
Слуга
приятеля моего, рассказав все происшедшее, простился со мною, а я теперь еду, по пословице, — куда глаза глядят.
С таковыми мыслями поехал
приятель мой к своему месту. Сколь же много удивился я, узнав от него, что он оставил службу и намерен жить всегда в отставке.
— Ба! ба! ба! добро пожаловать, откуды бог принес, — говорил мне
приятель мой Карп Дементьич, прежде сего купец третьей гильдии, а ныне именитой гражданин.
Мне приятно расспросить его о многих старых
приятелях и лицейских товарищах, а еще лучше, что он в Петербурге увидит
моих родных.